3
Ойгена фон Ройца он едва успел перехватить на постоялом дворе. Барон стоял в конюшне у стойла и наблюдал, как Йохан седлает его коня. Обернувшись на звук шагов, он с гневным изумлением поднял брови.
– Экселенц…
– Ну наконец-то! Клянусь распятием, я успел уже пожалеть, что сам не двинулся на проклятый монастырь! И если бы ты заставил меня прождать еще час, моя печень истекла бы желчью от нетерпения!
– Ротшлосс наш, – сказал Николас без долгих прелюдий.
– Хвала Господу… – Ойген осекся и подозрительно сощурился. – Что-то не слышу радости в твоем голосе.
– Прошло не слишком гладко, экселенц. Пришлось рубиться с монахами, и… аббат Герман мертв.
– Та-ак… – Глаза рыцаря короны будто подернулись льдом.
– Боюсь, он не оставил нам выбора. Случись иначе, наши жизни стали бы для вас меньшей из потерь.
Несколько мгновений фон Ройц буравил его взглядом, острым, как кинжал. Потом приказал:
– Рассказывай.
– Ты сам это видел?
– Не только я. Дитрих, Гейнц, Оливье и еще три десятка людей – все видели.
– Звучит как сказка какого-нибудь трубадура. Если бы я тебя не знал столько лет…
– Понимаю, экселенц, – Николас замялся. – Я и сам едва верю тому, чему оказался свидетелем.
Барон покачал головой и протянул коню кусок подсоленного хлеба. Тот ткнулся большими губами в хозяйскую ладонь, ухватил краюшку и с удовольствием принялся жевать. Ойген фон Ройц бережно провел рукою по пышной гриве.
– Хороший мальчик, Роланд, хороший… Николас, это какой-то трюк. Я много где побывал, повидал немало. На моей памяти ни один чернокнижник, стоя на вязанке хвороста, не сумел всем своим чародейством хотя бы погасить брошенный в костер факел. Но и святые старцы, сказать по совести, могут не больше. Времена Моисея остались в прошлом. Это трюк, иначе и быть не может.
– У Дитриха сломано три ребра, – сказал Николас бесстрастно. – А его лошадь вывернуло наизнанку. Если это трюк, я хотел бы такому обучиться, экселенц.
– Недурно сказано, – барон усмехнулся. – Лошадь наизнанку… Ты прав, конечно, умение стоящее.
Они вышли во двор, где их уже дожидался Карл. Конюх вывел следом Роланда. Легко, будто играючи, фон Ройц поднялся в седло, наклонившись, похлопал коня по шее.
– Едем к ратуше, – распорядился он, когда оруженосец и Николас тоже оказались на лошадях, и тут же приказал министериалу: – Рассказывай дальше.
– Мы обшарили замок. Заглянули в каждый темный угол, нашли еще парочку монахов. Увы, не избранных.
– Это тоже ключник сказал? Меня удивляет, что вы так охотно ему поверили.
– Не в нем дело, – Николас покачал головой. – Укажи он нам на кого-то из уцелевших братьев, я бы усомнился в его честности.
– Вот как. Отчего же?
– Я видел тех. Когда впервые побывал в Ротшлоссе, помните? Та компания, что вернулась в монастырь под утро… Что-то было в них – во взглядах, в движениях. Это трудно объяснить, экселенц. Чем отличается медведь, выросший в зверинце, от медведя, которого ты выманил из собственной берлоги? Избранные сражались с нами точно одержимые, они будто не чувствовали ни боли, ни страха. Людям Девенпорта пришлось убивать, чтобы не погибнуть самим.
– И вы перебили всех?
– Я видел, как несколько монахов скрылись в донжоне, когда умер аббат. И мы их не нашли. Думаю, избранные знали тайный ход из замка.
– Значит, всех, кто мог быть полезен, вы частью перебили, а частью упустили, – подытожил барон холодно. – Как же так, Николас? Раньше ни ты, ни Оливье меня не подводили.
– Девенпорт не виноват, экселенц. Из нас только я мог оценить, с кем предстоит схватиться. И оценил неверно.
Карл громко и насмешливо фыркнул, но тут же окаменел лицом, встретив неодобрительный взгляд фон Ройца.
– Слова благородные, но это лишь слова. Что вы предприняли, дабы поправить дело?
– Обыскали комнату аббата.
– Нашли что-нибудь интересное?
– Да. С дюжину книг, совсем не похожих на Святое Писание. «О знаниях, обретенных во время бдений ночных», «Воззвание к подлинным сущностям», «Verum scientificum»[68], «De Cecidit operibus»[69]…
– Николас, – проворчал барон, – не терзай мой слух латынью. Что у аббата от подштанников мандрагорой попахивает – это, конечно, хорошо, ибо доказывает справедливость наших решений. Но хотелось бы увидеть нечто посущественнее парочки пыльных еретических фолиантов.
Оруженосец снова не удержался, фыркнул.
– Есть и посущественнее, экселенц. Письма.
– Ага, – фон Ройц повернулся к министериалу и выразительно приподнял бровь. – От кого?
– От матушки Агнессы, аббатисы…
– … здешних цистерцианок. Я знаю. Что в них интересного?
– Думаю, аббата и мать настоятельницу связывало какое-то общее дело. Мать Агнесса осторожничала, доверяя слова бумаге. Ничего лишнего, сплошь намеки, иносказания. Но вот это лежало не в ларце, а на столе у аббата. Полагаю, оно было последним.
Николас протянул барону листок желтой бумаги, до половины исписанный крупным, торопливым почерком.
– Читай сам. Терпеть не могу ломать глаза, сидя в седле.
– Да, экселенц. Здесь написано: «Ты старый глупец, Герман, страх совсем лишил тебя разума. С Вороном следовало договориться, а не давать ему повод для ссоры. Но ты поспешил, и теперь получить его расположение будет куда труднее. Нам придется готовиться к худшему. Я немедля добавлю к охране еще трех верных, пошли троих и ты. Впредь будь благоразумен, ибо торопливость воистину ведет к гибели. И боле не спрашивай меня о моих обязательствах, прежде я ни разу не отступала от них. Агнец прибудет в срок. Агнесса».
– Будь я проклят, если хоть что-нибудь понял! – воскликнул Карл.
– Сплошной туман, – барон кивнул, однако по изогнувшей его губы слабой усмешке министериал догадался, что смысл чужого послания не ускользнул от фон Ройца. – Значит, «договориться с Вороном», со мной стало быть. Но отец Герман поспешил. Смекаешь, Николас?
– Приказал убить меня.
– Похоже на то. И торопливость почтенному аббату воистину вышла боком. Как полагаешь, что охраняют «верные»?
– Источник.
– Возможно, возможно. Еще какой-то «агнец прибудет в срок»… Туман, сплошной туман.
– В письмах, что я успел просмотреть, агнцы упоминались еще дважды.
– Она ведь монашка, – бросил Карл с пренебрежением. – Монашки вечно о таком болтают.
Барон словно лишь теперь заметил оруженосца, держащегося от него по левую руку.
– Карл, мой мальчик, – сказал он негромко и даже как будто ласково, – поезжай-ка вперед да передай герру Глассбаху, что я буду с минуты на минуту. А если его нет в ратуше, то разузнай, где он, отыщи и пришли ко мне.
– Но… – Юноша осекся, растерянно моргнул и, поклонившись господину, пришпорил своего гнедого.
– Меньше забот – крепче сон, – произнес Ойген, проводив оруженосца взглядом. – Славный паренек, когда-нибудь станет достойным рыцарем… Так о чем я говорил? Агнцы, агнцы… Чем занят Оливье? Почему не вернулся вместе с тобой?
Внезапная перемена темы не сбила Николаса с толку.
«Потому что хитрый мерзавец явно предпочел, чтобы известие о нашей неудаче Ворон получил от меня, а не от него», – подумал он с иронией, но вслух сказал:
– Девенпорт вернется завтра, экселенц. Он надеется отыскать тайный ход, которым ушли монахи.
– Ротшлосс – старый замок. В таких местах проще разобрать стены до основания, чем найти тайники.
– Мне показалось, наш капитан уверен в себе.
– Клянусь распятием, тебе так покажется, даже когда он будет стоять один против сотни с тростинкой вместо меча. Видел бы ты его под Ауссигом…[70]
Под Ауссигом Николас не был, но историю эту знал. Когда конница Прокопа Голого опрокинула крестоносцев, хваленые рыцари Альбрехта бежали, точно перепуганные зайцы. Поле вокруг чешского вагенбурга[71] устлали тысячи немецких трупов. Под бароном убили жеребца, в боку у него сидело с полдюжины осколков от пущенного из гаковницы каменного ядра, забрало шлема смяло гуситское молотило. Ойген фон Ройц уже прощался с белым светом, когда два десятка простых ландскнехтов пробились к нему сквозь пьяных от крови таборитов. Оливье Девенпорт протащил на закорках оглушенного рыцаря короны, закованного в миланскую бригантину, доброе лье[72]. А потом возле какой-то опустошенной деревушки он и четверо оставшихся солдат схватились с дюжиной своих же братьев наемников, дезертировавших из стана «Христова воинства». Барон пришел в себя уже под конец схватки и, по его собственным словам, чуть Богу душу не отдал, увидев над собой демона в иссеченной кольчуге, с ног до головы покрытого кровью и копотью. Демон улыбался.
– В бою он хорош, – признал Николас. – Да и хитрости ему не занимать.
– Оливье не из тех, кто пробуждает безотчетную любовь, – фон Ройц усмехнулся. – Обычно его безотчетно ненавидят, и для того нередко есть причины. Но он – тот человек, на которого я могу положиться, и один стоит целого отряда. Понимаешь меня?
– Да, экселенц.
– Вот и славно… Нет, ты только посмотри! Воистину, помянешь дьявола…
Возле ратуши их поджидали двое: солдат из охранного десятка и сам Девенпорт – усталый, пропыленный, но явно чем-то довольный.
– Вот так нежданная встреча, – сказал Ойген, подъехав ближе. – А Николас меня заверил, что высечь тебя плетьми мне посчастливится только завтра.
– В городе бедлам, господин, – капитан поклонился. – Мне спокойней, когда вы со своею плетью прохаживаетесь где-нибудь неподалеку.
– Ха! Врешь ведь, шельмец. Ну давай, говори. Не с пустыми же руками примчался.
– Как можно, чтобы с пустыми? Я нашел, что искал, вот и вернулся раньше.