Инквизитор поджал губы. Фон Ройц буквально слышал, как в голове под тонзурой щелкают костяшки абака: «да» или «нет», согласиться или отказаться. И еще до того, как Иоахим открыл рот, барон понял, что выгоды перевесили.
– Благодарю за предложение, фрайхерр фон Ройц, – кивнул инквизитор. – Буду ждать отчета. А теперь я вынужден…
Он не договорил – дверь распахнулась столь резко, что священник едва успел прянуть в сторону, спасаясь от удара. Через порог комнаты переступил Девенпорт – его одежду покрывала дорожная пыль, а руки занимал небольшой продолговатый сверток.
– Господин барон… – Француз быстрым шагом направился прямиком к столу фон Ройца, инквизитора он, похоже, вовсе не заметил. В поспешности капитана было нечто тревожное – такое, что заставило отца Иоахима проглотить раздраженное восклицание. И уходить священник явно раздумал.
– В чем дело, Оливье? – Ойген нахмурился. – Что за вторжение? Надеюсь, у тебя весомая причина.
– Нет, признаться, она довольно легкая.
Обычная дерзость наемника прозвучала как-то странно – можно было принять ее не за дерзость, а за рассеянный ответ человека, слишком погруженного в собственные мысли.
– Я слишком занят, Оливье, и не расположен слушать твои шутки. Что у тебя? Говори толком.
– Вот, сами судите, – француз положил на стол принесенный сверток и быстро развернул не первой свежести тряпицу. Барон, наклонившийся было вперед, резко выпрямился, губы его брезгливо изогнулись. В свертке оказалась человеческая рука, отсеченная по локоть, – какая-то древняя, совершенно иссохшая и мумифицировавшаяся, с сухой, как пергамент, кожей, висящей на почти лишенных плоти костях.
– Какого дья… – Фон Ройц осекся, бросил сумрачный взгляд на подошедшего вплотную инквизитора и закончил недовольным тоном: – Где ты взял эту дрянь?
– По дороге в Шаттенбург из Рейхенау. Позаимствовал у мертвого кожевника.
– Какого еще кожевника, чтоб тебя?!
– Густава Фейраха из Фучсдорфа, он вез кожи здешнему кузнецу, но не довез, как видите.
– Когда вез? В прошлом году?
– Нет, прошлой ночью.
– Ты, верно, спятил, – барон откинулся в кресле, тон его из угрожающего стал настороженным. Девенпорт, конечно, не был ангелом, но обыкновения шутить столь нелепо за ним не водилось.
– Лучше бы спятил, – проворчал француз и кратко рассказал историю своей жуткой находки, от встречи с подмастерьями коваля Дитриха и до того момента, как случайно взятый след привел его к двум мертвецам, небрежно брошенным всего в полусотне шагов от дороги.
Один из них – здоровенный, просто одетый детина, очень походил на описанного трактирщиком Франка, слугу Фейраха. Ни ран, ни сломанных костей – парень будто прилег поспать рядом с телом хозяина. Иссохшим, обезображенным до неузнаваемости телом.
– Так, может, второй – и не Фейрах вовсе? – резонно усомнился подошедший к столу Николас.
– Пока мы с ним возились, нас нагнали подмастерья кузнеца, которому он добро свое вез. Я им тела и показал. Когда проблевались, признали большое родимое пятно на левой скуле. Да и слугу его тоже признали. И вот еще что: перстень на пальце, серебряный крестик, даже кошель – все при нем осталось. Кто бы кожевника ни прикончил, он не на деньги его позарился. Только воз с кожами забрал.
– Воз? – Лицо барона отразило недоумение. – Зачем убивать ради воза каких-то кож?
– Быть может, чтобы проехать в город, не внушив подозрений. Утром стражники пропустили его через Восточные ворота.
– Ты говорил с ними?
– Само собой, – Девенпорт поморщился. – Болваны уверяют, будто лошадью правил сам Густав Фейрах. Ma foi, они готовы в том побожиться! Воз мы с парнями нашли на соседней улице – его просто бросили, воришки уже стали растаскивать нагруженное туда барахло.
Барон помолчал, обдумывая услышанное, потом невнятно выругался и произнес:
– Не хватало нам еще забот, от которых воняет серой! Что скажете, святой отец? Сдается мне, сера – она по вашей части.
– Пусть стражники ищут этого… Густава, – задумчиво произнес инквизитор. – Если он суть дьявольское отродье, принявшее облик убитого человека, то облик этот, несомненно, выдаст его нам.
– Звучит резонно. Оливье, проследи… и забери это, будь любезен.
Не сказав больше ни слова, Девенпорт завернул отсеченную конечность обратно в тряпицу и вышел. Когда дверь закрылась за его спиной, Николас высказал вслух то, чего при французе, похоже, говорить не захотел:
– Какая-то… дурацкая история.
– Да уж, – буркнул барон, сосредоточенно потирая пальцем угрюмую складку между бровей.
Однако Иоахим с ними не согласился:
– Отнюдь не дурацкая, отнюдь! – Глаза инквизитора блестели от возбуждения. – Зловещая – да, но не глупая. Как я и предполагал, фрайхерр фон Ройц, мое расследование в Шаттенбурге лишь начинается. О, я все больше и больше укрепляюсь в мысли, что приехал сюда не напрасно.
– Что ж, – кисло улыбнулся барон, – если вы, святой отец, сумеете пролить свет на это дело…
– Все в руках Господа, все… Чудовище, напавшее на детей, давешняя ведьма на площади и вот теперь – эти несчастные. Уверен, перед нами узлы на одном дьявольском вервии, обвившем город! Наш общий долг, фрайхерр фон Ройц, найти первопричину – то место, откуда вьется веревка, источник зла. С вашей поддержкой и с помощью Божьей я намерен очистить Шаттенбург от козней Сатаны.
Барон на этот горячий призыв усмехнулся с иронией, но вслух произнес:
– Разумеется, святой отец. Вот только никак я не пойму, какое место среди ваших «узелков на веревке» может занимать вдова Йегер.
– Быть может, что никакое, – лицо священника отразило неудовольствие. – Но все же, как я сказал, она вызывает опасения. Женщина молода и красива, однако живет уединенно, и слуги ее приезжают в город лишь для того, чтобы поторговаться в лавках. Разве это не странно?
– Вчерашним приемом фрау Ульрика не побрезговала, – пожал плечами барон. – Выходит, не так уж уединенно она живет. И разве не признак добродетели, что жена чтит память своего мужа и редко появляется на виду, дабы не разжигать пустых надежд в мужских сердцах?
– Похоже, так она лишь подогревает к себе интерес. Но дело не только в этом. Я поговорил со здешними пастырями. Никто из живущих в Йегерсдорфе людей не показывается на храмовых службах. Даже по большим праздникам. Что скажете на это, фрайхерр фон Ройц?
– Ничего, святой отец. Как я уже обещал, Николас займется фрау Ульрикой. Можете положиться на него.
– Прекрасно. Тогда, с вашего позволения, я удалюсь. У меня много дел.
Выждав, пока инквизитор проскрипит половицами к выходу из здания, Николас сказал:
– Спасибо, экселенц.
– Не за что, – барон пододвинул поближе кипу бумаг. – Понравилась?
– Да, – не глядя на барона, Николас уложил в сумку оселок, тряпицы, склянку с маслом. Вогнал вычищенный и отточенный меч в ножны, снова перевязал шнурком гарду, аккуратно склеил восковую печать, будто и не извлекал клинка. – Когда мне отправляться?
– Можешь не откладывать, – фон Ройц вел пальцем по строчкам. – Пришли Карла, чтоб здесь посидел. И пусть попить чего-нибудь принесет, а то в горле пересохло от бесед с… этим.
– Да, экселенц.
Николас шагнул к выходу, и тогда барон сказал ему в спину:
– Будь осторожен.
Не останавливаясь и не оборачиваясь, Николас кивнул. А потом вышел из комнаты и аккуратно притворил за собой дверь.
4
Колун описал идеальную дугу, и сосновый чурбак со звонким хрустом распался на две половинки. Микаэль бросил их в кучу и взял новое полено. Он работал как заведенный, и куча наколотых дров росла прямо-таки на глазах.
Отец Иоахим был занят своими делами, Кристиан ушел за чернилами в лавку, и нюрнбержец оказался предоставлен самому себе. Поручений инквизитор ему не давал, так что он спросил у Кунрата Хорна не нужна ли помощь. Когда хозяин трактира сказал, что все некогда дров наколоть, Микаэль даже обрадовался: отличный способ поразмяться. Да и мосты навести с местными тоже не помешает, а то многие от приезжих шарахаются.
Большая часть баронских слуг меж тем, как и день назад, дулась в кости – трудно было поверить, что можно тратить на игру столько времени, но для них, казалось, нет ничего притягательнее стука кубиков в кожаном стаканчике. Особых везунчиков не было – медь и серебро меняли хозяев по десятку раз за час, но к концу игры все оставались примерно при своем. Может, поэтому игра так долго и тянулась: если бы кто-то сильно выигрывал, остальные или отвалились бы от стола, проигравшись в пух, или пересчитали бы счастливчику зубы, чтоб не слишком скалился от радости.
С наемниками все иначе. Девенпорт им задницы отсиживать не дает: вчера чуть не весь день на заднем дворе с мечами скакали, и было видно, что неумех среди них нет. Сегодня ни свет ни заря Оливье поднял тройку своих бойцов, и они рысью умчались. Пожалуй, мало кто в деревнях округа Финстер обрадуется вестям, что они принесут.
– Молочка, сударь? – Рядом, откуда ни возьмись, появилась служанка. Девицы в «Кабанчике» вообще были как на подбор, ну а эта, пухленькая, с самого приезда строила Микаэлю глазки – в отличие от остальных, которые мимо всех приезжих проходят этак по стеночке, бочком, улыбаясь через силу. Как ее… Бригитта, кажется? Вот и сейчас – раскраснелась вся, глаза блестят, и грудь под лифом вздымается так, что ткань, того и гляди, треснет.
– Свежее?
– А как же! Для вас, сударь, все самое лучшее, – она прикусила губу, разглядывая обнаженного по пояс мужчину, взмокшего от тяжелой работы.
– Ну раз так… – взял из женских рук крынку, словно невзначай накрыв широкой ладонью ее пальцы, сделал с десяток глотков. И впрямь свежее. – Спасибо, красавица.
– А я гляжу – всю поленницу перекололи. Думаю, умаялись…
– Да какое там. Иногда в охотку.
Все просто и хорошо знакомо: в жизни Микаэля таких разговоров было немало, да и в жизни служанки, наверное, тоже. Оба понимали, чем он должен закончиться, – и, наверное, он бы так и закончился, не покажись на крыльце Оливье Девенпорт, сжимавший в правой руке сверток из холстины, сплошь покрытой бурыми пятнами.