— Это не моя вина.
Денис попыхтел трубкой, глядя на разгорающиеся огни городка. Самые яркие были в здании клуба. Прав он, сейчас я туда и отправлюсь, напьюсь, и всем расскажу о своём позоре…
— Я и не утверждаю. Просто есть те, кто ловят удачу за хвост. А есть те, к кому она приходит — а её не замечают. Ты из их числа. Уж извини.
— Это просто невезение.
— Да! Да, Алексей! Просто невезение. И оно тебя любит. Ты посмотри на себя… двадцать лет прожил в дыре, на планете, где и пяти тысяч населения не наберётся. Занимаешься — чёрт знает чем! Бродишь по лесам, в надежде, что кто-то из аборигенов подарит тебе кусочек своих фекалий…
— Жемчуг — не фекалии!
— Допустим. Хоть почечные камни. Какая разница? И уж если начистоту… никакой ценности в нём нет. Украшение, случайно вошедшее в моду. Вот пройдёт окончательно спрос на жемчуг — и на вашей планете поставят жирный крест. А знаешь, как это может случиться? Напишет модный репортер статью о том, что оранжевый жемчуг добывают из кишок уродливых туземцев, а цена ему — литр воды. И всё! Богатые бабки поскидывают с себя жемчуга. Он ничего не будет стоить.
— Денис…
— Лёша, я пять лет здесь торчу. Мы, может, и не друзья уже, но ведь хорошими приятелями остались? — Денис ухмыльнулся. — Позволено ли мне будет сказать тебе правду? Ты ухитряешься из самой выигрышной ситуации выйти с наибольшими потерями.
Я вскочил. Денис пожал плечами.
— Чего ты добиваешься? — спросил я. — А?
— Мне подписали рапорт, — спокойно ответил Денис. — Пора лепить капитанские звёздочки на погоны. Послезавтра я улетаю.
— Куда? — тупо спросил я, будто это было важным.
— На переподготовку. За пять лет я отстал серьёзно… но попробую наверстать. А потом в регулярные части, — Денис искоса глянул на меня. — Видимо, на границе растёт напряженность. Так что… тебе не с кем будет советоваться, и некому плакаться в жилетку.
— Не плакался я тебе, и не собираюсь! — крикнул я. — Проваливай! Может, кого получше пришлют!
— Да никого не пришлют, Алексей. Гарнизон опять сокращают.
— Меньше дармоедов, — огрызнулся я. — Прощай.
— Пока, Лёшка.
Я шёл от поста — почти бежал, а свежеиспечённый капитан Денис Огарин сидел на ракетном ранце, на котором сидеть совсем не рекомендуется, и пыхтел трубкой. Ему осталось провести всего два дня на моей планете, и он был этому рад.
А мне, наверное, предстоит тут прожить всю жизнь. Ещё лет сто. Вот только чем они будут отличаться от прожитых двадцати?
— Может быть пива, Алексей?
— Нет, дядя Гриша. Коньяка.
Трактирщик Григорий и впрямь приходился мне дядей. Правда, троюродным. У нас слишком маленькая колония, почти все друг другу родственники — дальние. Поэтому на родство обращают мало внимания, разве что на прямое, мать — сын, брат — сестра…
Но Григорий Кононов, бывший солдат Империи, списанный по ранению, бывший городничий, ушедший с поста по собственной воле, бывший миллионщик, разбогатевший на «Звезде полуночи», но просадивший почти всё состояние за полгода, был мне достаточно близок. Одно время он немного помогал нам — когда отец уже погиб, а мама ещё боролась за жизнь. Я не то, чтобы его любил, уж слишком часто дядя говорил колкости, но относился с большой симпатией, и это было взаимно.
— И что у тебя стряслось? — Григорий молча налил мне коньяка, причём более дорогого, чем заслуживали мои жалкие кредитки. — Какое горе топим?
Я молча выпил, краем глаза наблюдая за трактиром. Народу пока собралось немного. Кто-то играл в лапту и городки в спортивном зале, кто-то резвился в бассейне — всё это можно было наблюдать сквозь две стеклянные стены трактира, выходящие внутрь клуба. Две другие стены были бревенчатыми, как принято в трактирах.
— Предложили жемчужину первой величины, а у тебя воды не нашлось? — предположил дядя Гриша. Я растерянно посмотрел на него. — Что, и впрямь?
Сидевшие рядом стали с любопытством поглядывать на меня. Их ожидания оправдались. Уже через десять минут я, подтверждая прогноз Огарина, рассказал всю историю.
Кононов присвистнул и налил мне полный бокал. Ещё более дорогого и качественного коньяка.
— За счёт заведения. Всё равно ты напьёшься, так позволь сделать твоё похмелье менее тяжёлым. Ничего, Лёша, бывает.
Я кивнул. Меня уже сочувственно хлопали по плечам, говорили о том, что всяко бывает, и удача всё равно придёт. Начали вспоминать истории о том, как отказавшись от мелкого жемчуга старатель вскоре купил большой, как абори приходили к одному и тому же человеку день за днём, принося всё более крупные жемчуга… Пошёл нормальный, успокоительный трёп, когда вместе с искренней симпатией (все мы тут свои, и все, в общем-то, люди добрые) угадывается и доля насмешливого облегчения. Не я! Не я сделал эту глупость, — читалось в лицах.
Пил я много, но совершенно не пьянел, видно с горя. А может с дорогих коньяков, от которых лишь теплело внутри, но соображение не терялось. Только когда встал с высокого крутящегося стула, и ноги стали разъезжаться, я понял, как набрался.
— Эх, отяжелел, Лёшка, — подхватывая меня, сказал Ромка Цой, мой ровесник, парень худощавый, но жилистый, под стать корейским предкам. — Пропойца…
Сказал он не со зла. И никто бы не обратил внимания на слово, если бы не мой недавний рассказ…
— Лёшка-пропойца, — вздохнул кто-то. Имелось в виду уже не опьянение, а постыдная история с обменной флягой.
И выходя вместе с Ромкой из бара я понял, что кличка приклеится насмерть. Вместе со «скульптором», «дезертиром», «проводником» и прочими насмешливыми эпитетами, за каждым из которых стоял тот или иной позор.
Капитан Огарин вновь оказался прав. Во всём.
— Ромка, почему я… почему я такой? — заплетающимся языком спросил я.
— Сейчас, свежим воздухом подышишь, пройдёт, — миролюбиво ответил Ромка.
Мне стало смешно.
— Да не… кореец, ты дурак… я не о том…
Ромка только пыхтел, выволакивая меня из клуба. Городская малышня, резвившаяся в бассейне, хохотала. Шедший навстречу отец Виталий, наш новый священник, недавно принявший сан, неодобрительно нахмурился. Но вежливо промолчал, достал сигаретку с марихуаной, и сделал вид, что весь ушёл в поиски зажигалки.
Я вдруг подумал, как часто в последнее время люди при встрече со мной отводят глаза.
— Во, сейчас протрезвеешь, — сказал Ромка, сгружая меня на скамейку у входа. Хорошо хоть никого на улице, кто в клубе, кто по домам сидит. Большинство в клубе, конечно… — Ничего, Лёшка, не грусти…
— Да не грущу я!
Ромка вздохнул, уселся рядом. Добродушно сказал:
— Это правильно. Грустить нечего. Со всяким бывает. Может тебе жениться?
— Что? — я не уловил связи.
— Знаешь, умная жена… — он замолчал, сообразив, что ляпнул лишнее. Но было поздно.
— Общее мнение? — спросил я. Ромка удивлённо глянул на меня — до него дошло, что я трезвее, чем выгляжу.
— Да. Общее. Ты уж не обижайся, но тебе и впрямь пора остепениться.
Сам он был женат четыре года, у него росли двое малышей, причём старший уже гордо таскал на поясе обменную флягу. И в городке Ромку уважали.
— Ты пойми, Лёша, — Ромка посмотрел на меня с некоторым смущением. — Все мы тебя любим. Ведь в чём наша, православная, сила? В любви, в единении! Не только быть хорошим человеком, а ещё и хорошим членом общины. И за тебя душой все болеют, поверь. Когда ты очередную глупость делаешь, может кто для виду и посмеётся, но по правде-то, душа за тебя болит! Когда человек один, он — тьфу… — Ромка плюнул под ноги, растёр плевок, — ничего не стоит! И себе в тягость, и общине. Может тебе и впрямь, нужен кто-то рядом, а без того — сплошные неудачи?
— И кого мне община сватает? — спросил я.
Ромка смутился. Но выбраться из разговора было уже не так-то просто.
— Ольгу Нонову.
Я не сразу нашёлся, что ответить:
— Ольгу Петровну? Ромка… в первом классе все мы были влюблены в училку! Но ведь ей уже за сорок! Далеко за сорок!
Слава богу, он не сказал про «сорок пять» и «бабу — ягодку опять». Молчал, отведя глаза. Я переваривал услышанное. Значит, в городе меня считают настолько неисправимым лоботрясом, что кроме пожилой учительницы, чопорной и самовлюблённой, по возрасту годящейся мне в матери, никто не способен обо мне позаботиться.
О том, что я способен о ком-то позаботиться, речи не шло вообще.
— Улечу я, Ромка, — сказал я. — Куда угодно. В приграничье, на рудные планеты. Не могу я больше так. Бродить, ждать, пока абори предложит тебе кусочек фекалий…
— Жемчужины — не фекалии! — оскорбился Роман. Он был старателем неутомимым и довольно везучим.
— Да хоть почечные камни, — злорадно повторил я слова Огарина. — Это же безумие! Жить, надеясь, что выпадет удача, и тебе подарят никому не нужный кусочек чужой плоти! Что вспоминать будешь, когда время умирать придёт? Как с флягой по джунглям бродил?
Ромку проняло. Мы были добрыми приятелями, но сейчас я перешёл грань. Он встал, склонился надо мной.
— Умирать не тороплюсь! И на омоложение заработаю! Да хоть сейчас помирать — найду, что вспомнить — сорок три жемчужины свои, жену, пацанов! А ты, Лёшка, что вспомнишь? Детские свои скульптурки? Кстати, из чего ты их лепил, обличитель? Вот они-то… как раз… Если бы на Терре настоящие художники знали… в руки бы их не взяли!
Я молчал. Потому и перестал, чего уж скрывать. Как узнал, что такое на самом деле попадающиеся в лесах янтарные кругляши, из которых так интересно вырезать — вырезать, а не лепить — красивые, сверкающие под солнцем статуэтки… так сразу и перестал резьбой баловаться.
— Беспутный! — жёстко сказал Роман. — Может, собрать тебе общиной денег на билет? Ты же сам никогда не заработаешь, тебя и так всем миром содержат!
Я вскочил — земля под ногами качнулась, но я устоял, и быстро пошёл прочь от клуба. Алкоголь будто перестал пьянить, видно, слишком много адреналина выплеснулось в кровь. Ромка, который горячился редко, а остывал быстро, замолчал, и неуверенно крикнул вслед: