– Что ж, ваша откровенность делает вам честь. И вы правы, мне довелось прожить там несколько лет, а этот цзянь[47]… когда-то он принадлежал моему мужу. Если угодно, меч – память о нем.
В голосе ее Николас уловил нотку грусти, но, странное дело, он готов был поклясться, что грусть женщины обращена вовсе не к памяти о покойном бароне фон Йегер. Тогда к кому же или к чему? К зеленым долинам далекой и таинственной державы желтолицых ханьцев?
– Выпейте еще вина, герр Николас. Или, быть может, желаете целебного напитка из чайных листьев?
– Благодарю, – он покачал головой. – Обед был отменным. Сдается мне, кухарка у вас стряпает не хуже, чем повар «Кабанчика».
– Странно… А мне показалось, вы ели без аппетита.
– Вовсе нет. Я просто не привык много есть. Избыток пищи отяжеляет тело и усыпляет разум. Не могу позволить себе ни того ни другого.
– Право же, вы необычный человек, – заметила Ульрика, немного помолчав. – И вы все еще не сказали мне, зачем приехали в мой дом.
– Разве? – Николас нахмурился. – Тогда, надеюсь, прекрасная фрау простит мне мою неучтивость. Я здесь по поручению барона Ойгена фон Ройца.
Женщина молча прошла мимо камина, где, несмотря на теплую еще погоду, вовсю полыхали дрова. Она выглядела… нет, не растерянной, скорее задумчивой.
– Как давно вы ему служите? – Вопрос был неожиданным, словно удар скрытого до поры клинка, и, наверное, только из-за мига растерянности Николас решил ответить уклончиво:
– Давно. Но я не слуга барона.
– Вы его вассал?
– Да… и нет.
– Наемник? – приподняла тонкую бровь Ульрика.
– Нет, хотя и не испытываю нужды на этой службе.
– Тогда… вы ему чем-то обязаны?
– Да, – легко согласился Николас. – Обязан.
Баронесса кивнула – кажется, она ждала именно такого ответа.
– И вот он поручил вам приехать сюда. Зачем?
– Ойген фон Ройц – глас императора. Он послан в эти края с инспекцией, ибо времена сейчас трудные, гуситская ересь все еще сильна, а люди – слабы. Но я прибыл к вам с иной надобностью. Вы слышали о чудовище, фрау Ульрика?
– Чудовище? – Она резко обернулась, ее глаза, удивительно потемневшие в неверном свете пламени, холодно блеснули. – Да, я о нем слышала. Крестьяне много чего болтают. Странно, что барон и вы, герр Николас, придаете значение всяким досужим россказням.
– Увы, не россказням. Есть свидетельства, доказывающие, что не все из ходящих по городу баек – лишь плод людской фантазии.
– Неужто вы сами видели это… создание?
– Нет. Но я видел то, что оно сотворило. И человеку подобное не под силу.
– Вздор, – поморщилась Ульрика. – Нет ничего, что не может сотворить человек. О каких бы злодеяниях ни шла речь, всегда виновного следует искать, прежде всего, среди людей.
– Вы не верите в чудовищ? В адовых тварей? В демонов?
Баронесса снова прошлась перед камином, потом обхватила себя руками, будто ей стало зябко.
– Я верю в чудовищ, – сказала негромко, но твердо. – Но едва ли тех несчастных детей убил демон.
«Детей? Ах, ну да, откуда ей знать о бедолаге кожевнике…»
– Детям могло привидеться все что угодно. Неужели вы всерьез полагаетесь на слова перепуганных малышей?
Обескураженный ее решительным отпором и убежденностью в своей правоте, Николас поднял руки, изобразив покорность.
– Сдаюсь, прекрасная фрау, сдаюсь! И впрямь никто не может знать наверняка, сколько в слухах о чудовище правды, а сколько – вымысла. Признаюсь, я и сам не раз изумлялся, сколь истина отличается от рассказов свидетелей. Кто-то лжет, кто-то заблуждается, кто-то со страху видит то, чего на самом деле нет.
Ее лицо смягчилось.
– Надеюсь, вы соглашаетесь не из одного лишь желания произвести на меня лучшее впечатление.
– А у меня могло бы получиться?
– Пожалуй, – по губам женщины скользнула улыбка. – Выпейте все же венгерского, вроде бы оно вам пришлось по вкусу.
Ульрика хлопнула в ладоши, тут же из-за дверей к камину тенью скользнула служанка – худенькая девушка, опрятно одетая и миловидная. Она начала разливать вино по маленьким посеребренным кубкам, и кувшин внезапно дрогнул в ее руках, рубиновая жидкость щедро брызнула на стол.
– Тереза, будь аккуратнее, – бросила хозяйка требовательно, но с необычной сдержанностью: в голосе ее совсем не прозвучало раздражения, она будто неловкого ребенка пожурила.
– Да, сеньора.
Испанка?! Николас встрепенулся, присмотрелся внимательнее. И впрямь волосы у юницы – точно вороново крыло, но уж очень кожа бледная, вот он и не признал с ходу южную кровь. И еще эти темные обводы вокруг глаз, сухие губы, дрожь в руках…
– Ты здорова, дитя?
– Да, сеньор.
Девушка даже не посмотрела в его сторону, ответила тихим безразличным голосом, поставила на стол кувшин, поклонилась и ушла.
– Теперь здорова, – добавила вдруг баронесса. – Тереза еще не оправилась от болезни.
– А мальчик, что принял у меня лошадь?
– Ханс? Он тоже. Многих из моих людей недавно свалил общий недуг. Беспокоиться не о чем, все они поправляются, и новых заболевших в поместье нет.
Несмотря на ее слова, Николасу стало не по себе, и Ульрика, как видно, почувствовала это либо просто догадалась, о чем он может сейчас думать. Она шагнула к гостю и просительно улыбнулась:
– Я была бы крайне признательна, если бы вы, любезный Николас, ничего не говорили об этом в городе. Мы здесь справились с болезнью, но шаттенбуржцы… Вы не местный, но, конечно же, понимаете: многие из горожан очень суеверны, стоит лишь пойти слухам – их уже не остановишь. Про меня и так рассказывают всякие небылицы, будет совсем скверно, если Йегерсдорф станут называть как-нибудь вроде чумной ямы.
– Но вы же позвали лекаря?
– Разумеется. Он сказал столько многомудрых слов, что мне теперь и не вспомнить. Если уж быть совсем откровенной, то мои люди… Я думаю, их отравили.
– Отравили?! – не удержал восклицания Николас.
– Нет-нет, едва ли их кто-то хотел убить. На рынке торговец подсунул нам скверного зерна. Приказчик, когда покупал, не заметил, как подменили один из проверенных им мешков.
– И кухарка не поняла, что зерно порченое?!
– Я сама удивляюсь, – Ульрика развела руками. – Она, бедняжка, первой и слегла. По счастью, никто не умер, но мои слуги, как видите, пока что не пышут здоровьем.
– И вы не попытались наказать мерзавца, продавшего вам отраву?
– Нет. Я женщина, герр Николас. И я одинока. Мой муж умер, из родных на этом свете никого не осталось. Хуже того, я приехала издалека, здесь у меня нет ни друзей, ни знакомых. Мою жизнь не стесняет бедность, но, право же, и никакого влияния в делах города я не имею.
– Вы могли бы снова выйти замуж, – поймав взгляд баронессы, он осекся, готовый откусить собственный язык.
– Могла бы, – голос ее прозвучал ровно, – но не выйду.
Ее глаза на миг… на бесконечно долгий миг показались ему двумя зелеными омутами – чистыми, прозрачными, но настолько глубокими, что дна не видать. Близко, совсем близко холодная бездна, еще шаг – и окунешься с головой, нырнешь в беспредельную зелень. Выплывешь ли? Утонешь?
– Пейте венгерское, герр Николас. Это хорошее вино.
Ульрика порывисто отвернулась, а он невольно тряхнул головой, отгоняя наваждение. Кровь стучала в висках, рубиновая жидкость на языке показалась обычной водой. Что это с ним? Вроде не так уж и близко подошла баронесса.
– Вы говорили о чудовище, – ее слова потрескивали необычной, волнующей хрипотцой.
– Да, верно. Говорил.
– Говорили, вас прислал барон фон Ройц.
– Да, он прислал. Сюда. К вам.
– Зачем же?
Николас потер лоб и нахмурился, собирая воедино мысли, мышами разбежавшиеся по углам рассудка.
– Дело в том… Ночью близ Шаттенбурга погиб человек. Торговец кожами. Его убили каким-то противоестественным образом. Тело бедняги высохло, как гриб на солнце, всего за одну ночь.
– И впрямь звучит страшно. Но отчего вы с этой бедой приехали ко мне?
– Вы сами сказали, что живете одна, фрау Ульрика. У вас есть слуги, однако их немного, а Йегерсдорф, как я успел заметить, поместье крепкое, но все же не похоже на замок. Я… э-э-э… барон фон Ройц хотел предупредить вас.
– Передайте барону мою признательность.
Сколько же оттенков у ее улыбки! Еще вчера, на приеме у бургомистра, Николас смотрел и поражался: лукавая насмешка замерзала на алых губах, превращаясь в лед официальной вежливости, а миг спустя лед таял, и от женщины веяло дружелюбным теплом. Ульрика могла улыбаться так, что сердце в груди начинало биться сильнее и чаще, а могла, казалось бы, тем же самым изгибом губ выстроить между собой и собеседником незримую стену.
– И примите мою признательность тоже, герр Николас. Мы здесь, в Йегерсдорфе, умеем позаботиться о себе, но все же приятно знать, что есть кто-то, кто беспокоится о нас там.
Наверное, она все-таки насмехалась над его словами – немного, самую малость. Но Николас не смог удержаться – улыбнулся в ответ.
Из поместья он уезжал уже под вечер. Ему не предложили остаться переночевать, а светлого времени как раз должно было хватить, чтобы добраться до города. Баронесса простилась с гостем возле дома, одарив его напоследок по-особому пристальным зеленым взглядом. Уже сидя в седле и пуская коня торопливой рысью, Николас все ощущал на себе этот взгляд. У самой опушки леса он не выдержал, обернулся. Ворота были закрыты, никто на него не смотрел, но странное чувство еще некоторое время оставалось вместе с ним – будто часть Ульрики тоже отправилась в путь, провожая визитера до границы своих владений.
Боже, какая женщина! Еще недавно, по дороге к поместью фон Йегеров, Николас думал, будто хочет лишь насолить не в меру деятельному святоше. Сейчас он отнюдь не был уверен, что отец Иоахим так уж неправ в своих подозрениях насчет баронессы. Но при этом его желание оградить Ульрику от пристального внимания инквизитора лишь укрепилось. Нет, святому отцу лучше поискать себе иную жертву, вдовую баронессу он не получит. Не будь Николас… тем, кто он есть.