Портрет женщины имел весьма средний размер, но был прорисован с такой тщательностью, что в ее глазах виднелся отблеск светильника. Изящная, воздушная, легкая, она, казалось, была рождена, чтобы в себя влюблять. Ее темные локоны были уложены по моде минувших лет, но, несмотря на всю прелесть и достоверность деталей, в портрете не было жизни. Это и притягивало, и одновременно пугало. Казалось, что художник, изображая свой идеал, не смог вдохнуть в него душу, или же душа этой женщины уже была на небесах и он рисовал ее, полагаясь на память.
Кречетов разглядывал рисунок, и его взгляд задержался на изящном ушке, в котором была серьга в виде веточки с четырьмя листами и шестиугольным камнем.
Кречетов обернулся и подозвал горничную:
– Подите сюда! Знаете, кто это?
Она подошла и уставилась на рисунок.
– Профессорская жена. Еще что-нибудь нужно?
– Идите, – сказал Кречетов и снова достал платок. Взяв серьгу, он приложил ее к рисунку. Обе серьги, нарисованная и реальная, совпадали до неправдоподобия.
И в это было невозможно поверить.
Глава 17. Флэшбэк № 2
Москва, Арбат
1903 год
Профессор Самаров сидел без сюртука в кресле за письменным столом с резными «звериными» лапами. Шторы в кабинете были задернуты, на четырех расставленных по углам жардиньерках светились электрические лампы. Иван Петрович требовал от прислуги, чтобы все углы помещения были освещены.
На его столе не было ни книг, ни газет, ни рукописных листов, только серебряный поднос с корреспонденцией и костяной малазийский нож для открывания конвертов.
В дверь постучали, в кабинет вошла ассистентка профессора, одетая в темное платье, белый платок и белый фартук:
– Иван Петрович, в три часа назначено купцу Ферапонтову, – вполголоса предупредила она.
– Через пять минут спущусь. Жди в приемной, – сказал профессор.
Просматривая почту, он выкинул в корзину пару визитных карточек и приглашение на свадьбу от купца Сотникова, который выдавал замуж дочь. Переворошив почтовые конверты, Иван Петрович, не вскрывая, выбросил те, которые не вызвали интереса.
Взглянув на часы, профессор озабоченно крякнул и уже хотел подняться, чтобы надеть сюртук, как вдруг заметил желтый конверт без подписи отправителя. Вспоров его костяным ножом, он вытащил карточку в четверть писчего листа и прочитал:
«Любезнейший рогоносец… – оцепенев, Иван Петрович взял со стола пенсне и нацепил его на нос: – Любезнейший рогоносец, сим извещаю, что по средам вы сможете уличить в измене свою супругу Анну Сергеевну, если соизволите прибыть на Большую Ордынку к дому титулярной советницы Головкиной близь Куманинского подворья к четырем часам пополудни».
Профессор смял анонимку и бросил на стол, потом с выражением брезгливости на лице смахнул ее на пол.
Он встал и подошел к окну. Вернувшись к столу, заметил свое отражение в стеклянной дверце книжного шкафа. В его глазах и всем облике читалось недовольство собой и Господом Богом, который не снабдил его изысканным телом и вечной молодостью.
Иван Петрович был непривлекательным господином и осознавал свою некрасивость. В его наружности не было ничего из того, что делает мужчину любимцем женщин. Рост – слишком высок, телосложение – грубое, бугристое лицо и борода делали профессора старше. Самаров полагал, что по-настоящему привлекательным мужчину делают деньги и положение в обществе. У него было то и другое, но, как оказалось, в чем-то он допустил промашку.
Иван Петрович знал, что жена его никогда не любила. Ее взвинченное состояние и резкие перепады настроения давали основания полагать, что она имеет тайную жизнь, но чтобы дело дошло до измены – в это Самаров не верил.
Тем не менее профессор ощутил такую жгучую ревность, что перед глазами все поплыло и заломило в висках. Он поднял с пола смятое письмо и перечитал:
– «…если соизволите прибыть на Большую Ордынку к дому титулярной советницы Головкиной близь Куманинского подворья к четырем часам пополудни…» – Иван Петрович вытащил из кармашка часы и, взглянув на них, проронил: – Уже три.
В дверь постучали, и он крикнул:
– Войдите!
– Пришел купец Ферапонтов, – оповестила его ассистентка.
– Сегодня среда?
– Да. Ему назначено на три.
– Ну, так гоните купчишку в шею! – бешено выкрикнул Самаров.
– Как же так, Иван Петрович? Никак нельзя…
– Я сказал в шею! – Схватив сюртук, Самаров оттолкнул ассистентку и вышел из кабинета.
В гостиной бросил в сторону Фрола:
– Барыня дома?
– Сказала, что поехала к портнихе, – ответил тот.
– Давно?
– В два часа.
Апрельский день бы теплый и пасмурный. С утра прошел дождь и к трем часам опять стал накрапывать. По улице громыхали экипажи, шлепали калошами прохожие и звенели колокола шумных конок. Никому не было дела до пожилого грузного господина с тростью, который шагал по грязи, не разбирая дороги.
На углу Самаров нанял порожнего извозчика и приказал гнать на Ордынку.
– На Малую али на Большую? – спросил тот.
– На Большую гони, да побыстрее!
Извозчик хлестнул кобылу и, тронувшись с места, забубнил себе под нос какую-то песню. Мимо замелькали дома, лавочки, магазины и чугунные ограды особняков.
Опершись руками на трость, Самаров неподвижным взглядом смотрел в спину извозчика. Он избегал думать о предполагаемой измене Анны Сергеевны, старался заглушить мысль, которая жгла его изнутри, рвала тело и убивала саму душу. Иван Петрович убеждал себя в том, что анонимное письмо – это ложь, происки врагов, желавших испортить ему жизнь.
Извозчик лихо перемахнул мост через Москву-реку, и пролетка загрохотала колесами по булыжной мостовой Замоскворечья.
Он обернулся:
– Куды править дальше, барин?
– Езжай до Куманинского подворья. Там останови, да жди, покуда я не вернусь.
Извозчик остановил пролетку, где приказали. Профессор сошел на мостовую и, пройдя несколько домов, спросил бегущего через улицу мальчика:
– Где здесь дом титулярной советницы Головкиной?
– Меблирашки? – мальчишка махнул рукой: – А вот, идите прямо по Большой Ордынке, и через три дома тотчас направо. В том проулке и будет ее дом. Серый, скучный, в два этажа…
Самаров бросил мальчику монетку и зашагал в указанном направлении. Дойдя до угла, свернул в грязный проулок и сразу увидел дом с подворотней, которую мел дворник.
Сунув ему целковый, Иван Петрович спросил:
– Этот дом Головкиной?
– Теперича здесь комнаты сдаются. Желаете снять?
– Нет, не теперь. Входила ли сюда недавно молодая особа в темно-синем двубортном пальто и черной шляпе?
– А бог их знает! – ответил дворник и провел метлой по булыжникам.
Профессор протянул другой целковый:
– Потрудись, голубчик, припомнить.
Тот взял рубль и неохотно кивнул:
– С полчаса назад прибежала одна такая. А до нее молодчик пришел.
На лице Самарова заходили желваки. Он опустил глаза и тихо спросил:
– В каком они номере?
– Я, барин, скажу, а вы пойдете, да все там и разнесете. – Дворник приставил метлу к воротам, сдвинул шапку и почесал затылок. – А еще хуже, убьете кого. Куды мне тады бежать? Уж лучше вы обождите в сторонке, а как выйдут на улицу, тады и убивайте, если будет угодно.
Его слова дошли до воспаленного разума Самарова. Он пересек проулок и спрятался в соседней подворотне, откуда был виден подъезд дома Головкиной. В тот момент у профессора еще теплилась надежда, что из меблированных комнат выйдет другая женщина, а вовсе не его жена Анна Сергеевна.
Однако спустя полчаса его надежда и сама семейная жизнь были разрушены. Из подъезда дома Головкиной выскользнула Анна Сергеевна, огляделась, свернула за угол и зацокала каблучками по брусчатке Большой Ордынки.
Не выдавая себя, Самаров проводил ее взглядом, вышел на мостовую и со всей мощью, на которую был способен, хлестнул тростью по фонарному столбу. Трость погнулась, и на ней появилась рваная вмятина. Такая же, только глубже, осталась на истерзанном сердце Ивана Петровича.
Следующее явление этой постыдной «пьесы» углубило рану в сердце профессора. Из дома Головкиной вышел молодой человек, в котором Иван Петрович узнал своего племянника.
Второй обман оказался больнее первого: его предала не только жена, но и единокровный племянник.
Николай свернул за угол и скрылся в конце улицы. И тут с Самаровым произошла непостижимая вещь. Профессор вдруг понял, что напряжение, которое он испытывал на протяжении последних часов, вдруг отступило, и разум взял верх над чувствами. В глубине его мозга уже зародился план.
Именно в тот момент профессор Самаров принял судьбоносное решение, ставшее фатальным для всех участников драмы.
Возвратясь к Куманинскому подворью, где ждал извозчик, он сел в пролетку.
Радуясь его возвращению, тот спросил:
– В обратку поедем, барин?
– Нет, не туда, – сказал Самаров. – Давай, голубчик, правь на Кузнецкий. Ювелирный дом Лорие. Знаешь такой?
Хлестнув лошадь концом кнута, извозчик весело отозвался:
– Знаем! Как же ш не знать!
Домой Иван Петрович вернулся незадолго до ужина и сразу прошел в кабинет, а когда явился в столовую, боковой карман его сюртука заметно оттопыривался.
За столом, как обычно, сидели трое: сам Самаров, его жена Анна Сергеевна и племянник Николай. Глядя на профессора, никто бы не догадался о его недавних переживаниях. Казалось, он вполне удовлетворен своей жизнью.
Что касается Анны Сергеевны и Николая, они, напротив, были смущены, за едой старались не смотреть друг на друга и на хозяина дома.
На столе, как всегда к ужину, стоял графин с водкой. На закуски подавали сыры, свежие устрицы, окорок, сардины, грибы и черную икру.
В ожидании горячего Анна Сергеевна положила на тарелку одну сардинку.
– Сегодня ты мало ешь, – заметил Самаров и поинтересовался: – Не заболела?
Анна Сергеевна опустила глаза: