– Вы дали себе труд выучить наш язык, – сказал Рай. – И я в знак уважения ответил тем же. – И добавил с обезоруживающей улыбкой: – К тому же я считаю, что фароанский язык очень красив.
Сол-ин-Ар кивнул и перевел взгляд на Келла.
– Вы, должно быть, арнезийский антари?
Келл поклонился. А когда выпрямился, Сол-ин-Ар все еще рассматривал его с головы до пят, словно искал знаки магии, отпечатанные не только в глазах, но и по всему телу. А вернувшись наконец к лицу Келла, нахмурился, и металлическая капелька на лбу блеснула.
– Намунаст, – пробормотал он. – Внушительно.
Как только Сол-ин-Ар отошел, Келл одним глотком допил вино и выскочил из Розового зала, пока его кто-нибудь не остановил.
Хватит с него царственных особ. На сегодня он сыт по горло.
Река наливалась красным.
Когда «Ночной шпиль» вошел в устье, Лайла заметила в воде лишь слабый отблеск, да и то различимый только ночью. А сейчас, по мере приближения к городу, Айл даже днем сиял, словно подсвеченный рубин. Он, как маяк, указывал дорогу в Лондон.
Сначала свет реки показался ей ровным, но теперь, после долгих месяцев тренировки, когда она приучала себя видеть и чувствовать в магии живое существо, Лайла заметила, что сияние мерцает, как молния сквозь толщу облаков.
Она оперлась о поручни и повертела в руках осколок светлого камня. Он остался у нее после стычки с близнецами Данами в Белом Лондоне. Прошло совсем немного времени, а края камня уже стали гладкими. Усилием воли она остановила руки, но энергия, кипевшая внутри, требовала выхода.
К ней подошел Алукард.
– Будем на месте к сумеркам, – сказал он. Лайла затрепетала. – Если хочешь рассказать о своем бегстве из города, сейчас самое время. Нет, конечно, для этого прекрасно подходили все четыре месяца нашего путешествия, но дальше ждать уже некуда. Однако…
– Не начинай, – процедила она и сунула камень в карман.
– У нас у всех есть демоны, Бард. Но если твои ждут тебя здесь…
– Мои демоны мертвы.
– Тогда я тебе завидую. – Наступило молчание. – Ты все еще злишься на меня.
Она выпрямилась.
– Ты пытался соблазнить меня, чтобы узнать то, что тебе хотелось.
– Нельзя же всю жизнь дуться за это.
– Это было прошлой ночью.
– Я перепробовал все другие методы и только тогда решился на этот.
– Умеешь ты доставить девушке удовольствие…
– А мне казалось, я страдаю именно из-за того, что доставил тебе удовольствие.
Лайла фыркнула, откинула волосы с глаз, снова стала смотреть на реку. К ее удивлению, Алукард остался рядом, облокотился о поручни.
– А ты рад, что возвращаешься? – спросила она.
– Мне нравится Лондон, – ответил он. Лайла ожидала продолжения, но его не последовало. Капитан лишь потер запястья.
– Ты так делаешь, когда о чем-то задумался. – Она кивком указала на его руки.
Алукард остановился.
– Как хорошо, что у меня нет привычки глубоко задумываться. – Не убирая локтей с поручней, он повернул руки ладонями вверх, манжеты приподнялись, и Лайла увидела на запястьях тонкие полоски. В первый раз она приняла их за тени, но сейчас стало понятно, что это шрамы.
Он достал из-за пазухи стеклянную фляжку, в которой плескалось что-то розовое. Алукард никогда не был поклонником трезвости, но с приближением к городу пил все больше.
– Когда причалим, я снова стану трезв как стеклышко, – заверил он, поймав ее взгляд. Рука опять потянулась к запястью.
– Эта привычка много о тебе говорит, – сказала Лайла. – Вот почему я и завела речь о руках. Люди должны знать свои привычки.
– А какая привычка у тебя? – спросил он, протягивая фляжку.
Лайла взяла ее, но пить не стала. Лишь игриво наклонила голову:
– А как ты думаешь?
Алукард прищурился, как будто искал ответ в морозном воздухе. Вдруг его глаза распахнулись в шутливом озарении.
– Ты заправляешь волосы за ухо, – сказал он. – Но только справа. Всегда, когда нервничаешь. Наверное, чтобы не крутить ничего в руках.
Лайла нехотя улыбнулась:
– Жест ты заметил, но причину не понял.
– Просвети же меня.
– Когда люди волнуются, они стремятся скрыть лицо, – объяснила она. – Я заправляю волосы за ухо, чтобы показать противнику – жертве, сопернику, кому угодно, – что я не прячусь. Я смотрю им в глаза и требую, чтобы они смотрели в глаза мне.
Алукард приподнял бровь:
– Точнее, в глаз.
Фляжка в ее руке вздрогнула. Она вскрикнула, сначала от неожиданности, потом от боли – жидкость обожгла руку. Фляжка выпала и разбилась о палубу.
– Что ты сказал? – прошептала Лайла.
Алукард пропустил вопрос мимо ушей, лишь укоризненно хмыкнул и взмахнул рукой. Осколки закружились над его пальцами. Лайла прижала окровавленную ладонь к груди, но Алукард настойчиво протянул руку.
– Дай-ка сюда. – Он взял ее за руку и всмотрелся в неглубокие порезы. В коже блестело стекло. Его губы шевельнулись, и мелкие осколки поднялись в воздух вслед за крупными. Щелкнув пальцами, он прогнал их, и стекляшки бесшумно посыпались за борт.
– Алукард, – прорычала она. – Что ты сказал?
Ее рука все еще лежала в его руке.
– Твоя привычка, – сказал он, осматривая порезы. – Она едва заметна. Ты стараешься скрыть это, наклоняя голову, задерживая взгляд, но на самом деле просто скрываешь недостаток зрения. – Он достал из рукава черный платок и стал перевязывать ей руку. Она не сопротивлялась. – А волосы, – он затянул повязку узлом, – ты заправляешь их за ухо только справа, чтобы никто не догадался. – Он занялся другой рукой. – Это едва заметно, я и сам не сразу понял.
– Но ведь понял же, – проворчала она.
Алукард приподнял ей подбородок и заглянул в глаза. В глаз.
– Я необычайно проницателен.
Лайла стиснула кулаки, сосредоточившись на вспыхнувшей в них боли.
– Лайла, ты потрясающая воровка, – сказал он. – Особенно учи…
– Не вздумай сказать «учитывая», – перебила она и выдернула руку. У него хватило уважения не отвести взгляд. – Да, Алукард, я потрясающая воровка. И это, – она указала на глаз, – мне не мешает. Уже давно. Я прекрасно справляюсь.
Алукард улыбнулся. Еле заметно, но искренне.
– У нас у всех есть шрамы, – сказал он, и она невольно покосилась на его запястья. – Да, – он поймал ее взгляд, – даже у неотразимых капитанов. – Он снова поддернул манжеты, показав ровную загорелую кожу с серебристыми полосками на обеих руках. Шрамы были удивительно ровные. Они походили на след от…
– Наручников, – подтвердил он.
– Откуда? – нахмурилась Лайла.
Алукард пожал плечами.
– У меня был неудачный день. – Он шагнул в сторону и прислонился к штабелю ящиков. – Знаешь, что арнезийцы делают с пиратами? С теми, кто пытается бежать?
Лайла скрестила руки.
– Кажется, ты говорил, что ты не пират.
– Уже нет, – кивнул он. – Но в юности мы совершаем много глупостей. Скажем так: я оказался не в то время, не в том месте и не на той стороне.
– Что же они делают? – спросила Лайла, не в силах сдержать любопытство.
Взгляд Алукарда плыл по реке.
– У тюремщиков есть эффективный способ, чтобы привести бунтовщика в чувство. Пленников держат в наручниках. Надевают их сразу – пикнуть не успеешь. Штуки тяжелые, спаянные, но не такая гадость, как кандалы. Но если поднимешь шум или затеешь драку, металл нагревается. Не сильно. На первый раз это только предупреждение. Но если провинишься во второй или в третий раз, или затеешь побег, будет гораздо хуже. – Глаза Алукарда стали жесткими и в то же время пустыми, будто он смотрел куда-то вдаль. Его голос был неестественно ровным. – Метод очень простой. Достают из огня железный прут и прикасаются к наручникам, пока они не нагреются. Чем тяжелее провинность, тем дольше держат. Обычно убирают, когда начнешь кричать или появятся ожоги.
Лайла мысленно увидела Алукарда не в щегольском капитанском мундире, а избитого, в синяках, каштановые волосы, мокрые от пота, прилипли ко лбу, руки скованы, и он пятится от раскаленного прута. Пытается подольститься к тюремщикам. Но они неумолимы, она ясно представила себе его мольбы о пощаде, запах горелой плоти, крик…
– Хуже всего, – рассказывал Алукард, – то, что металл нагревается гораздо быстрее, чем остывает, и когда прут убирают, пытка не прекращается.
Лайлу замутило.
– Сочувствую, – сказала она, хотя терпеть не могла это слово: от него веяло жалостью.
– Напрасно, – ответил он. – Шрамы нужны каждому хорошему капитану. Внушают команде уважение.
Тон его был небрежным, но она видела, что воспоминания даются ему нелегко. Ей вдруг захотелось коснуться его запястья, как будто от кожи до сих пор шел жар.
Но вместо этого она спросила:
– Почему ты стал пиратом?
Он ответил лукавой улыбкой:
– Эта идея показалась лучшей из нескольких плохих.
– Но у тебя ничего не вышло.
– Как ты догадлива.
– Тогда почему ты бежал?
Ей подмигнул сапфир над его глазом.
– А кто сказал, что я бежал?
Вдруг раздался крик:
– Лондон!
В густеющих сумерках Лайла увидела город, яркий, как огонь.
Сердце заколотилось. Алукард выпрямился, одернул рукава.
– Итак, – сказал он со своей обычной дерзкой улыбкой, – кажется, мы на месте.
«Ночной шпиль» встал на якорь в сумерках.
Лайла помогала пришвартоваться и спустить трап, но при этом не сводила глаз с десятков стройных кораблей, усеявших берега Айла. Причалы Красного Лондона кипели энергией, хаос переплетался с магией, смех с сумерками. Несмотря на февральский мороз, город лучился теплом. Вдалеке, словно второе солнце, сиял в сгущавшейся тьме королевский дворец.
– С возвращением, – сказал ей Алукард, вытаскивая походный сундук. Увидев, что на его крышке сидит Эса, Лайла отпрянула.
– Разве она не останется на борту? – Кошка дернула ухом, и Лайла поняла, что навеки потеряла последние крохи кошачьего расположения.