Сложно все же пытаться передать словами ощущения человека, заглядывающего в глаза собственной смерти, но одного взгляда было достаточно чтобы понять — ему не выиграть. На тренировке он бы только посмеялся, и легко отобрал бы оружие из гораздо более крепких и умелых рук. Но здесь и сейчас весь опыт говорил только одно — стоит ему сделать шаг, хотя бы полшага и он останется тут навсегда. Просто потому что вся его сила, опыт и умение — это ничто перед тонкими девичьими ручками в цыпках, что не дрожа удерживают винтовку, и спокойным взглядом, поверх примкнутого явно самодельного трехгранного штыка, нацеленного ему прямо в сердце. Взглядом, в котором даже сейчас не появилось ни одной искорки гнева, или ненависти.
Оставалось только одно — не имея возможности ударить рукой, ударить словом. Буркнув: «Мелкая слишком еще», — Василий презрительно сплюнул и повернулся к девчонке спиной — пусть не победит в поединке, а заколет безоружного ударом в спину. Чтобы потом хоть в ночных кошмарах являться этой гадине…
Но секунды стекали каплями пота по спине, а боль все не приходила — «что ж она тянет?», но тут за спиной раздалось хмыканье и звонкий голос:
— Маленькая, говоришь? Ну тагды ты немного погоди, дяденька — я чутка подрасту. — Слегка обернувшись, Василий увидел, что его противник уже успел забросить винтовку за спину и спокойно стоит рядом с его конвоиром, явно собираясь обсудить какой-то вопрос. Последний впрочем не дремал и небольшая гаубица в его руках смотрела в сторону ошарашенного таким поворотом дела капитана.
Голубые глаза пробежались сверху вниз, явно запоминая мельчайшие детали, и овраг вдруг озарился щербатой улыбкой.
— Ты че, дядя? Так и будешь тут статУю изображать? Ты меня видел, я тебя тоже. Где Марусю-шельму найти — добрые люди подскажут. Мир, он не без добрых людей, — девчонка презрительно и весьма метко сплюнула через свою щербину на лист лопуха, — так что милости просим в гости опосля. Как там раньше говорили — «берегите себя, а я поберегу себя для вас». А пока — двигай, дядя, отседа, нам вона с соседом надоть парой слов перекинуться.
— К-куда двигать? — только и пробормотал сбитый с толку Василий.
— А к своим двигай. — Помог выйти ему из затруднения конвоир. — Тем путем, что сюда добрался. Не боись, там мин нет…
— А-а-а-а.
— Да куда ж ты денешси посреди чиста-поля? Да и зачем? Топай к своим, а я тут пока с племяшкой погутарю, да и догоню… — и тоже повернулся, теряя интерес.
А Савельев на подгибающихся ногах отправился в обратный путь. Буквально спиной чувствуя упершийся между лопаток взглял внимательных голубых глаз. В то, что его просто так отпустят после всего сказанного и сделанного, он не поверил ни на миг, но красоту решения — оценил. Действительно, просто так всадить штык в безоружного сможет далеко не каждый огрубевший душой, а вот всадить пулю в далекую фигурку — да нет вопросов.
Капитан считал шаги чтобы не сбится и представлял себе как девушка не спеша расстилает подстилку, укладывает перед ней запасную маскировочную накидку — чтобы поднятая выстрелом пыль не демаскировала позицию, не спеша вставляет в обойму вынутый из нагрудного кармана патрон (или где она там хранит боезапас, чтобы он имел температуру тела) и досылает его в ствол. Не спеша проверяет поправки на скорость ветра и влажность воздуха, смотрит на облака, дожидаясь, пока они набегут на солнце, и только после этого снимает крышки с прицела, ловя в перекрестие неуклюже ковыляющую фигурку — она так забавно выглядит, стараясь держатся прямо и не показывать всем своего страха и звериного желания жить…
Сердце колотилось, как бешенное, не рассуждающий инстинкт кричал: «Скорее, бегом от этого страшного места! Если каждые три секунды делать скачок в бок, эта змея не успеет поменять прицел и промахнется, а там — забиться в какую-нибудь щель и отсидеться!». С ним намертво сцепилась совесть: «Ты офицер, на тебя смотрят и враги, и подчиненные. Ты не смог им всем показать, как нужно воевать, так покажи, как надо умирать с честью!».
Василию казалось, что он так и умрет от разрывающих его душу желаний, прямо посреди этого чертового поля, но потом перед внутренним взором вдруг появился старый прапорщик из училища. Старик там заведовал стрелковым полигоном и особо ничем не запомнился, а вот теперь он вдруг глянул задумчиво и слегка сверху вниз, как он всегда смотрел на бесшабашную курсантскую братию и буркнул: «Не бегай от снайпера — умрешь потным и уставшим», и пропал.
А вместе с ним пропало и напряжение, и на мир сошла какая-то звенящая тишина, в которой Савельев и дотопал прямо к стаящим рядышком машинам. И даже мысль, что именно сейчас, когда он рядом со своими, которые пялятся на него совершенно квадратными глазами из открытого люка, есть самое время стрелять, чтобы как Илью и окатить заодно всех стоящих рядом, для пущего эффекта — не нашла в душе достойного отклика.
Он даже вместо того, чтобы нырнуть в спасительное нутро «коробочки», остановился и посмотрел, как бородачи умудрились воткнуть снятую башню на место крышки «светлого люка» на своем сухопутном корабле. И даже не удержался от вопроса:
— Не уж-то по месту село?
Бородачи покосились, но один ответил:
— Дык, «доп. вариант»! Не только по месту, но и все нужные подкрепления есть — спокойно стрелять можно!
Капитан покивал, соображая, что ему на руки попала совершенно стратегическая информация, и прикидывая в какую же задницу они влетели, пытаясь нахрапом вломится на эту планету. Но тут его отвлек другой бородач, хотя вместо бороды у него были шикарные усы, но не суть важно, и начал на карте показывать маршрут, которым стоит возвращаться назад. Глубокомысленно покивал, соглашаясь, что нарваться на обратном пути на мину после всего пережитого было бы действительно глупо, и нырнул в спасительную темноту «бэшки».
Впрочем темнота и покой внутри были относительными — через место, где была башня, внутрь падал столб света, а все присутствующие нагло тормошили капитана, кривляясь и крича ему что-то важное, но доходившее будто через толстый слой воды. А ему хотелось одного — свернуться где-нибудь на полу, и чтобы никто его не трогал, но все лежачие места были заняты ранеными…
Потом в руку сунули фляжку, которую он машинально выхлебал, поперхнувшись только на последнем глотке — в желудке и голове рванули две сверхновых, а из глаз брызнули слезы, но пузырь, в котором он до этого пребывал, лопнул и разом навалились все утерянные чувства. Ныл раздолбанный в хлам двигатель, зад неимоверно трясли погнуты оси, в дыру в потолке задувал свежий ветерок приносящий вонь горелых покрышек, а уши терзал рев личного состава:
— Силен капитан!! — орал ему прямо в ухо сержант, от избытка чувств молотя левой рукой по плечу, вторая весела у него на перевязи, — стакана полтора спиртяги выхлебал как воду — мелкими глоточками!!! А мы уж думали что хана тебе — ушел в себя и не вернулся! Да и видок у тебя, аж этих перекосило…
Тут сержант понял, что ляпнул лишнее и отвел глаза.
— А что с видом-то? — тут в поле зрения появился другой боец с аптечкой и сунул под язык какую-то таблетку. У Василия были сильные сомнения, что лекарство стоит совмещать со спиртом, но он решил его не озвучивать, просто по той простой причине что следом боец вытащил из аптечки маленькое зеркало.
В нем отразилась вполне знакомая физиономия, вот только волосы, которые и раньше не были избавлены от седины теперь радикально изменили свой цвет — на снежно-белый. И скрыть этого не мог густо лежащий поверх слой грязи.
А загадку, почему их просто отпустили, Савельев разгадал буквально спустя час. Как только немного улеглись треволнения, и стало возможным чуть-чуть спокойно подумать.
Все дело в том, что война это не только тупое уничтожение противника. Основные бои невидимы и ведутся скорее за души, чем за тела. Лишних десять трупов на фоне уже произошедшего, погоды не делали совершенно, а вот десять человек, вернувшихся назад почти из двух сотен, да еще не просто вырвавшиеся, а отпущенные…
В общем, такой маневр противника нес посыл пожалуй более разрушительный, чем простое поражение.
В принципе, в своих рассуждениях капитан был не так уж и далеко от истины. Не так далеко от него смешной пузатый человечек в этот момент развернул портативную антенну и через спутник сбросил на один из замаскированных командных пунктов директиву. Это было совсем не боевое распоряжение, а просто команда — разослать на всех абонентов очередной звуковой файл. В рамках ведения идеологической воны и поддержания боевого духа — на Прерии наступала вторая ночь войны, и надо было поддержать решимость колеблющихся.
Отметив получение собственноручно посланного фала, человечек открыл его и вслушался в звучащие в наушника строки песни:
Вечерний свет в горах погас,
в ущелье сыро и темно,
вода во флягах, как вино…
Война не понимает нас.
Пусть оставались мы не раз
в ущельях с ней наедине,
но ни на склонах, ни на дне
война не понимала нас.
На гребни высланы посты,
их поменяют через час.
Война глядит из темноты,
она не понимает нас.
А мы опять не жжем костры,
а мы уже не тушим глаз.
Война не понимает нам,
иначе б вышла из игры.
А мы опять не жжем костры,
Вечерний свет в горах погас,
в ущелье сыро и темно,
вода во флягах, как вино…
Война не понимает нас.
Человек встряхнулся, сбрасывая наваждение и, свернув антенну, начал анализировать полученную попутно оперативную сводку — у него было еще много работы. Прошел только первый день, и чудовищная машина войны еще бодро катила вперед, перемалывая тела и выжигая души.