– Вы считаете, я веду себя по-свински?
– Нет, мастер Келл. – Жрец потер глаза. – Вы ведете себя по-человечески.
В устах авен эссена, который должен был бы считать Келла благословенным, в этих словах слышался легкий упрек.
– Иногда мне кажется, что я сошел с ума.
Тирен вздохнул:
– Иногда мне кажется, что все вокруг сошли с ума. Принц Рай – потому что придумал всю эту затею, да еще и так хорошо все спланировал. – Его голос стал чуть тише. – А король и королева – потому что обвиняют одного сына больше, чем другого.
Келл с трудом сглотнул.
– Неужели они никогда не простят меня?
– А что бы ты предпочел? Их прощение или жизнь Рая?
– Не хочу выбирать, – резко ответил он.
Тирен обвел взглядом лестницу, Айл, мерцающие огни города.
– Мир устроен несправедливо и неправильно, но умеет вернуть себе равновесие. Этому учит нас магия. Но я хочу, чтобы ты кое-что мне пообещал.
– Что?
Взгляд голубых глаз снова устремился на него.
– Что будешь осторожен.
– Постараюсь. Я не хочу причинять боль брату, но…
– Я прошу тебя заботиться не о жизни Рая, глупый ты мальчишка. А о твоей собственной. – Мастер Тирен коснулся лица Келла, и от этого прикосновения по телу разлилось знакомое теплое спокойствие.
И тут появился Рай, веселый и пьяный.
– А вот и вы! – Он обнял Келла за плечи и шепнул: – Прячься. Принцесса Кора вышла на охоту.
Келл вошел вслед за братом, бросил прощальный взгляд на Тирена. Тот стоял спиной к дворцу, устремив глаза в ночную тьму.
– Что мы тут делаем?
– Прячемся.
– Могли бы спрятаться во дворце.
– До чего же ты скучный!
– Эта штука не утонет?
Рай встряхнул бутылку.
– Глупости.
– Вовсе нет, я серьезно, – возразил Келл.
– Мне говорили, вроде не должна, – Рай отсалютовал бутылкой арене.
– Не должна или все-таки не может? – уточнил Келл, шагая по стадиону, как по стеклянному.
– Ну и зануда ты… Ой! – Рай споткнулся обо что-то, и ногу Келла пронзила боль.
– Вот, – в ладонях мага вспыхнула пригоршня огня.
– Не надо, – Рай подскочил к нему, стиснул его ладони и заставил погасить пламя. – Мы здесь тайком. А значит, должно быть темно.
– Тогда смотри под ноги.
Рай уселся на каменный пол – видимо, решил, что дальше идти незачем. В лунном свете Келл видел глаза брата, золотой венец на волосах. Рай откупорил бутылку пряного вина.
Келл присел на землю рядом с принцем, опершись обо что-то – платформу, стену, лестницу? Он запрокинул голову и оглядел стадион – хотя бы ту небольшую часть, которая была видна. На трибунах скоро появятся зрители, он выйдет на арену и… Неужели все получится?
– Ты уверен? – спросил Келл.
– Отступать поздно, – отозвался Рай.
– Я не шучу. Время еще есть.
Принц отхлебнул вина и поставил бутылку на пол, явно размышляя над ответом.
– Помнишь, что я тебе говорил? – тихо сказал он. – После той ночи. Когда ты спросил, почему я взял у Холланда эту подвеску.
Келл кивнул.
– Ты хотел силы.
– И до сих пор хочу, – прошептал Рай. – Каждый день. Просыпаюсь с желанием стать сильнее. Стать хорошим принцем, достойным королем. Это желание сжигает меня, как огонь. И еще, бывают минуты, ужасные, ледяные, когда я вспоминаю, что натворил… – Он невольно прижал руку к сердцу. – С собой. С тобой. С королевством. Это очень больно. – Его голос задрожал. – Даже хуже, чем умирать. Бывают дни, когда мне кажется, что я этого не заслуживаю. – Он коснулся рукой печати. – А заслуживаю только… – Он умолк, но Келл физически ощутил боль брата.
– Наверное, я пытаюсь объяснить, – закончил Рай, – что мне самому это нужно. – Он наконец поднял глаза на Келла. – Понятно?
– Да. – Келл взял бутылку.
– Только постарайся, чтобы мы оба не погибли.
Келл застонал, и Рай усмехнулся.
– За хитрые планы, – провозгласил Келл, поднимая тост. – И за дерзких принцев.
– За волшебников в масках, – Рай поднес вино к губам.
– За безумные идеи.
– За Эссен Таш.
– Вот будет удивительно, – прошептал Рай, когда бутылка опустела, – если нам это сойдет с рук.
– Кто знает, – сказал Келл. – Может, и сойдет.
Рай ввалился к себе, отмахнулся от Тольнерса с его вопросами и захлопнул дверь перед носом стражника. В темноте он три нетвердых шага спустя ударился лодыжкой о низкий столик и сочно выругался.
Комната плыла перед глазами. Тени разгоняло лишь бледное пламя в камине да свечи по углам, причем из них горела только половина. Рай попятился, прижался к стене и стал ждать, пока комната остановится.
Праздник наконец-то подошел к концу. Королевские особы удалились в свои покои, знать разошлась по домам. Завтра. Завтра начнется турнир.
Рай понимал, почему колеблется Келл. Не потому, что их поймают и у них будут неприятности; нет, он боялся причинить боль брату. Келл все время жил так, будто Рай стеклянный, и обоих это сводило с ума. Но когда начнется турнир, когда он увидит, что с братом ничего не случилось, что он жив и здоров – да что с ним вообще теперь сделается? – то и сам Келл наконец расслабится, перестанет ходить на цыпочках, оберегать Рая, заживет нормальной жизнью.
Потому что Рай уже не нуждался в его защите. Когда он сказал, что игра в Камероу нужна обоим, – это было полуправдой.
А вся правда заключалась в том, что Рай нуждался в этом сильнее.
Потому что Келл вручил ему дар, которого он не хотел, за который не сможет расплатиться.
Он всегда завидовал силе брата.
А теперь по воле злой судьбы эта сила перешла к нему.
Он стал бессмертен.
И тяготился этим.
И ненавидел себя за это. Он стал тем, кем никогда не хотел быть, обузой для брата, источником боли и страданий, тюрьмой. Ненавидел себя за то, что, будь у него выбор, он бы сказал «нет». Он был рад, что не пришлось делать выбор, потому что хотел жить, даже если не заслуживал, – и этим тоже тяготился.
Но больше всего Раю не нравилось то, как из-за него изменился Келл. Брат шел по жизни так, будто она стала хрупкой. Черный камень и жившая в нем сила, на время поселившаяся в Келле, изменили его, пробудила в душе беспокойные струнки, и Раю хотелось закричать, встряхнуть Келла и сказать ему: не прячься от опасности из-за меня, иди ей навстречу, даже если станет больно.
Потому что Рай заслужил эту боль.
Он видел, как брат задыхается под бременем.
И тяготился этим.
И этот жест – безрассудный, безумный, опасный – лучшее, что он мог сделать.
Комната успокоилась, и Раю вдруг отчаянно захотелось выпить еще.
У стены стоял резной позолоченный буфет. Возле подноса с десятком бутылок выстроились бокалы, Рай прищурился в полутьме, оглядел коллекцию, выбрал тонкий флакон из глубины, скрытый за большими яркими бутылками. Напиток во флаконе был молочно-белый, из пробки тянулась тоненькая трубочка.
Одна капля – чтобы успокоиться. Две – для тишины. Три – для сна.
Так сказал Тирен, когда прописывал ему это снадобье.
Рай дрожащими пальцами потянулся к флакону.
Время было позднее, и он не хотел оставаться наедине со своими мыслями.
Можно было бы позвать кого-нибудь – ему никогда не составляло труда найти компанию. Однако он был не в настроении веселиться и хохотать. Будь здесь Мортимер и Перси, можно было бы сыграть с ними в санкт, разогнать тягостные мысли. Но Мортимер и Перси погибли по вине Рая.
«Тебя не должно быть в живых».
Он потряс головой, прогоняя голоса, но они упрямились.
«Ты всех подвел».
– Перестаньте, – прорычал он вполголоса. Он терпеть не мог темноту, где его всегда настигали волны мрака. Он надеялся, что праздник его утомит, навеет сон, но усталое тело не могло совладать с разбушевавшимися мыслями.
«Ты слабак».
В пустой бокал упали три капли, потом он плеснул туда медовой воды.
«Неудачник».
Рай залпом выпил – («Убийца») – и стал ждать. Он стоял у бара, глядя в пустой бокал и отсчитывая секунды. Вскоре мысли затуманились, перед глазами поплыла рябь.
Рай оттолкнулся от буфета. Комната накренилась, он чуть не упал, но ухватился за столбик кровати – «тебя не должно быть в живых», – скинул сапоги и ощупью лег. Он свернулся клубочком, и мысли – о голосе Холланда, о талисмане – переплелись с воспоминаниями о том, как он умер.
Он помнил не все, но хорошо запомнил, как Холланд протянул ему дар.
Дар силы.
Помнил, как стоял в этой комнате, как надел шнурок с талисманом на шею, вышел в коридор – и все. А потом грудь разрывает мучительный жар, он опускает глаза и видит собственную руку на рукояти кинжала, лезвие которого скрыто между ребрами.
Помнил боль, кровь, страх, а потом – тишину и тьму. Он уступил, ушел в глубину, а потом какая-то сила потащила его назад, он словно упал и ударился о землю – жгучая, рвущая боль. Но падал не вниз, а вверх. Снова и снова выныривал на поверхность самого себя.
Потом снадобье наконец подействовало, воспоминания утихли, прошлое и настоящее сжалились и отпустили. Он погрузился в беспокойный сон.
Белый Лондон
Холланд мерил шагами королевские покои.
Они были такие же просторные, как тронный зал, с широкими окнами и сводчатым потолком. Отсюда, с западной башни замка, открывался вид на весь город. Он видел мерцающий отсвет Сиджлта на низких облаках, видел свет фонарей, бледный, но ровный, отраженный окнами и низким туманом, видел, как город – его город – засыпает и просыпается, возвращаясь к жизни.
На подоконник что-то опустилось, и он вздрогнул – рефлекторно встрепенулась сила. Это была всего лишь птица. Бело-серая, с бледным золотистым гребешком, с черными, как у Холланда, глазами. Он шумно выдохнул.
Настоящая птица.
Сколько лет он не видел ни одной? Животные давным-давно разбежались, ушли вслед за магией подальше, туда, где мир не умирал, скрылись вслед за уходящей жизнью. Те, кто ненароком приближался к людям, были безжалостно убиты ради пропитания или умирали от колдовства. Даны держа