ли со своих скамей, потрясали кулаками, орали все разом, брызжа слюной. Перекричать эту тысячеголосую какофонию под силу лишь двоим, но один из них молчал, другой же, выждав многозначительную паузу, улавливая мельчайшие изменения настроения толпы, продолжил наступление:
– Чего же ждать нам? Чтобы Антипатр, успел прийти в себя и выступил с войском? Только немедленный удар спасет Афины!
– Немедленный удар?! – крышку котла эсхинова терпения сорвало и унесло прочь, – какими силами? Войска Коринфского союза все еще в Азии! Парменион захватил корабли! Ты перенесешь воинов на крыльях, Демосфен?!
В Афинах сплетни распространяются со скоростью лесного пожара: если двое о чем-то знают утром, к вечеру узнает весь город. В виду отсутствия бежавшего Демада, носителем новостей, как и опасался беглец, оказался триерарх Полидект, особо сделавший упор на то, что "Саламинии" едва удалось вырваться из стальной хватки Пармениона.
Эсхин славился, как мастер экспромтов, но брал свое зачастую лишь мощью голоса и выразительностью поз. Красотой и изяществом его речь не отличалась. Убеждения и нападки, обещания и угрозы, пафос и острая простота, антитезы, повторы слов, непередаваемый ритм и плавность речи – никто в Элладе из живых не владел искусством управления толпой лучше Демосфена. Игра на противоречиях – его стихия.
– Семь тысяч воинов выставил Коринфский союз. Союз, а не Афины! Фокида, Арголида, Этолия, Беотия, все полисы! А сколько там афинян? Один таксис, тысяча гоплитов! Неужто мы не соберем в десять, в двадцать раз большее войско, когда отечество в опасности?!
– В опасности? – вмешался Фокион, – в какой? Ты так много кричишь об угрозе, Демосфен, что не даешь никому вздохнуть и задуматься – а есть ли, вообще, опасность? Разве клятвы уже нарушены? Нет, граждане афинские! Вот перед вами клятвопреступник, ввергающий вас в очередную войну! Бессмысленную, ибо никто не угрожает Афинам. Теперь у Македонии полно своих забот, им еще долго будет не до нас. Взбунтуемся – они как раз ради такого случая сплотятся!
– Вдумайтесь в эти слова, граждане! – Демосфен даже выше ростом стал на вид, вонзив свой обличающий перст в пространство, разделяющее его и Фокиона, – "взбунтуемся!" Разве мы рабы македонян, чтобы бунтовать? Нет, мы свободны и не бунт наш гнев, но справедливое возмездие! За попранную свободу Эллады, за Херонею, за Фивы!
– Вспомните судьбу Фив! – взмахнул рукой на северо-запад, в сторону разрушенного города Эсхин, – такую участь вы хотите для себя?!
– Но ведь Александр мертв! – донесся отчетливый возглас из передних рядов гудящей, как потревоженный пчелиный рой толпы, – чего теперь бояться?
– А разве Антипатр растерял свое военное искусство?
– А разве Антипатр славен победами? – немедленно парировал Демосфен, – где и когда он одержал их? Что, бил фракийцев, иллирийцев? Так лишь ленивый их не бил! Филипп – вот кто был страшен. Парменион опасен, но первый мертв, второй – лишь воин, бесхитростный слуга покойного царя! Антипатр – правитель, но не стратег! Нам ли бояться Антипатра?
– Год назад ты кричал: "Нам ли бояться Александра!" – уколол Эсхин, – а после чуть не в ноги пал Демаду!
– Так значит, мы дальше будем всех бояться, афиняне? – ловко перехватил знамя Демосфен и, состроив презрительную мину, бросил, – и верно, зачем сражаться гражданам, когда всегда найдутся люди, кто прикроет нас щитами...
– Наемники? – не дал ему закончить Эсхин, – и где ты возьмешь деньги для уплаты им? Опять опустошишь казну? Или поделишься персидским золотом, что прячешь в сундуках под полом?
– Ты подкупил моих рабов? – расхохотался Демосфен, – иль сам безлунной ночью с отмычкой влез в мой дом?
По толпе прокатилась волна веселья, а Демосфен ни на мгновение не ослаблял хватки.
– Да если даже было бы оно, то золото, в чем мне укор? Что у одного врага взял деньги, супротив другого? Так среди опытных бойцов такое почитается искусством, бить врагом врага! Взгляните на меня, афиняне, разве я разодет в золото? Разве я сорю деньгами направо и налево? На мне тот самый хитон, что одевал я на смерть Филиппа.
– Никто не сомневается в тебе, Демосфен! – крикнули из толпы, – скажи что делать?
– Взгляните на этих господ, именующих себя "сторонниками мира", – оратор встал на самый край помоста и выбросил правую руку в сторону оппонентов, растопырив пальцы, – вот стоит Фокион, которого вы зовете "Честным". Он честен, но умен ли? Он видел в Филиппе объединителя Эллады. Кто же из македонян станет объединять Элладу сейчас? Вы знаете такого? Я – нет! Царский род кичился эллинским происхождением, а остальные кто? Варвары! Варвары объединят Элладу?
– Нет! – качнулась толпа.
– Имеют ли смысл теперь призывы Фокиона?
– Нет!
Демосфен сжал руку в кулак.
– А вот Эсхин, он призывает к страху: "Вспомните судьбу Фив". Так будем ли мы жить в вечном страхе? Нас победили не македоняне, а один человек – Филипп! Его нет более! Разве Александр победил нас в бою? Нет! Вы поддались страху, что Эсхин вложил вам в уши. И Ксеркс был грозен, но разве испугались наши деды персов? Так будем же достойны предков, раз и навсегда избавившись от македонского ярма! Что делать, говорите вы? Я скажу, что делать! Вернуть себе потерянные города! Сейчас мы можем пойти еще дальше и совершенно загнать македонян в те норы, откуда они вылезли! Мы легко выставим в поле не меньше тридцати тысяч воинов! За нами встанут многие. Пошлем посольство в Спарту. Спартанцы единственные, кто не пошли за Македонянином. Забудем о прежних распрях, ради общего дела. Пошлем послов на острова, в Ионию, да разве у нас самих нет больше кораблей? Те семь тысяч гоплитов еще ударят македонянам в спину!
Толпа неистовствовала, каждая фраза Демосфена тяжелым тараном расшатывала стену нерешительности и вот уже виднелись трещины, вот и брешь. Гиперид, во время всей баталии стоявший за спиной Демосфена, вышел вперед и, подняв обе руки вверх, призывая к практически недостижимой тишине, прокричал:
– Голосование! Кто за предложение Эсхина и Фокиона?
Два десятка осторожных.
– Кто за предложение Демосфена?
Тысячи рук взметнулись вверх, и экклесия взревела раненым гекатонхейром.
– Война! – воскликнул Демосфен.
– Война! – выдохнули ему в ответ Афины.
"Человек предполагает..."
Человек может бесконечно смотреть на три вещи: как течет вода, как горит огонь и как работает другой человек. Эта, старая, как мир, поговорка оправдывалась полностью. Ну, почти полностью: текущей воды поблизости не оказалось, но зато в наличии имелся горящий огонь и работающий человек, за которыми Андроклид следил попеременно.
Тысяча костров, с веселым треском вгрызаясь во тьму, бодро истребляла запасенные вязанки маквиса. В округе на десять стадий не осталось сухой веточки, как саранча прошлась. В не вырубленной еще каким-то чудом буковой роще, свалили весь сухостой. Не хватило, пришлось рубить живые деревья. Они, сырые, горели плохо. А завтра что жечь будем? Об этом никто не задумывался, о другом мысли. Завтра-то, конечно, наступит, а вот потом...
– Андроклид, ты за кашей-то смотришь? – окликнул Неандр.
– А? Что? – встрепенулся декадарх, возвращаясь к действительности.
– Каша, говорю, пригорает! Не чуешь что ли?
Нынче его, командира, очередь кашеварить. Хоть он и начальник, да невелика птица, чтобы от общих обязанностей устраняться. Есть еще, конечно, слуга, что каждой декаде положен, но он ускакал по соседям, излишки лука на сало сменять и где-то застрял, видать со знакомцами языком чешет, затрещины давно не получал.
Андроклид помешал кашу, снял котел с огня. Воины с ложками расположились вокруг. Все, кроме Медона – тот копошился в своих вещах, сначала долго подгонял новый шейный ремень к щиту, сейчас вздыхал, пытаясь соединить бронзовой втулкой половинки сариссы, слишком свободно входившие внутрь. Медон встал на ноги, стараясь никого не задеть, перехватил сариссу обеими руками в трети, ближней к тяжелому бронзовому подтоку, так, как будет держать ее в строю, тряхнул. Часть древка, та, что с наконечником, сразу же отвалилась. Соединительная втулка тоже улетела во тьму. Медон снова печально вздохнул и пополз вокруг костра на поиски.
– Остынет, – покосился на него Андроклид.
– Сейчас, – отмахнулся Медон.
– Семеро одного не ждут, – с набитым ртом проговорил один из воинов.
– А пятнадцать, тем более, – добавил другой.
Когда Филипп стал царем, в каждом поперечном ряду фаланги стояли десять воинов, называвшихся "декадой". Незадолго до Херонеи царь довел их число до шестнадцати, на эллинский манер, но именование наименьшего отряда педзетайров, "пеших друзей", таковым и осталось.
Медону повезло, втулка нашлась быстро, и теперь он опять сидел на карачках, пытаясь сообразить, как усилить ненадежное соединение.
– Веревкой обмотай поверх, – посоветовали товарищи.
– Не, лучше веревку распустить и волокнами деревяшку замотать, да в таком виде в трубку и сунуть.
– Жрать уже садись! – рассердился декадарх.
Медон послушался. Каша стремительно убывала.
– Состену, бездельнику, оставьте, скулить же будет.
Едва были произнесены эти слова, приспичило заорать стреноженному ослу, который до этого мирно покачивал головой в дрёме, натрудившись за день перевозкой восьми палаток, упакованных в тяжелые кожаные чехлы, жерновов для ручной мельницы, котла и кое-какой другой поклажи, что воины декады не тащили на себе.
– Эй! – крикнули от соседнего костра, – заткните свою скотину! Разбудил, зараза...
Андроклид цыкнул на осла, да разве проймешь отца упрямства. Пока не наорался, не замолчал.
Неандр облизал ложку, похлопал себя по пузу и заявил:
– Все, спать. Завтра, может, начнется, надо свежую голову иметь.
– Вряд-ли, – не согласился Андроклид.
Неандр спорить не стал, опустился на четвереньки и заполз в одну из низких, рассчитанных на двух человек, палаток, кольцом расставленных вкруг костра. Одни последовали его примеру, другие вызвались помочь Медону в его мучениях. Появился Состен. На дюжину луковиц никто не позарился. Декадарх выбранил слугу за долгое отсутствие, заставил быстро проглотить оставленный ужин и вместе с котлом прогнал к ручью, где вся армия набирала воду. Состен убежал во тьму, Андроклид десяти раз не вздохнул, как оттуда донесся грохот покатившегося по каменистой земле котла,