Рай был чрезвычайно не в духе.
Ему не хотелось идти на бал.
Не хотелось изображать радушного хозяина.
Не хотелось улыбаться, шутить, делать вид, что все в порядке. Отец бросал на него испепеляющие взгляды, мать посматривала искоса, как будто боялась, что он сорвется, а его самого тянуло наорать на них за то, что они прогнали его брата.
Но вместо этого он стоял между королем и королевой и смотрел, как победители снимают маски.
Первым вышел вескиец Рул с лохматой шевелюрой до плеч. Он все еще задирал нос после победы над Эльсором.
Затем Тос-ан-Мир, одна из прославленных фароанских близнецов. Драгоценные камни сложились на ее щеках в сверкающий узор.
И, конечно, Алукард Эмери. Пират и мятежник королевской крови, новый любимец Арнезийской империи.
Рай поздравил лорда Сол-ин-Ара и принца Коля с отличным выступлением представителей их стран, вслух восхитился равновесием – еще бы, в финал вышли арнезиец, фароанка и вескиец! – и удалился к колоннам, чтобы спокойно выпить.
Сегодняшний праздник проходил в Бриллиантовом зале, целиком сделанном из стекла. В таком открытом пространстве Рай чувствовал себя как в могиле.
Вокруг все пили. Танцевали. Играла музыка.
На другом конце зала принцесса Кора флиртовала с полудюжиной арнезийских дворян, а сама украдкой поглядывала по сторонам в поисках Келла.
Рай закрыл глаза, уловил сердцебиение брата – эхо своего собственного, постарался позвать его сквозь этот ритмичный стук и сказать… что? Что он сердится? Что сожалеет? Что без Келла ни на что не способен? Что не винит его за бегство? Или винит?
«Вернись домой, – подумал он. – Пожалуйста. Мне без тебя плохо».
В стеклянном зале раздались вежливые аплодисменты. Рай очнулся и снова увидел трех чемпионов. Они вернулись – уже переодевшись, с масками под мышкой, открыв лица.
Хищный, как волк, Рул сразу направился к столу с яствами, где уже вовсю пировали его вескийские друзья.
Тос-ан-Мир пробиралась сквозь толпу в сопровождении своей сестры Тас-он-Мир, той, что проиграла Келлу в первом же раунде. Рай различал их только по самоцветам на темной коже: у Тос-ан-Мир они были огненно-оранжевыми, а у ее сестры перламутрово-голубыми.
Алукард, как всегда, был центром собственной вселенной. Хорошенькая остра что-то шептала ему на ухо накрашенными губками, и пальцы Рая невольно стиснули бокал слишком сильно.
Вдруг кто-то прислонился к колонне рядом с ним. Худощавая фигурка в черном. Лайла выглядела гораздо лучше, чем днем, хотя под глазами у нее еще чернели синяки. Однако у нее хватило бодрости взять с проплывавшего мимо подноса два бокала и протянуть один принцу. Он рассеянно взял его.
– Вернулась, значит.
– Да, – ответила она и обвела рукой бальный зал. – Умеешь ты закатывать праздники.
– На весь Лондон, – уточнил Рай.
– Вот оно что, – протянула она.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил он, вспомнив сегодняшний поединок.
Она сделала глоток вина, не сводя глаз с толпы гостей.
– Не знаю.
Их окутало молчание. Островок тишины в море звуков.
– Прости, – сказала она так тихо, что Рай едва расслышал.
– За что? – обернулся он к ней.
– Не знаю. Но мне вдруг показалось, что надо извиниться.
Рай сделал большой глоток, всмотрелся в эту странную девчонку, такую угловатую, такую настороженную.
– У Келла всего два лица, – сказал он наконец.
– Всего два? – удивилась Лайла. – Мне казалось, у людей по одному лицу.
– Напротив, мисс Бард, – ты ведь сегодня, судя по одежде, снова Бард? Полагаю, Стейсена отправили куда-то восстанавливать силы? У большинства людей лиц гораздо больше. У меня, например, целый гардероб. – При этих словах он не улыбнулся. Обвел взглядом родителей, арнезийскую знать, Алукарда Эмери. – Но у Келла всего два. Одно для всего остального мира и одно для тех, кого он любит. – Он пригубил вино. – Для нас.
Лайла насупилась:
– Чувство, которое он испытывает ко мне, нельзя назвать любовью.
– Почему? Потому что в нем нет ничего трепетного и нежного? – Рай опять привалился к колонне. – Знаешь, сколько раз он меня лупил до полусмерти – и все из любви? И сколько раз я отвечал ему тем же? Я видел, как он смотрит на тех, кого ненавидит… – Рай покачал головой. – То, что дорого моему брату, можно пересчитать по пальцам. А людей, которых он любит, и того меньше.
– Как ты думаешь, что он сейчас делает? – спросила Лайла.
Рай повертел бокал.
– Судя по тому, что творится у меня с головой, – сказал он, – наверное, топит горе в вине. Так же, как и я.
– Он вернется.
Рай закрыл глаза.
– Я бы не вернулся.
– Вернулся бы, – отозвалась Лайла.
– Нед, – сказал Келл ранним утром. – В прошлый раз ты хотел мне что-то дать. Что?
Нед опустил глаза и покачал головой:
– Да так, ничего особенного.
Но Келл в тот раз видел, как блестели глаза у энтузиаста, и ему стало любопытно.
– Расскажи.
Нед прикусил губу, подумал, затем кивнул. Пошарил под стойкой и достал резную деревяшку длиной примерно с ладонь, узорчатую, с острым концом.
– Что это? – недоуменно спросил Келл.
Нед придвинул к себе краснолондонский лин и поставил деревяшку на острый конец. Убрал руку – деревяшка так и осталась стоять, сохраняя равновесие.
– Магия, – устало улыбнулся Нед. – Так я когда-то думал. Теперь, конечно, понимаю, что никакая это не магия. Просто хитроумный фокус с магнитами. – Он подтолкнул деревяшку пальцем. Она покачалась немного и опять выпрямилась. – Но в юности именно это заставило меня поверить. Даже когда я узнал про фокус, мне все равно хотелось верить. Ведь если здесь нет магии, это не значит, что ее нет совсем. – Он снял деревяшку с монетки, положил на стол и подавил зевок.
– Мне пора идти, – сказал Келл.
– Вы можете остаться.
Время было позднее – или, наоборот, очень раннее, в «Пяти углах» давно не осталось ни одного посетителя.
– Нет, – сказал Келл. – Не могу.
И, не дожидаясь, пока Нед начнет его уговаривать – предложит открыть таверну, отведет Келла наверх, поселит в комнате, той самой, с зеленой дверью и щербиной на стене в том месте, где он пришпилил Лайлу к дереву, той, где он оставил на стене руну поиска, где на полу еще темнели пятна крови Бэррона, – Келл встал и вышел.
Он поднял воротник и шагнул во тьму. По мостам и улицам, тропинкам и паркам Лондона Лайлы. Шел, пока ноги не заболели и виски не выветрилось, и осталась только упрямая боль в груди и жгучая тяжесть вины, совести, долга.
Но и тогда он все равно шел.
И не мог остановиться. Если он остановится, вернутся мысли, а если он будет слишком много думать – то и сам вернется домой.
Он блуждал часами, и только когда ноги стали подкашиваться, сел наконец на скамейку у берега Темзы и прислушался к звукам Серого Лондона, такого похожего на его родной город и в то же время совсем другого.
Здесь от реки не исходил свет. Она тянулась черной лентой, а при первых проблесках зари подернулась лиловым.
Мысленно он будто подбрасывал монетку, решая, что теперь делать.
Бежать.
Вернуться.
Бежать.
Вернуться.
Бежать.
Ожка расхаживала по темным закоулкам возле дворца и злилась на себя.
Упустила. Сама не знает как, но она его упустила. Она целый день искала его в толпе, дождалась ночи, вернулась на свой пост у балкона, но в бальном зале было темно, празднество переместилось куда-то в другое место. По лестнице вверх и вниз текли потоки людей, гости то появлялись, то исчезали, но Келла среди них не было.
Глубокой ночью она увидела пару стражников в великолепных красно-золотых мундирах. Они стояли в тени возле дворцовой лестницы и тихо переговаривались. Ожка достала нож, раздумывая, то ли прирезать их сразу и снять доспехи, то ли помучить немного, выведывая информацию. Но, так и не успев ничего решить, услышала мелькнувшее в их разговоре имя.
Келл.
Она подкралась ближе. Руна понимания языков на коже запылала, слова стали понятнее.
– …ушел, говорят, – продолжал один.
– Что значит – ушел?
– Похитили, что ли?
– Сбежал. Оно и к лучшему. У меня от него мороз по коже.
Ожка в досаде отступила к берегу. Черта с два. Никуда он не уйдет.
Она опустилась на колени и расстелила кусок пергамента. Впилась пальцами в холодную землю, отколупнула комок глины, растерла в ладони.
Это не магия крови. Просто заклятие, которым она сотни раз пользовалась в Кочеке, выискивая тех, кто задолжал ей деньги или жизнь.
– Кес ечар, – сказала она и высыпала землю на пергамент. Земля припорошила очертания города, улицы, реку.
Ожка отряхнула руки и сказала:
– Кес Келл. – Но карта не изменилась. Земля не шелохнулась. Келл был где угодно, но только не в Лондоне. Ожка стиснула зубы и, страшась реакции короля, все же подергала за невидимую нить.
«Он ушел», – мысленно произнесла она, и через мгновение Холланд был рядом – не только его голос, но и его недовольство.
«Объясни».
«Его нет в этом мире, – сказала она. – Ушел».
Короткая пауза, и потом:
«Он ушел один?»
«Наверное, – неуверенно ответила Ожка. – Вся королевская семья здесь».
«Тогда вернется».
«Откуда вы знаете?» – спросила Ожка.
«Он всегда возвращается».
Рай еле держался на ногах. Он не спал всю ночь, бодрствовал в темноте, среди воспоминаний, борясь с искушением выпить что-нибудь для крепкого сна, чтобы забыться, отогнать навязчивые мысли о брате. Где он сейчас? Что с ним? Принц долго ворочался в постели, потом отшвырнул одеяло и до утра мерил шагами комнату.
До финального поединка Эссен Таш осталось всего несколько часов. Но Раю не было дела до турнира. Равно как и до Веска, Фаро, и вообще политики. Его волновало только одно: что с братом?
А Келла все еще не было.
Не было.
Не было.
В голове у Рая клубилась тьма.