– О, недостойный Ксантипп был бы очень рад такому великодушию. Но единственное его желание – быть полезным господину.
"Единственное желание... Зачем он упорно продолжает называть себя эллинским именем? Я ведь знаю, что он знает, что я знаю, что он никакой не эллин. Эка сказанул. Боги, голову на пару с языком о такие завороты сломаешь".
– Говори яснее, чего ты хочешь?
Ксантипп-Фратаферн облизал губы и сказал:
– Я долго наблюдал за тобой, господин. Ты смел, дерзок, умен и расчетлив. Удачу даже не за хвост хватаешь, а прямиком за хребет...
От внимания Птолемея не укрылось, что лазутчик совершенно неожиданно стал говорить о себе в первом лице и вообще отбросил этот варварский лукаво-раболепный тон, который до невозможности раздражал хилиарха.
– И что?
– Я бы хотел остаться с тобой.
– Ты и так со мной, я не отменял свой приказ, запрещающий тебе отлучаться.
– О, это не составило бы труда. Ни ты, ни твои люди меня задержать не способны.
Птолемей смерил его взглядом.
– Ты наглец, как я погляжу. Это почему еще не способны?
– А ты попробуй поймать голыми руками угря.
Птолемей усмехнулся.
– Что-то ты на угря не очень похож.
– Как знать... – в свою очередь заулыбался Фратаферн.
Птолемей поманил молодого гетайра, одного из своих телохранителей.
– Ну-ка, ткни этого наглеца мордой в пол.
Гетайр подскочил сзади и схватил Фратаферна одной рукой за загривок, а другой за правое предплечье. Толкнул вперед. Фратаферн, послушно подаваясь, немного повернулся и... Птолемей не понял, как у лазутчика это получилась и какими словами можно описать то, что произошло, пожалуй, лучше всего подходит – "стряхнул". Да, именно стряхнул совсем не легонького воина с себя. Тот грузно шмякнулся на бок, откатился в сторону и мгновенно пружинисто вскочил. Чтобы опять отлететь в сторону от мощного удара ногой в живот.
– Ты, я смотрю, умелый панкратиаст, – хмыкнул Птолемей, – ну и что? Допустим, раскидаешь с десяток моих людей. Все равно далеко не убежишь.
– Я и не собирался убегать. Всего лишь хочу доказать тебе, что решил остаться вовсе не по принуждению. Своей волей.
– С чего бы это вдруг?
– Ты очень удачлив.
– Это я уже слышал.
– Разве этого мало? Хорошо. Ты не просто удачлив. Некоторые прыгнут с обрыва в море, надеясь на достаточную глубину и отсутствие подводных камней. Ты прыгнешь, зная, что их там нет. Ты осторожен, но вместе с тем дерзок. Иные не стали бы прыгать в любом случае, а поискали бы более легкий способ спуститься.
Птолемей помолчал немного, глядя лазутчику в глаза, потом сказал:
– И к чему ты мне все это говоришь?
– Я решил, что те тридцать мин, на которые ты меня недооценил, ты все же заплатишь, – спокойно ответил Фратаферн, скрестив руки на груди.
– Это с какой стати? – удивился Птолемей.
– За то, что я предостерегу тебя от опасности.
– Какой опасности?
– Там, в Милете, я не сказал тебе, что Тимонд, сын Ментора отплыл на Лесбос, дабы отозвать Мемнона и его войска сюда, в Азию.
– И ты умолчал об этом?! – вспыхнул Птолемей.
– Любые слова имеют цену. Ты отказался ее платить.
Птолемей сдвинул брови, поиграл желваками на скулах, но быстро успокоился. Фратаферн прищурился:
– Ты отлично владеешь собой, господин. Очередное подтверждение, что я не ошибся.
– А если я, отлично владея собой, сейчас сниму тебе голову за обман? – спросил Птолемей, – ты уверял, что рассказал все.
– Все, что стоило тридцати мин. И я открыто заявил об этом. Тебе не в чем упрекнуть меня.
"Да, верно... Вот ведь, пес! Что ж, наука. Слушая речи варваров, под каждым словом ищи еще три".
– Зачем сейчас рассказал? Я все еще не обещаю тебе дополнительной платы.
– Весь мир – доска для игры, – развел руками Фратаферн, – люди, лишь фигурки на ней. Большинство людей, – поправился сириец, – а единицы ведут игру. Кто-то играет хорошо, кто-то плохо. Я много лет уже служу советником в этой Великой игре. Служу разным игрокам. Тем, кто играет хорошо. Ты хорошо играешь.
– Мне уже приходилось слышать подобное сравнение. Но впервые кто-то под игроками понимает людей. Все в руках богов, сириец. Все в руках судьбы. Люди посмеются, когда ты скажешь: "Нет никаких Мойр". Особенно, когда Мойры скажут: "Нет никакого Фратаферна".
– Может и так, – улыбнулся Фратаферн, – может и так. Без сомнения, скромный купец, торговец самоцветами, должен быть богобоязненным, ибо никакие цари не защитят его от всевозможных бед, которые сулит столь опасное ремесло. Но я ведь не только купец. Я вхож ко многим сильным мира сего. Не боги играют в Великую игру, господин. Может быть, конечно, они иногда дергают за ниточки. Иногда.
– Да ты философ, сириец. Значит, служишь тем, кто нынче сидит выше? А если ножка у этого седалища подломится?
– Ты хорошо играешь, хилиарх, – повторил лазутчик, – играй так и дальше и я принесу тебе много пользы.
Птолемей задумался, подошел к распахнутому окну резиденции беглого сатрапа Арсама. За окном Кидн спешил к морю, бесконечно на одном месте, и всегда новый в каждое следующее мгновение.
"Играй хорошо. Проиграешь, не обижайся. Маски сброшены. Интересно, он со всеми своими хозяевами столь откровенен?"
– Хорошо. Ты получишь и тридцать мин и мое доверие. В некоторой степени.
Фратаферн кивнул. Уточнение "в некоторой степени" ему особенно понравилось. Македонянин не прост. Такой способен горы своротить и при этом спокойно умереть в своей постели в глубокой старости. Разумеется, без чужой помощи. Хорошо быть рядом с таким.
– Зачем царю Мемнон? – нарушил молчание Птолемей, – как горстка его людей усилит Дария? Персы и так собрали по твоим словам огромное войско.
– Великий царь испытывает сейчас некоторый недостаток в эллинских наемниках. Поскольку он считает их самыми лучшими воинами, то не будет чувствовать себя уверенно, даже командуя стотысячной ратью, если в ней нет эллинов.
"Значит сюда скоро нагрянет Мемнон... Сколько у него людей и кораблей? После Милета немного оставалось, но мог ведь еще набрать. На Тенаре они никогда не переводятся, а золото ему могли доставлять морем. Если хватало сил держать в осаде Митилену, значит, пожалуй, воинов не меньше, чем у меня".
Птолемей не горел желанием драться с родосцем в Киликии. В Ионии – другое дело, там можно было рассчитывать на поддержку, на крепкий тыл. Но здесь... Силы, по всей видимости, равны, а воевать Мемнон умеет. Дело отсвечивало неопределенным исходом. А скоро сюда вломятся Антигон и Дарий. Ситуация становилась непредсказуемой.
"Может, пора уносить ноги?"
Птолемей поделился этой мыслью с Демаратом.
– Не сочтет ли тебя Антигон предателем? – поинтересовался наемник.
– Это с какой стати? После всего того, что я для него сделал?
– Ну, он же наверняка будет рассчитывать, на наш отряд в предстоящей схватке с персами.
– Он, вообще-то оставил меня в Ионии. То есть, как бы, не предполагалось присоединение наших с тобой сил к нему.
– Он оставил тебя воевать с Мемноном. А родосец прибудет сюда.
– Антигон об этом не знает.
Эвбеец прищурился, глядя Птолемею прямо в глаза, но ничего не ответил.
Повисла пауза.
– Осуждаешь меня? – не выдержал хилиарх.
Демарат не сразу ответил.
– Нет. Не осуждаю. Сказать по правде, я поступил бы так же.
– Значит, уходим.
– Куда?
– На Кипр. Неарх и Менелай свое дело сделали, Солы Кипрские за нас. Теперь можно заняться Саламином, персидским флотом. Я думаю, что там мы гораздо больше пользы принесем Антигону. Все равно оценит, даже если и не сразу разберется.
– Когда выступаем?
– Как можно быстрее. Завтра же. Тянуть нельзя. Отдай команду, Демарат.
Наемник кивнул и вышел прочь.
– А ведь ты уже привык жить своим умом, Лагид, – прошептал Демарат несколько позже, уже на борту отходящей от берега триеры, сверля глазами спину стоящего на носу со сложенными на груди руками хилиарха, – и нравится тебе это. Ох, как нравится.
Огромная армия шахиншаха Дарайавауша переправлялась через реку Пинар, приближаясь к Иссу. Первыми на правый берез переправились "бессмертные" из "Тысячи Шафрановых". Эти воины ранее состояли в войске шахраба Мазака в ту пору, когда тот правил Киликией, они хорошо знали здешние места и потому шли в передовом отряде. Возглавил их Реомифр, буквально рвавшийся в бой и лелеявший надежду добыть большую славу, которая могла бы смыть позор Граника. Бывшему начальнику конницы придали еще и две тысячи спарабара, дабы не рисковал понапрасну отборными "Шафрановыми".
Войско двигалось по травяному ковру, ширина которого колебалась, доходя местами до тридцати стадий. С востока ковер упирался в гряду холмов, постепенно превращающихся в Аманский горный хребет. С запада он обрывался узкой песчаной лентой, омываемой морским прибоем.
Пинар в это время года не отличался полноводностью, и его вполне можно было преодолеть вброд. Реомифр не стал ставить часть воинов в оборону у переправы, поскольку был вполне уверен в ее безопасности: далеко впереди местность уже проверили конные разъезды.
Военачальники едва не разодрались, выпрашивая у шахиншаха право возглавить авангард. Всем хотелось отличиться на глазах у повелителя, первым встретить врага и разогнать его. В войске шахрабов у Граника никто не рвался в бой с таким пылом. Они не о сражении сейчас думали, а уже примеряли на себя будущие награды и милости. Дарайавауш склонялся поставить вперед Бесса, поддаваясь его уговорам, но Реомифр, неустанно кланяясь, убедил шаха, что Бесс не годится, ибо не знает здешних мест.
Переправились египтяне, сирийцы, "бессмертные". Когда реку переходили кардаки, их командир, Аристомед, презрительно фыркнул, обращаясь к своему лохагу-заместителю, тоже эллину:
– Антигон – глупец. Вот здесь надо было нас встречать, лучше места не найти.
– Почему?