– Прости. – Тон его был таким серьезным, что у Лайлы сразу вспыхнули подозрения. У Алукарда было много добродетелей, но искренность в их число не входила.
– За то, что сумел мне понравиться?
Он покачал головой.
– За все, что с тобой случилось. За всех, кто так сильно обидел тебя, что друзей и привязанности ты считаешь оружием, а не защитой.
У Лайлы запылали щеки.
– Это помогло мне сохранить жизнь.
– Возможно. Но жизнь без удовольствий не имеет смысла.
Лайла ощетинилась и встала.
– Кто сказал, что у меня нет удовольствий? Мне нравится, когда я выигрываю пари. Когда разжигаю магический огонь. Когда…
Алукард прервал ее монолог. Не словом – поцелуем. Одним текучим движением он приблизился к ней, обхватил за плечи, другой рукой коснулся шеи, притянул к себе и прижался к губам. Лайла не отстранилась. Потом она говорила себе, что все вышло слишком неожиданно, но понимала, что лжет самой себе. Может быть, дело было в вине. Может, в жарко натопленной каюте. А может, стало страшно, что он разглядел ее насквозь – когда говорил насчет удовольствий, насчет жизни. Может быть… Но в тот момент существовал только он, Алукард, он целовал ее, а она отвечала на поцелуй. И вдруг его губы отстранились, перед ее глазами мерцала его улыбка.
– Правда, это лучше, чем выиграть пари? – прошептал он.
У нее перехватило дыхание.
– Весомый аргумент.
– Я бы охотно продолжил, – сказал он, – но сначала… – Он указал глазами на нож, прижатый к его ноге.
– Привычка, – усмехнулась она и убрала оружие в ножны.
Оба застыли, лицо к лицу, губы к губам, ресницы к ресницам, она видела только его глаза, синие, как шторм, и тонкие смешливые морщинки у их уголков – у Келла морщинка пролегала между глазами. До чего же они разные. Противоположности. Алукард провел пальцем по ее щеке, снова поцеловал, и на этот раз в его жесте не было атаки, неожиданности, он двигался медленно и уверенно. Она подалась навстречу его поцелую – он шутливо отклонился. Шаг за шагом, как в танце. Он хотел, чтобы она желала его, признала его правоту – ее рациональная сторона понимала это, но логика быстро исчезла под ударами отчаянно бьющегося сердца. Губы Алукарда пощекотали ее щеку, спустились к шее, и Лайла затрепетала. Тело – штука предательская, поняла она.
Он, должно быть, почувствовал ее дрожь, потому что на его губах опять появилась улыбка – идеальная улыбка змея-искусителя. Лайла изогнулась. Он провел рукой по ее спине, привлек к себе. Ее тело вспыхнуло. Она запустила пальцы ему в волосы, притянула его губы к своим. Они сплелись в тесный клубок желания, и ей подумалось: вряд ли это лучше, чем свобода, или деньги, или магия, но не сильно от них отстает.
Первым перевел дух Алукард.
– Лайла, – прерывисто прошептал он.
– Да, – откликнулась она, это был и ответ, и вопрос.
В полуприкрытых глазах Алукарда плясали огоньки.
– От чего ты убегаешь?
Его слова окатили ее, как ушат холодной воды. Она оттолкнула его. Он, не удержавшись, упал в кресло и то ли засмеялся, то ли вздохнул.
– Ну, ты и мерзавец, – прорычала она, пунцовая от гнева.
Он лениво склонил голову:
– Без сомнения.
– И это все… Чем бы это ни было, – она взмахнула рукой, – только чтобы вытянуть из меня правду?!
– Я бы так не сказал. Поверь, я личность многогранная.
Лайла схватила бокал и швырнула в него. Он просвистел в воздухе, чуть-чуть не долетел до его головы и застыл на месте. Бусинки багрового вина парили вокруг.
– Это старое и очень дорогое вино, – сказал он и взял из воздуха неподвижный бокал. Пальцы шевельнулись, капли вина слились в ленту и потекли на место. Он улыбнулся. Лайла схватила со стола бутылку и швырнула в камин. На этот раз Алукард не успел ее перехватить, и огонь, треща, поглотил драгоценный напиток.
Алукард разочарованно застонал, но Лайла уже выскочила из каюты, и у капитана хватило ума не гнаться за ней.
Красный Лондон
Звонили колокола. Рай опаздывал.
Издалека доносились музыка и смех, стук карет, звуки бала. Люди ждали его. Недавно он поссорился с отцом – король обвинял сына, что он ни к чему не относится серьезно. И никогда не относился. Ну какой из него король, если он не способен даже явиться вовремя?
Колокола смолкли. Рай выругался, застегивая тунику. Верхняя пуговица никак не поддавалась.
– Где же он? – услышал он голос отца.
Пуговица снова выскользнула из пальцев. Рай подошел к зеркалу, заглянул в него – и замер.
Все звуки в мире стихли.
Он смотрел в зеркало. А оттуда на него смотрел Келл.
Глаза брата были тревожно распахнуты. За спиной у него отражалась комната Рая, но Келл вел себя так, будто был заперт в тесном ящике. Его грудь вздымалась в панике.
Рай протянул руку, коснулся зеркала, и его пронзил леденящий холод. Он отдернул пальцы.
– Келл, – проговорил он. – Ты меня слышишь?
Губы Келла шевельнулись, и на миг показалось, что отражение повторяет его слова, но нет. Движения были другими.
Келл прижал ладони к зеркалу, повысил голос. Оттуда долетало лишь одно-единственное приглушенное слово.
– Рай…
Комната позади Келла темнела, наполнялась тенями, погружалась в черноту.
– Где ты? – спросил Рай. – Что происходит?
И вдруг по ту сторону зеркала Келл схватился за грудь и закричал.
Страшный, душераздирающий вопль, от которого волосы встали дыбом.
– Келл! – закричал Рай, заколотил кулаками по зеркалу, пытаясь разбить стекло, разрушить заклятие, дотянуться до брата, но поверхность даже не треснула. Рай не понимал, в чем дело. Он не чувствовал боли Келла. Вообще ничего не чувствовал.
Келл за стеклом издал еще один крик, полный боли, согнулся пополам и рухнул на колени.
И тогда Рай увидел кровь. Келл прижимал ладони к груди, и Рай в бессильном ужасе смотрел, как кровь струится между пальцами брата. Много. Очень много. Целая жизнь. Нет, нет, лихорадочно подумал он, только не это.
Он опустил глаза и увидел между своими ребрами нож. Его пальцы сжимали позолоченную рукоять.
Рай ахнул, попытался вытащить клинок, но тот застрял.
А Келл за стеклом кашлял кровью.
– Держись! – крикнул Рай.
Келл стоял на коленях в красной луже. Так много красного. Полная комната. Целое море. Руки бессильно опустились.
– Держись! – умолял его Рай и изо всех сил тянул за рукоять. Нож не поддавался.
Голова Келла упала на грудь.
– Держись!..
Келл рухнул.
Нож освободился.
Рай вырвался из тисков сна.
Сердце колотилось, простыни намокли от пота. Он схватил подушку, зарылся в нее лицом и, задыхаясь, ждал, пока тело поймет, что все это было не наяву. По лбу струился пот. Мышцы дрожали, дыхание с трудом вырывалось из груди. Он поднял глаза, надеясь увидеть, как сквозь балконную дверь струится утренний свет, но его встретила темнота, подсвеченная лишь красноватым сиянием Айла.
Он подавил всхлип.
У кровати стоял стакан воды. Он схватил его дрожащей рукой и осушил залпом. Стал ждать: вот-вот сюда ворвется брат, убежденный, что на принца напали. Так не раз бывало в те, первые ночи.
Между братьями быстро установилось молчаливое взаимопонимание. После плохих снов один бросал на другого утешающий взгляд, но не говорил ни слова о кошмарах, терзающих обоих, и это молчание было важнее всего.
Рай прижал ладонь к груди, ослабляя давление на вдохе, усиливая на выдохе, как учил Тирен много лет назад, после того, как на принца напали Тени. И в кошмарных снах ему являлись не нападавшие, а Келл, склонившийся над ним, его широко раскрытые глаза, бледное лицо, нож в руках и реки крови из перерезанных вен.
«Все хорошо, – твердил себе Рай. – С тобой все хорошо. И кругом тоже все хорошо».
Немного придя в себя, он откинул простыни и встал.
Хотелось чего-нибудь выпить, но он боялся снова провалиться в сон. Рассвет уже близко. Лучше посидеть и подождать.
Рай натянул шелковые штаны и накинул бархатный халат, простой и уютный, распахнул балкон, чтобы ночной мороз развеял последние обрывки сна.
Далеко внизу парили арены, будто черные тени в красноватом мерцании реки. Город пестрел огнями, но взгляд принца устремился к порту. Даже сейчас корабли один за другим сонно тянулись к берегу.
Рай прищурился, высматривая один-единственный.
Из темного дерева с серебром, под черно-синими парусами.
«Ночной шпиль».
Но его не было. Время еще не пришло.
Арнезийское море
Лайла стрелой промчалась по палубе «Ночного шпиля», испепеляя взглядом всякого, кто попадался на пути. Плащ остался в каюте Алукарда, и ночной ветер пронизывал до костей. Но Лайла не повернула назад; наоборот, она радовалась, что холодный воздух привел ее в чувство. Она вышла на корму и тяжело облокотилась о поручни.
– Негодяй, – буркнула она, глядя в воду.
Она привыкла быть воровкой, а не жертвой. И сейчас чуть не попалась на простейшую уловку: отдала все внимание руке, действующей на виду, а другая в это время обчищала карманы. Она вцепилась в поручни и глядела в открытое море, злясь на все: на Алукарда, на себя, на этот дурацкий кораблик, такой маленький и тесный.
«От чего ты убегаешь?» – спросил он.
Ни от чего.
От всего.
От нас. От этого.
От магии.
Был недавно один момент, когда она глядела в потрескивавшее пламя, и оно взглянуло на нее, жаркое и яростное, и слушало ее, и она понимала, что стоит приказать – и оно послушается, вырастет, вспыхнет ярким гневным факелом, сожжет каюту, и весь корабль, и всех, кто на нем есть, и ее в том числе.
Она начала понимать, что магия не просто лежит на полочке и ждет, когда ее возьмут. Она всегда рядом, наготове и настороже. И это пугало. Пугало не меньше, чем вкрадчивые манеры Алукарда – он сумел втереться в доверие, играл с ней, как кошка с мышкой, подловил на минутной слабости. Она утратила бдительность, но больше этой ошибки не совершит.