Вела попыталась дверь отворить, но не поддалась та, будто заколотили ее.
– По небу летать, ласочка. Ведь не врал я тебе, правду открыл, а ты слушать не хотела.
– Что за тварь ты нечистая?! Не подходи ко мне!
Обожгло лоб, схватилась Вела за голову и почувствовала, что на ней венок невесть откуда взялся. Попыталась она его снять, да не тут-то было.
– Не говорила тебе матушка, что плакать по покойникам нельзя? – Некрас продолжал улыбаться. – Услышал я, как ты рыдаешь, вот и явился. Сама меня позвала, а теперь прогоняешь? Нельзя так, Вела.
– Не тебя я звала! – возразила она.
– Веслав твой тоже приходил, да только пугал тебя больше. Пытался ведь показать тебе, где искать покойника надо, у которого я личину забрал, а ты не видела ничего. Виноват ли я, что ты такая наивная?
– Приходил? – удивленно повторила Вела.
– Защитить тебя хотел твой ненаглядный, все по дому бродил, следы оставлял, огненной искрой в лесу светился, а ты… – Некрас руками развел. – Полюбила другого и ничего не заметила.
– Не люблю я тебя! – зло бросила Вела. – Нечисть ты проклятая, нет тебе места на этой земле!
– Хватит, Вела.
Появился он за ее спиной, обхватили Велу руки горячие. Закричала она, принялась извиваться, от тлеющей одежды дым подниматься начал.
– Отдала ты мне сердце, Вела, – шептал Некрас ей на ухо, – и теперь никуда от меня не денешься. Как только заговорила со мной, так и пропала, бедненькая.
Развернул он ее к себе, и разглядела Вела, что голову его рога венчают. Глаза стали козлиными, желтыми, по полу застучали копыта.
– Черт… – выдохнула она.
– Люб я тебе, Вела?
Завопила она, но поздно было: закружил ее вихрь огненный, и пропали они.
Поговаривали потом старики, что в ночь, когда пропала Вела, видели они в небе звезду яркую, летела она по небу, оставляя за собой пламенный след.
Мальвина Гайворонская. Кормилица
Давным-давно, когда грань между богом и зверем была тоньше, граница миров – проходима, а нравы – проще, одна молодая охотница готовилась стать во главе стаи…
Мчится охота, и я мчусь вместе с ней. Звонкий лай загонщиков все ближе, запах страха добычи – четче. Большая часть стаи отстала и выдохлась, но не я. Мои лапы сильны, мое тело – пружина, мое дыхание – ритм. Справа мелькают черные спины – свита Матери-Охотницы бежит подле своей госпожи. Прыгнет ли она сегодня первой? Зверь в разы больше и сильнее привычного, и глава стаи медлит: она уже в тех летах, когда начинаешь бояться промаха. По Закону, чтобы твое место заняла более молодая и сильная, одной ошибки мало, но после нее это станет лишь вопросом времени. Власть великой пошатнется.
Мать медлит, рассчитывает момент, и я не выдерживаю. Прыгаю первой, впиваясь зубами в горло огромного зверя, перегрызая артерии, расцарапывая лапами брюхо. Зверь хрипит, пытается поддеть меня и рогами, и шипованным хвостом, но я проворнее. Бьется. Наконец с хрипом валится на землю. Я стою на нем, моя морда в крови. Низко кланяюсь Матери-Охотнице. Твоя лучшая дочь сегодня была первой. Честь твоей крови, Мать.
Она раскатисто лает, смеясь. Свита склоняется в почтении, давая Матери пройти и разделить добычу. Отставшие охотницы догоняют нас. Мы раздираем мясо прямо на месте, ведь дотащить такую тушу до стаи не сможем. Мне достается самый большой кусок и одобрительное урчание матери. Ее кровь самая сильная. Она – глава.
Стая пирует – добыча хороша. Говорят, зверь долго ходил в богах у презренных с той стороны Леса, и это делает плоть вкуснее вдвойне. Магия его крови успела пропитаться надеждами и отчаянием дикарей, и терпкий привкус их желаний пьянит. Зачем этот дурак вообще вернулся обратно, во владения Настоящих? Неужто поверил в свою мощь так же, как молящиеся ему люди? Счел себя всесильным, непобедимым? Только не на наших землях. Здесь ты либо в стае, либо добыча.
Первыми по Закону пируют Мать, ее свита и лучшие охотницы. Я всегда в их числе. Прочие самки гордо лежат, мерно помахивая хвостами и ни о чем не волнуясь, – хватит на всех. А вот детеныши и самцы, их растящие, допускаются последними. Смотрят с тайной надеждой: перепадет ли что-то достойное со стола Матери, или только объедки да потроха достанутся им и от столь мощного зверя? По привычке выискиваю взглядом Светлого. Жмется среди прочих самцов, чуть прихрамывает на одну лапу. Видать, опять побили свои же. Казалось бы, самцам и так в иерархии ниже падать некуда, но нет. Шерсть у Светлого чудо как хороша – дивная, густая, нежная, палевого оттенка, слишком редкого в наших краях. Все охотницы хотели волчат с такой шерстью, и ему часто перепадали хорошие куски. Вот только он слишком слаб и так ни разу ни одной и не смог сгодиться. Незавидная участь.
Вгрызаюсь в лучший кусок, отданный Матерью. Уже наелась, но как приятно жевать через силу, пока слабаки смотрят голодным взором. Так вкуснее. Ловлю встречный взгляд Светлого, тоскливый и полный боли. Когда ты ел последний раз? Давненько охотницы не пытались зачать от тебя, а другие самцы к мясу не пускают. Ненавидят выскочек. Может быть, голод заставит постараться получше?
Беру остатки – хватило бы еще на троих – и легко, словно мясо и не весит ничего, бросаю к лапам Светлого. Смотрит долго. Ишь ты, еще и раздумываешь? Но склоняется, принимая подарок. Стая видит, кто сегодня решил попытать счастья. Мать вновь заходится смехом – ее кровь, конечно, сильна, но с бесплодностью Светлого уже все смирились. Благосклонно машет хвостом – пытайся, глупышка. Не будет такой шерсти в нашей стае, но ты попытайся. Ошибки молодым полезны.
Поднимаю кусок и уношу в сторону своего логова. Светлый плетется следом, еле слышно ступая по сухой траве. Был бы самкой – цены бы не было в разведчиках, но не повезло. Уродился поджарым, красивым и бесполезным самцом.
Бросаю мясо вглубь пещеры, пускаю его первым и захожу сама. Пусть поест для начала. Силы ему понадобятся. Ложусь на пол и внимательно наблюдаю за ним. Не спешит, не хватает жадно куски, как другие самцы. Хочет подражать благородным охотницам? Забавный.
Уж не знаю, что послужило тому причиной – угощение ли в виде небывало пропитанной магией Леса добычи, удача ли, что улыбалась мне в тот день, но у Светлого получилось. Щенки. Пятеро лопоухих волчат, все как на подбор с его роскошной шерстью и моими мощными лапами. Четыре девчонки – ох, и красива же будет моя свита, когда я стану Матерью-Охотницей! – и один самец. Бесполезный, конечно, но в нем моя кровь. Авось будет поудачливей горе-папаши и многим в стае подарит свою чудесную шерсть. Светлый почти не покидает пещеру, постоянно вылизывая, воспитывая и научая малышей, да и сама я отлучаюсь только на охоту: они еще слишком малы, чтобы бежать со всеми. Как же сладко было дать знать о детях Матери-Охотнице. Твоя кровь вновь сильнее. Я принесла самых красивых щенков.
Бесполезный оказался наиболее глупым из помета – самец, что с него взять. Ни мозгов, ни чувства самосохранения. Умудрился ночью сбежать из пещеры, пока я, наевшись, давала Светлому ловить на мне блох. Напал на мелкую змею и попытался ее сожрать. А та, не будь дурой, цапнула его перед смертью, да цапнула хорошо: место укуса мгновенно распухло и посинело. Нашли щенка мы не сразу – по сиплому, еле слышному дыханию. Светлый заскулил – прикипел к помету. Сердце отца не обманешь, природа такая у них – любить всех своих детей. Матерям с этим проще: все, что могла, я им уже дала, остальное – отцовская забота. А Светлый не уследил. Воет.
Смотрю на маленький комок шерсти в его лапах. Вылизывает. Сестры подошли своей смешной детской походкой, в недоумении тыкаются мордочками в брата. Не понимают, почему он, вопреки обыкновению, не бежит за ними. Во мне закипает какая-то странная, необъяснимая ярость. Да, конечно, это самец, бесполезный, ненужный, но он моей крови, а моя кровь сильна. Моя кровь не умрет по глупости, из-за змеи.
Быстро ухожу и так же быстро возвращаюсь с добычей. Этот зверь магическим никогда не был и из Леса не выходил, никакой силой детей и мужа не напитает, но хотя бы прокормит, пока меня нет. Светлый смотрит непонимающе. Не верит. Низко рычу, впервые в жизни говоря с ним. Есть цветы, которые лечат любой яд. Я принесу такой Бесполезному, тот оклемается, и все будет хорошо. Хватит выть. Береги детей.
Он кивает, ошарашенно. Шутка ли – охотница, лучшая из дочерей Матери, снизошла до общения с самцом, пусть и зачавшим с ней. Вновь смотрит долго и вдруг подает голос:
– Легкого пути тебе, Кормилица. Иди с моей удачей.
Самки не знают примет, а вот жизнь самцов ими буквально кишит. И вправду, если ты никогда не уверен в завтрашнем дне, полностью зависим от расположения другого и не творишь свою судьбу собственными лапами, а лишь плетешься в чужом хвосте – легко в таком случае слепо уповать на чудо. Презренные дикари с другой стороны Леса, молящиеся на нас, Настоящих, как на богов, все как один чтят приметы, и наши самцы не лучше их. Но я молча киваю. Светлый дает мне единственное, что может, – свою удачу. Он в нее верит. Красивый у него голос, кстати. Надо будет послушать еще, когда вернусь.
Лизнула каждого из детенышей, нежно дала лапой по носу Светлому и в три прыжка скрылась в ночи. Время не ждет. Пора наполнить ночь кровью.
Цветы растут с другой стороны земель стаи. Об их свойствах знают все, а посему суются сюда лишь глупые да отчаянные: нет лучшего места для западни, чем водопой или всеисцеляющий цветок. Говорят, сейчас тут поселился какой-то котяра. Стая не любит котов: те не почитают своих самок. И я тоже сейчас их не люблю: мне нужен цветок, а этот толстый, зажравшийся горе-охотничек, отвыкший от погонь, преграждает дорогу. Он раза в три крупнее меня: сказываются годы хорошей кормежки, но я не привыкла отступать. Я – кровь Матери-Охотницы, лучшей из стаи. Не проиграю.
Он поет, и я с тихой ненавистью зажимаю уши: коты могут замурчать тебя, свести с ума, лишить воли, и ты сам, покорный, пойдешь им в пасть. Слушать его нельзя. Я вою. Вою громко и неистово, стараясь заглушить его голос, и быстро прыгаю. Дыхание не сбивается, но мощные лапы рассекают лишь воздух и