Келл взял Ожку за руку.
– Благодарю, – сказала она, и ее голос звенел от счастья. Другую руку она прижала к кровавой метке на дереве. – Ас тасцен. – И в тот же миг дворец исчез, сменившись улицей Красного Лондона. Он не сразу понял, где они очутились. Впрочем, куда важнее то, где они окажутся через минуту.
В этом Лондоне здесь была лишь узкая улочка с таверной и забором.
А в Белом Лондоне рядом находились ворота замка.
Ожка достала из-под белого плаща амулет, прижала окровавленную руку к каменной стене, почти скрытой зимним плющом. Остановилась, посмотрела на Келла, дожидаясь разрешения, а Келл невольно оглянулся на королевский дворец, еще видневшийся вдалеке. В его душе что-то затрепетало – вина, страх, колебания, – но Ожка быстро, пока он не передумал, произнесла заветные слова, и мир расступился. Красный Лондон исчез, Келл сделал шаг и очутился в каменном лесу перед замком.
Но только этот лес был уже не каменным.
Обыкновенный лес, полный деревьев, сквозь голые ветки просвечивает голубое небо. Келл вздрогнул: с каких это пор в Белом Лондоне появились яркие краски? Этот мир был не таким, каким он его помнил, и не таким, о каком она рассказывала, – больным и умирающим.
Здесь не было ничего ущербного.
Ожка стояла у ворот, прислонившись к стене. На ее лице играла кошачья усмешка.
За краткое мгновение Келл оценил перемены – траву под ногами, солнечный свет, пение птиц – и понял, что жестоко ошибся. Потом послышались шаги, и он очутился лицом к лицу с королем.
Тот стоял поодаль, скрестив руки на груди и высоко подняв голову. Глаза у него были разные – один изумрудный, другой черный.
– Холланд?
Это имя слетело с губ скорее как вопрос, потому что этот человек мало чем напоминал Холланда, каким его помнил Келл. Того человека, которого он четыре месяца назад победил в бою и сбросил в бездну. В их последнюю встречу Холланда отделяло от смерти несколько биений сердца.
Тот Холланд никак не мог здесь стоять.
Тот Холланд вообще не мог остаться в живых.
Но перед ним все-таки Холланд, и он не просто жив.
Он преобразился.
На его щеках играл здоровый румянец, какой возникает от избытка жизненных сил, а волосы, которые, несмотря на возраст, всегда были пепельно-серыми, теперь блестели чернотой, резкими линиями очерчивая виски. А когда Келл встретился взглядом с Холландом, этот человек, маг, король, антари искренне улыбнулся, и это простое движение лица преобразило его даже сильнее, чем новая одежда и здоровый вид.
– Здравствуй, Келл, – сказал Холланд, и тот в глубине души порадовался, что хотя бы голос антари остался знакомым. Негромкий (он никогда не был громким), но повелительный, с едва уловимой резкой ноткой, из-за которой казалось, что он всегда кричит. Или визжит.
– Тебя здесь быть не должно, – сказал Келл.
– Тебя тоже, – Холланд выгнул черную бровь.
За спиной у Келла едва уловимо мелькнула тень. Он потянулся за ножом, но было поздно. Едва пальцы успели коснуться рукояти, как что-то холодное и тяжелое сомкнулось на горле, и мир взорвался болью.
Рай выскочил во двор, окликая брата. Его нигде не было, и на зов откликалось лишь эхо. Лайла и Алукард бежали позади, но принц едва слышал их шаги – так грохотало его сердце.
– Келл! – крикнул он опять, врываясь в сад. Вонзил ногти в рану на руке, надеясь болью, как канатом, притянуть брата к себе.
Рай миновал клумбу весенних цветов и вдруг, на полпути между летней зеленью и осенним золотом, вскрикнул и упал.
Только что он был на ногах – и вот уже бился на земле, крича от боли: что-то острое, шипастое и колючее разрывало его изнутри.
– Рай! – окликнул его чей-то голос, пока Рай извивался на земле, не в силах сдержать всхлипов.
– Рай!
– Рай!
– Рай!
Его имя звенело по всему двору, а он захлебывался собственной кровью, видел, будто наяву, как она окрашивает камни. В глазах помутилось, как бывало всегда, когда подступала темнота и он падал в тяжкий сон, полный ужасных воспоминаний…
Это только дурной сон.
Рот принца наполнился кровью.
Это только дурной сон.
Он безуспешно пытался встать.
Это…
Он опять упал с отчаянным криком. Боль пронзила грудь, глубоко погружаясь между ребрами.
– Рай! – кричал чей-то голос.
Он хотел ответить, но не мог открыть рот. Не мог дышать. По лицу струились слезы, боль была слишком реальна, слишком хорошо знакома. Клинок разрывает кожу и мускулы, царапает по кости. Сердце бешено колотится, потом теряет ритм, пропускает удар, в глазах темнеет, он снова лежит на койке в святилище, падает во тьму, погружается в…
Пусто.
Лайла ринулась вдоль стены, ограждавшей двор, промчалась через диковинный сад и выскочила с другой стороны. Но от Келла и женщины не осталось и следа. Ни капель крови на камнях, ни других меток. Она пошла обратно, раздумывая, где еще они могут быть. Потом услышала крик.
Рай.
Принц катался по земле. Он рыдал, прижимая руки к груди, как будто между ребрами торчал нож, но крови не было. И тогда она все поняла.
Удар обрушился вовсе не на Рая.
А на Келла.
Появился Алукард. Увидев принца, он смертельно побледнел. Позвал стражников и опустился на колени. Рай опять закричал.
– Что с ним? – спросил Алукард.
На губах у Рая была кровь, и Лайла не знала, то ли он просто прикусил губу, то ли дело куда серьезнее.
– Келл, – простонал принц, корчась от боли. – Что-то… очень плохо… не могу…
– При чем тут Келл? – спросил капитан.
Появились два стражника, с ними королева, бледная от страха.
– Где Келл? – крикнула она, едва увидев принца.
Со всех сторон уже сбегались придворные.
– Разойдитесь! – велела им стража.
– Позовите короля!
– Держись! – взывал к принцу Алукард.
Принц опять скорчился. Лайла тихонько отошла к деревьям – искала следы Келла, таинственной женщины, гадала, куда же они ушли.
Рай перевернулся на бок, попытался встать, но упал и закашлялся, окропив камни кровью.
– Кто-нибудь, найдите Келла! – приказала королева на грани истерики.
Куда же он запропастился?
– Что я могу сделать, Рай? – шептал Алукард. – Что я могу для тебя сделать?
Келл очнулся, разрываясь от боли.
От него будто отдирали что-то жизненно важное. Боль исходила из железного ошейника, отрезая силу и кровь, не давая думать, дышать. Он отчаянно взывал к магии, но она будто не слышала. Он задыхался, как утопающий, во рту стоял вкус крови.
Лес исчез, он находился в пустой, голой комнате. Келл содрогнулся: плащ и рубашка исчезли, голая спина и плечи прижаты к холодному металлу. И шевельнуться он не мог – стоял вертикально, но не на своих ногах. Его тело было зажато в какой-то раме, руки раскинуты в стороны и привязаны к железным прутьям. Плечи подпирал горизонтальный брус, вдоль спины и позвоночника шел вертикальный.
– Осталось от предшественников, – произнес ровный голос. Келл напряг глаза и увидел перед собой Холланда.
Антари стоял неподвижно, будто высеченный из камня. Взгляд был спокоен, только в черном глазу кружились серебристые тени, извивались, как змеи в масле.
– Что ты сделал? – прохрипел Келл.
– А что я должен был сделать? – Холланд склонил голову набок.
Келл стиснул зубы, заставил себя думать, преодолевая ледяную боль.
– Ты должен был… остаться в Черном Лондоне. Должен был… погибнуть.
– И обречь на гибель свой народ? Допустить, чтобы мой город снова полыхал войной, чтобы он все глубже погружался в пучину смерти, зная, что я могу его спасти? – Холланд покачал головой. – Нет. Мой мир слишком долго жертвовал собой ради твоего.
Келл раскрыл рот, но его опять пронзила боль. Как острый нож, она подбиралась к сердцу. Он опустил глаза и увидел, что печать на груди распадается. «Нет. Нет».
– Холланд, – простонал он. – Прошу тебя. Сними ошейник.
– Сниму, – медленно произнес Холланд. – Когда согласишься.
Его охватил страх.
– На что?
– Когда я был в Черном Лондоне, куда ты меня скинул, то заключил сделку. Мое тело в обмен на его силу.
– Чью?
Но там, во тьме, была только одна сила, с которой можно говорить. Та самая, что сокрушила свой собственный мир. Та самая, что, ускользнув оттуда в осколке камня, уничтожила половину его города. Теперь она пыталась поглотить его, Келла, душу.
– Глупец, – прохрипел он. – Ты же сам мне говорил, что впустить черную магию – значит все потерять… – Его зубы стучали. – Что ты либо хозяин магии… либо слуга. И посмотри… что ты натворил. Освободился от заклятия Атоса… но лишь сменил одного хозяина на другого.
Холланд взял Келла за голову и ударил затылком о металлический брус. Голову пронзила боль. Ошейник затянулся туже, печать над сердцем треснула и разошлась надвое.
– Послушай, – взмолился Келл, чувствуя, как угасает в груди биение второго сердца. – Я знаком с этой магией.
– Ты знаком лишь с тенью. С осколком его силы.
– Эта сила уже уничтожила один мир.
– И исцелила другой, – ответил Холланд.
Келла неудержимо трясло. Боль утихала, на ее место заступало что-то гораздо худшее. Холод, ледяной, смертоносный.
– Прошу тебя. Сними это. Я не стану сопротивляться. Я…
– У тебя уже был свой идеальный мир, – сказал Холланд. – Теперь я хочу такой же.
Келл закрыл глаза, попробовал собраться с мыслями.
«Впусти меня».
Келл сморгнул. Слова исходили из уст Холланда, но голос был чужой. Более мягкий, звучный. И даже лицо Холланда, когда он заговорил, стало меняться. Тени перетекли из одного глаза в другой, поглотив изумрудную зелень и окрасив его чернотой. В глазах клубился серебристый дымок, и сквозь него что-то выглянуло – или кто-то, – но это был не Холланд.
«Здравствуй, антари».
Лицо Холланда беспрерывно менялось, из жесткого становилось мягким, почти добрым. Морщины на лбу и щеках разгладились, будто на полированном камне, губы расплылись в чарующей улыбке. А когда существо заговорило, голосов у него было два: один звенел в воздухе, такой же, как у Холланда, но более мягкий, а другой звучал у Келла в голове, низкий и густой, как дым. И этот второй голос клубился перед глазами Келла, пытаясь проникнуть в его разум, выискивая лазейки.