Что изменит её жизнь — навсегда.
— Я… — Байсюэ сжала кулаки, — я думала, что делаю то, что должна. Что это будет временно…
Её голос дрогнул. Но она смотрела в воду, не отводя глаз.
Но отражение не исчезало. Рядом появился Цзяньюй, смотрящий с укором.
— Я не всё предугадала. Но я не дам этому страху стать моей сутью.
Она опустилась на колени и дотронулась до поверхности воды.
— Ты не должна стать оружием, как это сделали со мной. Ты — моя ответственность. Я уже не смогу изменить то, что сделала, но я не стану жертвовать тобой. И никем.
Водное зеркало дрогнуло и растеклось, отражения исчезли. Воздух стал легче. Колонны начали таять в белом свете.
Байсюэ закрыла глаза на мгновение. А когда открыла — снова стояла в зале, где царила тишина. Иллюзия рассеялась.
— Подождите меня, — прошептала она. — Я иду.
Глава 19. Однажды обретя крылья
Идиома 破繭成蝶 (pò jiǎn chéng dié) дословно переводится как «Разорвать кокон и стать бабочкой».
Буквально, речь идет о разрыве шёлкового кокона шелкопрядом. Если гусеница не разорвёт кокон сама — она задохнётся или останется уродливой. Помощь извне губительна. Это метафора трансформации, преодоления трудностей и выхода на новый уровень — личностный, духовный, эмоциональный.
Юншэн стоял посреди разлетающихся осколков прошлых жизней: его поражения, его одиночество — всё закручивалось в вихре памяти и страха.
В его голове снова звучал странный голос:
— Если ты не помнишь — значит, её не было. Ты прожил столько жизней, что заблудился в собственной лжи.
Юншэн стиснул зубы. Закрыл глаза. Закрыл уши. Хотел исчезнуть.
Но…
Ощущение.
Мягкое, едва уловимое прикосновение к сердцу. И словно в нём отозвалась тонкая струна, до этого прижатая под слоями вины, бессилия и тысячелетнего одиночества.
Ощущение, что он не один.
«Я с тобой.»
Он не знал, была ли это настоящая Байсюэ. Или его собственное желание.Но он поверил.
— Я помню, — прошептал он. — Пусть даже весь мир забудет. Я — нет.
Юншэн был небесным хранителем памяти — не по титулу, а по сути. В его крови текло прошлое, в его дыхании — эхо жизней, которые канули в небытие. Он помнил всё, всех и всегда. Он существовал, чтобы помнить и напоминать.
Даже если лицо Байсюэ расплывалось перед глазами из-за воздействия тёмной энергии, чувство оставалось неизменным.
Иллюзия дрогнула.Пустота завыла, как зверь, лишённый добычи. Воздух сперва сгустился и вдруг стал лёгким и чистым, как после дождя.
Юншэн стоял на гладком каменном полу. Он коснулся груди — там, где сердце сохранило чувство, позволившее ему вспомнить, зачем он был здесь.
— Спасибо, — сказал он, ни к кому конкретному не обращаясь.
Юншэн огляделся. Он был всё в том же зале с колоннами, где они потеряли друг друга из виду. Значит, Цзяньюй и Байсюэ тоже попали в иллюзии?
Рядом послышались шаги. Лёгкие, осторожные, но знакомые до боли. Между тенями колонн возникла фигура — Байсюэ.
Он молча подошёл и обнял её. Она лишь на миг позволила себе расслабиться и прильнуть к нему, но быстро отстранилась. Её взгляд нервно скользнул по залу:
— Где Цзяньюй?
— Наверняка тоже попал в ловушку иллюзий, — Юншэн вскинул голову.
— Надо найти его, пока не поздно. Если он не сможет выбраться из иллюзии, то его душа растворится в Пустоте.
— Мало одну Яохань искать, так теперь ещё и дружка её… — Юншэн вздохнул, отводя взгляд.
— Зачем ты так? Он просто не понимает, с чем имеет дело. И мы в этом тоже виноваты. Наверное, стоило всё рассказать им с самого начала. И он хочет защитить Яохань. Так же как и ты — меня, — Байсюэ подошла ближе и взяла Юншэна за руку.
— Можно подумать, я бываю таким же безрассудным…
— Иногда даже хуже, — Байсюэ улыбнулась и сжала его ладонь в своей.
Дальше они двинулись вдвоём. Где-то среди высоких колонн пульсировала ещё одна душа.
Время от времени Юншэн опускался на колени и прижимал ладонь к полу, как уже делал наверху, когда они искали Яохань. От его ладони во все стороны разбегалась паутинка тонких золотых нитей энергии, покрывая пол светящимися прожилками. Но тьма давила. Паутинка увязала в тенях как в смоле и не могла распространяться дальше. На лбу Юншэна выступил пот.
— Попробуй искать не сквозь тьму, а место концентрации тьмы, — Байсюэ осторожно положила руку ему на плечо.
Он кивнул и усилил поток энергии. Золотые нити стали толще, превратились в щупальца света. И вдруг — сопротивление! Как будто что-то сжало их в кулак... а затем снова отпустило.
— Есть! — рывком поднялся Юншэн.
В пятидесяти шагах, меж двух колонн, низко над полом висела сфера из сплетённой ночи. Она слегка пульсировала, как размеренно бьющееся чёрное сердце.
— Он там! Но мы не можем просто вытащить его силой, — сказала Байсюэ, подойдя ближе.
— У нас мало времени. Пробуждение Юэзциня скоро состоится.
Юншэн вскинул руку. В следующее мгновение воздух перед ним отозвался знакомой вибрацией и сложился в копьё.
— Мы оба выбрались, — напомнила Байсюэ мягко. — Мы сами нашли выход. И он сможет. Это — его бой.
Юншэн глубоко вздохнул, опустил копьё. Оно погасло, рассыпаясь в пылинки света, и исчезло. Он наклонился ближе к пульсирующей сфере, присел на корточки, словно пытаясь услышать, что происходит внутри.
— Цзяньюй, — тихо сказал он. — Я не знаю, слышишь ли ты… Но ты не один. Мы ждём тебя. Яохань ждёт тебя. Возвращайся.
Сфера дрогнула, будто внутри неё пошевелилось что-то живое.
***
…Пепел медленно оседал. Руки дрожали. Лента кровавой струйкой выскользнула из ослабевших пальцев.
Цзяньюй поднял глаза. Вокруг него сгущались тени, они то и дело меняли форму, иногда складываясь в лицо Яохань, которое потом расплывалось в жуткой гримасе.
Снова раздался тот мерзкий голос:
— Ты всегда на втором месте. Без тебя ничего бы не изменилось.
Он не ответил. Только закрыл глаза. Сердце стучало глухо, будто отбивало финальный удар.
— Ты нужен, только пока никого лучше нет.
Когда-то эти слова он уже слышал. Перед глазами вспыхнула сцена из детства.
...Лето. Тень от навеса почти не спасала от палящего солнца. Цзяньюй сидел возле дома, с тонкой кисточкой в руках. Он увлечённо выводил на бумаге журавля — видел его утром у пруда и не мог забыть. Журавль был таким красивым и изящным! Это ощущение мальчик и пытался передать на бумаге.
Яохань сидела рядом, раскачивала ногой и что-то напевала, глядя на облака, изредка опуская глаза на рисунок. Даже если журавль был больше похож на толстую курицу. Она всегда радовалась, когда Цзяньюй что-то рисовал.
А неподалёку — трое его старших братьев. Гоняли по двору мяч, затем решили посоревноваться, кто дальше его забросит. Кто-то из них предложил позвать Цзяньюя, но старший, Чжэнъюань, сказал вполголоса, не заботясь, услышит ли младший:
— Да ему с девчонками сидеть интереснее. Он даже на два цуня* мяч не забросит! Никакого толку. Только рисует своих птичек.
Кисть в руке Цзяньюя вздрогнула. На крыле журавля расплылось чёрное пятно. Он опустил взгляд — и молча продолжил, будто не услышал. Хотел бы не слышать. У журавля есть чёрные перья, можно сделать крыло побольше…
Яохань приподнялась, уже раскрывая рот, чтобы что-то сказать. Она тоже услышала. И её это возмутило, совсем не по-детски.
— Не надо, — тихо сказал Цзяньюй, не поднимая глаз.
Чжэнъюань скривился и фыркнул:
— Да ладно тебе, Яохань. Тебе с ним сейчас интересно, потому что вы маленькие. Но подрастёшь — и сама поймёшь. Найдёшь себе кого-то получше!
Он подбросил мяч и поймал, ухмыльнувшись.
— Давай лучше к нам! В мяч поиграем.
Яохань вскочила на ноги. В её глазах полыхнуло.
— Я с тобой вообще не разговариваю, — бросила она резко. — И играть с вами не хочу!
Мальчики рассмеялись и вернулись к своей игре, махнув рукой.
Яохань подошла ближе к Цзяньюю и села рядом, как бы нарочно, поближе.
— Какой красивый журавлик. Подаришь мне потом рисунок?
Цзяньюй молчал. Только губы чуть дрогнули, будто он хотел что-то сказать — но не решился. Он улыбнулся, даже не подозревая, что этот миг станет укрытием на годы, кивнул и продолжил рисовать…
…Тёмный туман змеился, медленно обвивал ноги, полз выше, к сердцу, к горлу, обвивал его. Дышать становилось труднее.
Цзяньюй поднял голову. Пусть тьма нависала над ним, пусть голос издевался — но в груди было другое.
— Я боюсь, — прошептал он, глухо. — Я боюсь не быть нужным. Я боюсь не быть сильным.
Тьма, сжимавшая его, на миг замерла, словно почувствовала внутренний сдвиг, когда страх перестал быть единственным хозяином.
— Я боюсь, — продолжил он, глаза широко открылись, полные боли и решимости. — Я ошибаюсь. Я ревную. Но я не наблюдаю со стороны. Я — Лю Цзяньюй. Я пришёл сюда, чтобы спасти Чжао Яохань. Я сам выбрал этот путь. Не потому, что я боялся не быть нужным. А потому что я так решил.
Словно удар молнии, его слова прошли через всё тело. Он вспомнил, как сказал тогда Юншэну, что он найдёт Яохань сквозь любые иллюзии.
Его сила не в том, чтобы быть лучше других, а в том, чтобы не сдаваться. Он был готов защищать её, даже если весь мир говорил ему обратное.
И этот мир, иллюзорный и лживый, начал рушиться, осыпаясь обугленными листьями. Там, где была кровь — зацвели цветы.
— Я люблю её, — прошептал он, голос дрожал, но в нём была сила, которой не было раньше.
Свет заполнил всё. Он закрыл глаза — и шагнул сквозь него.
Он стоял на холодном каменном полу, в полутёмном зале, где всё началось.
Рядом оказалась Байсюэ. Она стояла у колонны и смотрела на него с пониманием, будто видела, через что он только что прошёл.
— Ты справился, Цзяньюй, — сказала она мягко. — Я в этом не сомневалась.
Цзяньюй поблагодарил её и огляделся.
— А где Юншэн? Вы тоже попали в иллюзии?