– Это надгробная плита! – взвизгнула я.
– А вот еще одна, – сказал Роджер, показывая на камень, соседствующий с тем, от которого я отскочила. – И еще... Я предполагаю, что это помещение находится как раз под часовней.
– Это правда, – сказал Кевин.
– Кевин, – сказала я. Мой голос звучал выше и тоньше, чем обычно. – Кевин, как глубоко лежит Рудольф?
Кевин засмеялся. В комнате звучало сильное эхо, и следующие его слова сопровождались подхихикиванием, обычно наблюдаемым у помешанных:
– Я тоже желал бы об этом знать. Я предполагаю, что где-то есть документы, в которых об этом сказано. Но я пока не нашел их.
На этом месте моих записей я испытала большой соблазн превратить их в историю с привидениями, полную страшных описаний, которая быстро раскупится в наши дни. Распухший труп... призрак или два... несколько луж запекшейся крови... Кевин, как маниакальный убийца, гоняющийся за мной с древним палашом... кто знает, может быть, я получила бы предложения и от кинематографистов. Но этого не произошло и не произойдет никогда.
Даже этому необычному подпольному помещению не удалось нагнать на меня волну страха. Мое ощущение дискомфорта было вполне естественным, так как вызвано нахождением в тесном и мрачном помещении, и обычным благоговейным, но в то же время отталкивающим отношением к умершим. Но когда Кевин повернулся к следующим дверям, ведущим в сырой коридор с каменными полами, я дала ему понять, что внизу я уже повидала достаточно. Би поддержала меня, напомнив, что уже становится поздно.
– Хорошо, мы поднимемся наверх, но вы должны посмотреть часовню, – настаивал Кевин. – Буквально одним глазом. Я знаю, что Роджеру будет интересно. Своды выполнены изумительно. – Его гордый взгляд собственника был тем более смешон, что он относил себя к левым социалистам.
Поскольку часовня не принадлежала к ежедневно используемым помещениям, то в ней не проводилось регулярных уборок. Бригаде уборщиков работы хватало и без того. Когда Кевин открыл дверь, множество пылинок затанцевали в лучах света, струящихся из высокого арочного окна, расположенного над алтарем.
Здесь было полдюжины скамеек, витиевато изогнутых, с подушечками для коленопреклонения. Из-за отсутствия распятий и других атрибутов я заключила, что последними здесь проводили службу протестанты. Первоначально, однако, часовня была освящена римской церковью. Своды часовни расходились ажурными линиями, и можно было отнести ее к концу XV столетия. Хотя более мелкий рисунок походил на работу, которую можно увидеть в часовне Генриха Семнадцатого в Вестминстерском аббатстве. Высокие стрельчатые окна относились к тому же периоду. Те, что находились сбоку часовни, были заколочены досками. Это было сделано, видимо, прежним владельцем, боящимся, что редкое старинное витражное стекло может быть повреждено.
– Я прошу прощения, что так темно, – оправдывался Кевин. – Это единственная комната в доме, куда никогда не подводилось электричество.
Тихо и не отдавая себе отчета в том, что делает, Би заняла место на одной из задних скамеек. Она сидела со склоненной головой и сложенными руками, пока все остальные осматривали то, что их интересовало. Единственным местом, не находящимся в тени, был алтарь, который освещался солнечными лучами из окна, расположенного выше.
Я всегда непросто чувствую себя в церкви, никогда не бываю уверена, что все делаю правильно. Пока я робко держалась в тени, Роджер, который явно не испытывал никаких сомнений, стал взбираться по невысоким ступеням, ведущим к алтарю. Только одна из ступеней была сделана из камня. На них лежало вышитое золотом малиновое покрытие. Оно не закрывало края ступеней и не доходило до пола у нижней из них. Роджер приподнял его и, наклонившись, заглянул под него. В этом жесте было нечто почти грубое, словно он украдкой заглянул под полу матери церкви.
– Интересно, – сказал Роджер. – Как ты думаешь, Кевин, что это такое?
Он спрашивал не меня, но я тоже подошла взглянуть. Под помостом алтаря находилась каменная плита около трех футов шириной и двух футов высотой. Она, по-видимому, была мраморной с рыжевато-коричневым рисунком, но надписей нигде не было видно.
– Святые мощи, возможно, – сказал Кевин немного веселым голосом. – Камень из гроба Господня или из Иерусалимского храма?
– Едва ли. – Ответ Роджера на шутливое предположение был быстр и энергичен. – Они не нуждались в мраморе со Святой земли доримских времен. Если я не ошибаюсь в своих предположениях, это итальянский мрамор, но возможно, что и греческий.
Мне понравилась его уверенность в том, что он говорил. В конце концов, он провел много лет в Восточном Средиземноморье, находясь на государственной службе. Чего я не смогла понять, так это его интереса к обычному, незамысловатому ненадписанному камню. Он и впрямь встал на четвереньки и, засунув голову под алтарь, стал ощупывать и вглядываться в камень. Наконец он неохотно поднялся и взглянул на наручные часы.
– Я совсем забыл о времени, – сказал он. – Я заказал столик на семь тридцать. Думаю, нам пора ехать.
Однако часовню он покинул последним. Он задержался в дверях, чтобы бросить последний взгляд, и слегка нахмурил свой высокий лоб.
Если бы я спросила его тогда... Нет, я не собираюсь описывать свою оплошность тривиальностями типа: «Если бы я знала» – и мучить себя раскаянием. В конечном счете это ни на что бы не повлияло.
Глава 4
I
Перечитывая то, что я написала до сих пор, я испытываю большое желание порвать все и начать снова. В свете того, что я знаю теперь, мои записи только сбивают с толку и ведут по ложному пути. Однако они довольно точно описывают не только развитие событий, но и настроение тех дней – мирное, безоблачное, идиллическое. Еще большим обманом было бы утверждать, что те залитые солнцем дни были омрачены хоть малейшим предчувствием.
Однако бывали такие моменты, как пребывание в склепе или гроза, когда меня не покидало чувство, что в доме кто-то есть. Такие моменты стали возвращаться в дни, последовавшие после вторжения Роджера в наше маленькое общество. Я употребляю слово «вторжение», поскольку так относился к этому Кевин. С самого начала между ними возникла какая-то настороженность – не как между врагами, а как между людьми, которые однажды, при определенных обстоятельствах, могут стать врагами. Роджер в действительности проводил очень мало времени со мной и с Кевином. Он забирал Би, и они уезжали обедать, ужинать, в длительные поездки. Изредка она проводила вечера у него и, возвратившись, с энтузиазмом рассказывала о его очаровательном доме. Ему принадлежал один из восстановленных коттеджей XVIII века, находящийся в деревне.
Ни я, ни Кевин никогда не бывали в его доме. Я не думаю, что я боялась показаться не ко двору, просто не было времени. У меня было множество других забот. С растущим очарованием на меня действовал сад. Старый мистер Марсден в конце концов с большим снисхождением позволил мне помогать ему в прополке. У меня было рукоделие и кроссворды. Почти каждое утро мы с Кевином играли в теннис, днем плавали в бассейне. Я хорошо загорела, и некоторые отвисшие складочки, сформированные долгим малоподвижным образом жизни, превратились в твердые мышцы. Правда, я очень мало сделала в работе над книгой – только предварительные наброски, подготовительные материалы и т. п. Мне казалось, что торопиться ни к чему.
Но бывали моменты и другого рода. Когда я вдруг отрывалась от своего рукоделия с чувством, что кто-то стоит, опершись о спинку моего стула, наблюдая с дружеским и одобрительным интересом. Когда ветви куста, который я прореживала, вдруг шевелились, как будто кто-то приглаживал их сзади. А еще были сны.
Первый из них приснился ночью, последовавшей за нашим посещением часовни. Я не могу припомнить все детали. Но помню, что очень старалась проснуться, зная только то, что сплю и что сон не был приятным.
Все это развивалось постепенно. Но я могу указать точный день, когда поняла, что в наш рай заползла змея, когда увидела мерцающие переливы ее чешуек под цветами и поняла, что это началось уже давно.
В то утро я проснулась от сотрясений, какие испытывала прежде, просыпаясь от приснившихся полетов и падений. Я заснула снова, но на этот раз запомнила кое-какие сновидения.
Мне приснился Джо. Вспомнила о Джо? Я не уделяла ему много места в своих мыслях, по крайней мере в осознанных мыслях. Со времени моего прибытия в Серую Гавань я получила от него одну маленькую открыточку. Открыточку, написанную мелким почерком, опрятным на вид, но трудноразборчивым. Текст занимал половину поля, предназначенного для сообщения, и касался только собственной исследовательской работы, которую он успел выполнить. Заканчивался он словами: «Пиши, старушка. Джо».
Я не намеревалась отвечать. Джо был не более чем раздражающим память эпизодом далекого прошлого. Если бы я не перестала думать на эту тему, то поразилась бы той легкости, с которой зашвырнула Джо в отдаленный угол моей памяти и захлопнула за ним дверь.
Теперь я действительно перестала думать об этом. Наступал еще один чудесный день. Из моей удобной кровати я могла видеть солнечный свет и голубые небеса, слышать пение птиц. Приглушенные звуки, раздававшиеся в отдалении, говорили мне о том, что Боб, или Майк, или кто-нибудь в том же роде косит лужайку. Я могла бы обдумать, какими из приятных вещей мне следовало заняться сегодня – теннисом, плаванием, завершением разгадывания кроссвордов или канвой картинки с китаянкой, для которой требовалась бирюзового цвета шерсть. Но что-то постучало в дверь, ведущую в отдаленный уголок моей памяти.
Джо не был первым человеком, в которого, как я воображала, безнадежно влюбилась, но я никогда не заходила так далеко, как в отношениях с ним. Каждый любовный эпизод заканчивался болью, раскаянием и долгими неделями страданий. Как же я могла забыть его так быстро? И что за дьявол, вырвавшись из плена, преследовал меня? Сон уже стал забываться. Я могла припомнить только ощущение опасности и яростную, отчаянную борьбу за то, чтобы успеть сделать что-то, попасть куда-то, пока не слишком поздно. Я видела лицо Джо, искаженное гневом и страхом, его кричащий, широко открытый рот.