Работу всегда было легко найти, даже когда последние спазмы войны все еще сотрясали далекие уголки Терры. Этнархов и деспотов свергали одного за другим, но даже во времена раздора всегда находилась жена генерала, которой необходимо новое ожерелье, тетрарх, которому понадобилась более впечатляющая рукоять меча, или бюрократ, желающий впечатлить своих коллег филигранным пером.
Конец войн был близок, на Терре восстановилась стабильность, и по всему земному шару потекли сверкающие золотые реки денег. А с ними и желание потратить обильные суммы во славу Единства, в память о павших или чтобы восславить будущее. Я был загружен работой, и частые заказы вознесли мои творческие способности к новым чудесным высотам.
Я помню особенную работу, которую сделал для лорда-генерала анатолийского фронта. Его солдатам повезло сражаться вместе с Астартес из Десятого легиона перед их отправлением к славе Великого крестового похода. Мятежная ветвь клана Тераватт стремилась сохранить контроль над Уральскими кузницами, не желая отдавать их Железным Рукам, и сражалась с их смертными представителями.
Последовало скорое возмездие, и комплекс кузниц пал через месяц тяжелых боев, в которых анатолийским бригадам больше всего досталось от удивительного оружия слепых воинов клана. Но, как сказал мне лорд-генерал, примарха Десятого легиона так впечатлила отвага солдат, что он сорвал железную перчатку с одного из знамен легиона и даровал нойону, командующему бригадой, которая первой прорвалась через врата к домнам.
Не стоить и говорить, что этому командиру не пришло в голову сохранить подарок, и он покорно передал его своему начальнику, а тот своему, пока перчатка не попала в руки лорда-генерала. Который обратился ко мне и поручил сделать для дара достойный реликварий — хотя это старое слово рассмешило его самого.
Для меня было честью работать над таким невероятным произведением, и я направил все таланты на этот заказ. Перчатка явно была для Железных Рук безделицей, но глядя на тонкость и совершенство работы я понял, какие великие умения были вложены в ее создание. Я слышал о чудесных руках Ферруса Мануса, но мысль о том, что я работаю с шедевром самого примарха, одного из сынов Императора, дала мне цель и вдохновение, о котором я не мечтал даже в самых удивительных грезах.
Я трудился день и ночь, избегая людей, и тем отпугнул многих состоятельных покровителей. Великолепие перчатки подняло мою страсть и способности к новым высотам измышлений и за месяц я создал чудо — золотой реликварий с такими тонкими деталями, деликатной филигранью и драгоценными камнями, что его можно было смело поставить рядом с образцами древних священных дарохранительниц и рак для святых мощей и не устыдится.
Хотя Император запретил поклонение ложным богам и нечистым духам, у меня имелось несколько старых заплесневелых книг, спасенных из развалин поверженного святилища другом из Консерватория, знавшим о моем интересе к таким вещам. Разговоры о богах, духах и магии были досужей чепухой и мрачными преувеличениями, но эти верования вдохновляли на символизм и чудесные произведения. Там были извивающиеся линии, пересекающиеся волны и спирали такой захватывающей сложности и идеальной формы, что я мог часами смотреть на чудесные узоры и не терять интереса.
В этих книгах я нашел вдохновение, и законченная работа была прекрасна.
При виде ее лорд-генерал заплакал, а по многим нашим встречам я знал, что он не привык показывать свои эмоции. Он обнял меня и заплатил за заказ двойную цену, и мне потребовался весь самоконтроль, чтобы не отказаться от денег. Само разрешение работать над таким шедевром было достойной платой.
Слухи о реликварии разнеслись по миру, и спрос на мои работы возрос еще больше, но ничто более не поднимало меня к таким творческим высотам. Хотя и последующие мои работы были изумительными и вскоре привлекли внимание тех, кто творил будущее Терры и судьбу усеянных звездами небес. Однажды прохладным днем, когда я трудился над ониксовым камнем, должным украсить яблоко серебряного эфеса, течение моей жизни изменилось навсегда.
Человек, судя по манерам благородный, но внешне не примечательный, вошел в мою мастерскую у подножия гор Сахиадри и терпеливо дождался моего внимания. Он разговаривал вежливо, с акцентом, который я не мог определить, и предложил мне место в артели, которую намеревался создать. Я улыбнулся старому слову, ведь сейчас его использовали немногие — слишком оно напоминало о давно мертвом тиране. Когда я полюбопытствовал, из кого будет состоять артель, мужчина заговорил о ремесленниках, поэтах, драматургах и историках, мужчинах и женщинах, которые будут путешествовать с флотилиями Крестового похода Императора и станут свидетелями величайшего предприятия в истории нашей расы.
«Мы покажем, что такая организация необходима, добавим веса крепнущему хору голосов, ратующих за увековечение воссоединения человечества. Мы покажем, чего сможет достигнуть такая организация. Наша задача будет не менее важной, чем у воинов экспедиционных флотилий!»
Он заметил мою усмешку и улыбнулся, когда я отклонил предложение. Я был счастлив на Терре и не горел желанием путешествовать по неведомым уголкам космоса. Откинув капюшон, человек позволил длинным белым волосам раскинуться по плечам и сказал, что высочайшая власть просит моего сотрудничества. Мне хотелось рассмеяться ему в лицо, но я не осмелился, увидев в глазах мужчины глубины понимания и воспоминания, которых хватило бы на целый мир. Этот человек, этот обычный человек с тяжестью целого мира в глазах, просто положил белоснежный конверт на верстак и попросил как следует подумать, прежде чем отказываться.
Он ушел без лишних слов, оставив меня наедине с конвертом. Лишь много часов спустя я осмелился его взять и долго вертел в длинных пальцах, словно пытаясь понять, что внутри. Открытие означало молчаливое согласие с предложением, и мне не хотелось покидать уют мастерской. Конверт был скреплен каплей алого воска, и мое сердце замерло, когда я узнал печать с перекрещенными молниями и двуглавым орлом.
Но, как и любой творческий человек, я проклят ненасытным любопытством. В конце концов, я открыл конверт, как и рассчитывал мой посетитель, и прочитал его содержимое. Написано было как просьба, но слова были такими красноречивыми, такими страстными, полными надежды и власти, что я сразу понял, кто писал. Гость, чью личность я теперь знал, не солгал, когда говорил о важности человека, которому потребовались мои таланты.
В тот же день я собрал свои скромные пожитки и направился к горам Гималазии, чтобы присоединиться к таким же избранным. Я не стану пытаться описать бесконечное величие Дворца, ибо никаких слов не будет достаточно. Это хребет, превращенный в исполинское здание, чудо света, которое никогда и никому не превзойти. Гильдии ремесленников стремились перещеголять друг друга в прославлении деяний Императора, творя монумент, достойный единственного человека, кто мог нести этот почетный титул без настоящего имени.
Сейчас те дни проносятся для меня как миг, хотя возможно мозг просто умирает от недостатка кислорода. Достаточно сказать, что вскоре я уже отправился во тьму космоса, где теснились бессчетные стаи звездолетов, алчно высасывающих топливо и запасы из огромных хранилищ на геостационарной орбите.
Наконец, я увидел корабль, который станет моим домом почти на двести лет, левиафан, сверкающий отраженным блеском луны. Он блестел белыми боками, грациозно разворачиваясь, чтобы принять на борт флотилию катеров и шаттлов с планеты. То был «Дух мщения», флагман Хоруса Луперкаля и его Лунных Волков.
Я быстро освоился на борту, и пусть пожитки мои были скромны, у меня было внушительное состояние и лишь немногим меньшее тщеславие. Все это позволило мне продлить срок жизни и сохранить внешность благодаря превосходной омолаживающей терапии. Лежа сейчас на полу мастерской ремесленной палубы «Духа мщения», я думаю, что не стоило беспокоиться. Меньшее количество морщин вокруг глаз и более гладкая кожа, чем положено в моем возрасте, не имели смысла сейчас, когда каждый вздох мог стать последним, а блаженный покой расходился по разуму от умирающих участков мозга.
Я преуспел на флагмане Шестьдесят третьей экспедиции, создал много прекрасных работ и часто получал заказы на украшенные ножны, почетные знаки, особые обеты и все такое. Многие из других летописцев — так стали называть нашу «артель» после Улланора — стали моими друзьями: одни добрыми, другие плохо выбранными, но все были достаточно интересными, чтобы время на борту протекало для меня крайне приятно. Один из них, Игнаций Каркази, пишет такие веселые непочтительные стишки про Астартес, что, боюсь, он однажды потеряет их расположение.
Труд экспедиционной флотилии шел своим чередом, и хотя сотни миров были приведены к Согласию воинами и итераторами, немногие из них были запечатлены в трудах и картинах моих товарищей. Я создал из ляпис-лазури копию карты мира, найденной в глубинах необитаемой планеты, и украсил шлемы воинов портретами павших братьев после войны на Кейлеке.
Но величайший заказ я получил после кампании на Улланоре.
По словам тех, кто сражался на этом грязном мире в пламени пожаров, то была великая война, безоговорочная победа, одержанная лишь благодаря Хорусу Луперкалю. Улланор стал поворотной точкой Крестового похода, и многие из приходивших ко мне в мастерскую полководцев желали увековечить свое присутствие на поле исторической битвы украшенным мечом или тростью.
Император возвращался на Терру, и великий Триумф был проведен среди развалин мира зеленокожих, чтобы навеки запечатлеть эту победу на податливом полотне истории.
В отсутствие Императора Хорус Луперкаль будет руководить окончанием Крестового похода, и такая значительная обязанность требовала не менее значительного титула.
Магистр войны.
Даже я, никогда не испытывавший особого вкуса к войне и историям о ней, смаковал звук этих слов. Они обещали великие, славные свершения, и голову кружило от мыслей о величественных шедеврах, которые я могу сделать, чтобы запечатлеть дарованную Императором Хорусу Луперкалю почесть.