ама – по одной. Почти с нежностью рассматривала хрупкие страницы: «Дружины, отряды и звенья! Ваш вожак – комсомол!», «Учитесь, ребята, готовьтесь стать хозяевами огромной, неистощимо богатой вашей страны! Ей нужны сотни тысяч умных голов…» Соревнования звездочек. Пионеры под Лугой собирают крапиву – витаминный корм для совхозных цыплят. Редакция объявляет конкурс на лучшую стенную газету. Информация о субботниках и воскресниках в городах и селах в помощь борющемуся Вьетнаму. Вот так-то. Маша с улыбкой отложила в сторону очередную подшивку.
– Здорово было, да? – на нее смотрела секретарь, девушка лет девятнадцати, с широко расставленными круглыми глазами. – Никакого насилия, порнографии для детей. Сборы макулатуры, металлолома, соревнования…
Маша на секунду зависла, глядя на девушку. Какое удивительное свойство восприятия мира! Ведь эта девочка совсем юна, так откуда эта тоска по прошлому? От родителей? Да, наверное. Маша могла бы сказать, что идеальное прошлое, впрочем, как и будущее, – это иллюзия. Кто-то лелеет образ России 1913 года – великой империи, которая так и не пустилась в полет, всему виной Первая мировая и последовавшая за ней революция. Кто-то – советского времени. Что она могла ответить этой восторженной почти сверстнице? Что революция не случается в идеальном обществе? Что, будь советская эпоха такой, какой она представлена в «Ленинских искрах», не выкапывала бы она сейчас одну за другой тайны старой коммунальной квартиры? Но Маша ничего не сказала, она вообще никогда не вступала в дискуссии с малознакомыми людьми. Тут и близких-то часто не убедишь в своей правоте, подумала Маша, вежливо улыбнувшись девушке с радостно распахнутыми глазами. Столько сил требуется. Нет, никогда она не поймет любителей жарких интернетных дискуссий на разнообразных форумах!
И она вернулась к газете 1959 года. Разворот с фотоконкурсом: «Жизнь нашего двора». Вот пять девочек в легких белых платьях взлетают на дворовых качелях – широкой доске, придерживая одной рукой панамки, а другой крепко вцепившись в веревку. Разношенные сандалики, белые носочки. А вот – любители поиграть в домино: серьезные мужчины – тюбетейки и кепки на головах, кто-то в мешковатом пиджаке и майке, кто-то в рубашке с закатанными рукавами. Вокруг играющих сгрудились болельщики – балагурят с папиросами в руках… Стоп! Маша склонила голову на плечо, вглядываясь: так оно и есть! Она узнала мужчину в тюбетейке на первом плане – квартуполномоченного Пирогова, а значит… Маша скосила глаза и прочла под снимком: «Третье место – ученик второго класса Лоскудов Николай». Маша повернулась к девушке:
– Мне сказали, у вас в архивах сохранились негативы. Мне нужны те, что относятся к этому номеру. Не поможете?
Она пододвинула к девушке подшивку.
– Без проблем! – девушка встала и, перебирая, как козочка, ногами, обутыми в сапоги на платформе, выскользнула за дверь.
Пока ее не было, Маша просмотрела оставшиеся газеты и нашла еще несколько Колиных фото. Можно только догадываться, подумала Маша, какую гордость должен был испытывать Колька оттого, что его фотоработы печатались в «Ленинских искрах»! Однако она явно поторопилась озвучить секретарше свою просьбу – придется еще раз гонять ее в архив.
Но все обернулось как нельзя лучше.
– Смотрите, – девушка протянула ей плоскую коробку, схожую с теми, которые Маша обнаружила пустыми на даче у Алексея Ивановича. – Тут все фотоработы юнкоров, юных корреспондентов, за 1959 год. Даже фамилии есть.
И правда, открыв коробку, Маша увидела старые негативы, на которых белым по краю была выведена фамилия Лоскудов.
Маша с надеждой взглянула на секретаря:
– А я не могу забрать пленки с собой – буквально дня на три?
Девушка задумалась. Маша знала, в архивах при библиотеке такой вопрос показался бы святотатством. Но тут – детская редакция, старые, никому не нужные уже полсотни лет как пленки…
– Они даже не все были напечатаны, – поднажала Маша. – А я вам их оцифрую, и вы сможете их использовать, если придется к месту, в моменты круглых юбилеев вашей газеты. Чем плохо?
– Под расписку, – строго сказала девушка.
– Конечно! – с готовностью кивнула Маша.
– Еще мне понадобится лампа, штатив, кусок картона, матовый белый скотч, – диктовал им Юрий Антонович, отчим Ксении. – Вы не думайте, я на этом уже собаку съел. Все свои байдарочные походы оцифровал и выложил для одногруппников Вконтакте.
– Я все достану. – Маша честно записала в столбик запрошенное и еще через час вновь появилась на пороге коммуналки.
– Я и не подозревала, что он такой профи, – кривовато усмехнулась Ксения, открыв ей дверь. Виолончелистка, похоже, недолюбливала своего новоиспеченного родственника.
«Отчим вообще, – сказала себе Маша, вспомнив своего, – неблагодарная роль». Но какие бы претензии ни предъявляла Ксюша к новому супругу матери, действовал он и правда весьма умело. В листе картона проделал окошко размером с один кадр, заклеил его сверху куском матового скотча. Сбоку – прорези, чтобы вставить пленку. Согнул с двух сторон края картонки, чтобы получилось нечто вроде кукольного журнального столика. Затем поставил картонную конструкцию мостиком на две коробки от стройматериалов, а внизу между коробками поместил зажженную лампу. Ксения и Маша молча смотрели на его манипуляции. А Юрий Антонович установил фотоаппарат на штатив и направил объектив вниз – прямо на проделанное в картоне светящееся окошечко.
– Все, – повернулся он к ним. – Готово. Теперь выберем режим съемки «макро» и станем прокручивать вашу пленку кадр за кадром, снимая на фотоаппарат. Делов на десять минут максимум, девочки.
«Девочки» переглянулись и кивнули. Отчим оказался прав: если не через десять, то через двадцать минут все фотографии оказались загруженными в Машин лэптоп. Но в виде негативов.
– Фотошоп имеется? – крякнул Юрий Антонович, ставя ноутбук себе на колени.
Маша быстро нашла программу и наблюдала из-за его плеча, как Ксюшин отчим сначала отрезал от кадра все лишнее, а потом перевел негативы в черно-белые позитивы.
Один за другим рождались на экране картинки «коммунальной» жизни: играющие в футбол мальчишки, дворник в белом фартуке метет двор, пенсионеры в шляпах, между ними – шахматная доска, выставленное на подоконник первого этажа радио, мужчины собрались под окном – слушают трансляцию футбола…
– Что это? – Маша остановила руку Юрия Антоновича.
– Где? – не понял он.
– Вон там, смотрите, слева от скамейки.
– Да окошко какое-то подвальное, – недовольный, что его прервали, Юрий Антонович откинулся на спинку стула.
– А давайте мы его увеличим, – попросила Маша.
– Ну, давайте, – послушно покликал на плюсик с лупой Ксюшин отчим.
– Ты видишь это? – повернулась Маша к замершей Ксении.
– Вижу, – в наступившей тишине Ксения дернула горлом, сглотнув слюну.
– А кто это? – нахмурился Юрий Антонович и еще раз нажал на увеличение.
Теперь весь экран был заполнен черным провалом подвального окна. А в левом нижнем углу его зияла чья-то голова с пустыми глазницами. Пустыми, но невозможным образом уставившимися прямо в объектив юного фотографа.
Колька. 1959 г.
Коля, Коля, Николай, сиди дома, не гуляй!
Скучно стало в квартире. Ну, вот правда! Раньше все собирались на кухне, давали детям попробовать вкусности, а Тома залезала на подоконник и вышивала – это если вдруг к тете Лали заходила клиентка на примерку и ей деться было некуда. Тетя Вера, учительница, помогала разучивать стихотворения – с ней все было проще, потому что она разбивала его на рифмы: чудесный – прелестный, взоры – Авроры. Иногда, распеваясь, входил дядя Заза: «Куда, куда, куда вы удалились, весны моей кислЫе щи!» И все смеялись. А теперь Пироговы не зазывают к себе даже посмотреть телемост с Таллином, постановку «Когда горит сердце».
– Навязываться не будем, – спокойно говорит брат. – Не зовут – и не зовут. Имеют право.
– А мы скоро купим телеприемник? – канючу я. – Я в «Огоньке» видел фото с американской выставки в Сокольниках – там штук двадцать моделей! А у нас новый «Темп-2» вышел. Деревянный, полированный. И ловит пять каналов!
– Скоро, – бросает брат, проводив взглядом только одного человека в нашей коммуналке, который не изменился, – тетю Зину. Тетя Зина выходит в китайском халате с драконами из комнаты и не спеша направляется в ванную. Золотые хвосты драконов извиваются от спины к ногам, и Лешка, кажется, совершенно заворожен этим волнообразным движением.
– Привет, Леш. Привет, Коля, – говорит она, и я понимаю, что нет – и она изменилась. Раньше тетя Зина нам только кивала. И то – не каждый день. Приятно.
А вот все остальные изменения – ну, просто из рук вон. Сам слышал: тетя Галя обвинила тетю Лали в воровстве, мол, тетя Лали из каких-то там обрезков с тети-Галиной юбки сшила мне крест на костюме мушкетера. А что ей с этих обрезков? Тетя Лали в ответ сказала, что, если бы тетя Галя не торговалась с нашей чухонской молочницей, она бы до сих пор нам носила деревенские молоко с творогом. И так раскричались, я думал, в домовой комитет жаловаться пойдут. Но нет – дядя Пирогов тихо с тетей Галей переговорил в комнате, после чего она почти перестала появляться на кухне. Теперь там толчется этот мерзкий Мишка – в комнате ему не очень-то и рады, но он, гад, глаз не спускает с Тамары. А она его боится, я ж вижу! И тоже запирается у себя.
– Слыхал, у Томки жених есть в Грузии, – сказал я однажды Лерке, так, чтобы эта каланча услышала. – Мандарины продает.
– Очумел? Она ж маленькая еще, – удивился Лерка.
– У них заранее все, – поясняю я.
– Как у королей?
– Ну. Один раз договариваются, потом не суйся – ножичком порежут и обратно в свою Грузию укатят, ага, – говорю я громким шепотом и наблюдаю, как Мишка, переместив спичку из одного конца сморщенных в ухмылке губ в другой, засвистел футбольный марш.