– Фионову. Видел, как она входит в подъезд за несколько минут… точнее, за двадцать минут до предполагаемого убийства. Как выходит оттуда и идет быстрым шагом, заворачивает за дом. Понятное дело, что самого момента, как она сбрасывает Полину из окна, не видно. Но мне и этих кадров было достаточно, чтобы понять, что эта страшная женщина убила мою Полину. Зависть и ненависть – вот и все женские мотивы, толкающие таких вот стерв на убийства.
– И тогда вы решили отомстить ей и отравить, да?
– Да. Я, признаюсь, даже купил яд и намеревался отравить ее, пригласив за город. Вот и представьте себе весь ужас и кошмар, который мне пришлось пережить, когда я нашел ее мертвой там, в камышах…
– Получается, что кто-то выполнил за вас грязную работу?
– Ну да! Когда я увидел ее там, в воде… У меня просто крышу снесло! С одной стороны, я был как бы удовлетворен – Фионова понесла наказание за совершенное ею убийство. Но, с другой стороны, я испытал такой шок, мне стало так страшно, что я уже и пожалел обо всем, что случилось, пожалел о своем желании лишить ее жизни, выбросил яд… Совершить убийство даже в мыслях – это страшно. Я повторяю это слово, потому что не могу найти более подходящее. От этой картинки, от вида ее мертвого лица, я не избавлюсь теперь никогда… Получается, что я потерял любимую женщину, но, получив труп ее убийцы, потерял и покой. И неизвестно, когда я теперь приду в себя. А кто ее убил-то? Кому она причинила такое зло, что человек взялся за нож?!
– Мезенцев, идите уже… – устало отмахнулся от него Сергей.
И когда за биологом закрылась дверь, он долго еще не мог прийти в себя от услышанного. То, что Фионова терроризировала людей, что у нее был скверный характер, он уже понял. Но чтобы она совершила реальное убийство! Просто дьяволица какая-то! Интересно, будь она от природы красавицей, была бы такой же стервой или нет?
Этот разговор с Мезенцевым испортил настроение Сергея. А как хорошо начиналось утро! Они проснулись вместе с Рожковой в одной постели у нее дома. Как же им было хорошо вдвоем, какой нежной была с ним Люся, какой милой и родной. Ее голова на его плече, вот это ощущение, что она стала как бы его частью, вошла в его жизнь, – это он назвал бы настоящим счастьем. Запах ее волос, вкус кожи – все было волшебным, он просто потерял окончательно голову. И начал воспринимать ее не как Рожкову, которую знал и видел почти каждый день, а как совершенно новую, прелестную и ранее неизвестную ему женщину. Короче, он влюбился так, что только при мысли о Люсе уплывал куда-то далеко…
И тут этот Мезенцев. Зачем рассказал про Фионову? Другой бы на его месте, получив пропуск, рванул бы подальше отсюда домой, чтобы отмыться физически и привести мысли в порядок. А он взял и признался в мотиве и готовящемся покушении на убийство. Ну не дурак ли? Хотя и его тоже можно понять. Он просто не мог уже держать в себе такую тайну – все-таки Фионова убила его невесту, Полину Марееву. И вряд ли он это придумал. Да и зачем бы ему это надо было?
Да, на ноже действительно была кровь Фионовой. Но на рукоятке ножа не было вообще никаких отпечатков.
Так, все! Хватит уже думать обо всем этом! Надо подшивать папку.
Он позвонил Рожковой, не мог не рассказать о Мезенцеве.
– Сережа, я в городе. Отпросилась на сегодня, мне надо по магазинам… – защебетала она, и от этого голоса и того, что она поделилась с ним своими планами, как если бы они уже были женаты, ему стало как-то хорошо на душе.
– Да не вопрос! Погуляй, конечно.
Он хотел добавить от души, мол, выбери себе духи, но не нашел в себе силы, не знал, как правильно это произнести. Да и стоит ли это вообще говорить, не лучше ли самому купить духи? Хотя, с другой стороны, духи стоят дорого, и будет глупо, если он потратит деньги и купит то, что ей не понравится. Поэтому рановато еще покупать духи. Надо сначала изучить ее вкус. Ну или купить «Шанель»… Хотя можно просто перевести ей на карту денежку и предложить ей самой купить свои любимые духи. Но для этого надо бы записать номер ее карты. Или отправить по телефону?
Думая об этом, он видел перед собой картину: Марина Фионова сталкивает с подоконника девушку, и та летит, летит…
Бр-р-р…
30
Это был не шопинг. Просто Рожкова, которая не спала всю ночь, сначала из-за того, что провела ее в объятиях Сергея, а потом никак не могла уснуть, чувствуя интуитивно, что он напрасно так быстро успокоился, поверив в виновность художника Зимина, решила провести собственное расследование. И ее целью было не доказать Родионову, что она умнее его, нет, как раз наоборот – она хотела ему помочь до того момента, пока он не закроет это дело. Надо было все проверить самым тщательнейшим образом.
Находясь в мастерской художника и разглядывая его картины, где было так много дивных пейзажей с ромашковыми полями, васильками, ландышами и березками, она не поверила в то, что человек, который написал эти полотна, способен так жестоко расправиться с женщиной. Чтобы его рука, привыкшая к кисти, вот так жестко всаживала нож по самую рукоять в живот пусть даже и оскорбившей его особы.
Уже перед тем как покинуть мастерскую, она разговорилась с еще одной женщиной, вероятно, другом семьи и подругой Татьяны, чтобы расспросить о здоровье Зимина. Выяснила, что у него и без того сердце болело, что он постоянно пил какие-то препараты. Рожкова прошла в спальню художника, где на широкой кровати, похрапывая, спала, раскинувшись в своем темном балахоне, Татьяна, и увидела в изголовье на тумбочке поднос с таблетками и бутылочками, которые сфотографировала, после чего отправила фото своей подруге, врачу, которая и подтвердила, что эти лекарства обычно выписывает кардиолог.
Конечно, можно было более тщательно изучить этот вопрос, связавшись с лечащим врачом Зимина и, конечно же, с патологоанатомом, который вскрывал тело. Но Люсе и без того стало ясно, что Зимин мог умереть просто потому, что был болен. И что для того, чтобы случился инфаркт, ему вовсе не обязательно было кого-то убивать.
Ее план был прост и одновременно дерзок. И дерзость эта заключалась лишь в том, что действовать она решила за спиной Сергея. Простит ли он ее за это? Поблагодарит в случае удачного исхода дела или нет? Конечно, они еще так мало были вместе, и она недостаточно знала его, чтобы спрогнозировать его реакцию на какие-то ее поступки. Ну что ж. Вот теперь все и прояснится. Если он, как и многие мужчины, будет воспринимать ее просто как женщину, глуповатую и готовую во всем подчиняться своему мужу, то зачем он ей нужен? Если же он увидит в ней человека, если сумеет оценить и ее деловые качества, вот тогда совсем другое дело. Но мысль о том, что она собирается резко вмешаться в расследование, воспользовавшись своей собственной схемой, заставляла ее сильно нервничать.
Проводив утром Сергея, она, сказав, что у нее дела и что она приедет на работу позже, допила кофе, оделась и позвонила Кристине Метель.
– Кристина, это Людмила Рожкова, мы познакомились вчера с вами в мастерской Зимина, – она старалась говорить чуть ли не весело, как если бы они познакомились не в мастерской, где недавно умер убийца, а на вечеринке.
– Да-да, конечно. Что-нибудь случилось? – спросила Кристина примерно таким же тоном, как если бы их знакомство было связано с какими-то светскими делами или людьми.
– О нет! Просто у одного моего хорошего знакомого скоро юбилей, и мы с друзьями и близкими людьми хотели подарить ему картину. После того как мы познакомились с вами, я заглянула в интернет, увидела ваши прекрасные фантазийные натюрморты и поняла, что это то, что нам и нужно. У вас есть что-нибудь на продажу?
– Неожиданно… – вырвалось у художницы. – Вот уж меньше всего предполагала подобную тему для разговора. Конечно, есть!
– Я бы хотела посмотреть… – Не дожидаясь, когда Метель сама направит разговор в нужное ей русло, предложила: – Можно я прямо сейчас приеду к вам? Просто у меня день такой насыщенный, а сейчас есть свободных часа два.
– Без проблем. Подъезжайте!
Вот и отлично, подумала Рожкова. Быстро собралась и поехала к Кристине.
Она впервые увидела художницу в домашнем облачении. Это был бархатный узорчатый золотистый с красным халат с капюшоном, который заканчивался шелковым шнурком и кисточкой. От Кристины пахло шампунем, влажные волосы колечками закручивались вокруг ее головы. Выспавшаяся, отдохнувшая, она с удовольствием показывала свои работы Рожковой. Комментировала скупо, не расхваливая их, а просто обозначая какие-то детали. К примеру: «Эти фиалки я увидела на подоконнике одной своей приятельницы, сфотографировала их и написала маслом. Видите, за ними проглядывается кусок подоконника и черное стекло, в котором отражаюсь как раз я…» Или: «Все без исключения любят маки. Поэтому у меня много маковых букетов. Считаю, что, когда зимой, в стужу и метель, человек смотрит на такую картину, ему становится теплее… Вы не находите?»
Вдоль одной из стен, на полу, стояли работы, прислоненные друг к другу, которые совершенно не походили по своему стилю на Метель.
– Это ученические работы Кати Фионовой, понимаете, о ком я, да?
– И как, у нее получается?
– Сами видите… Она способная ученица. Много работает. Конечно, ее сестра сильно тормозила ее, внушала ей, что она бесталанная и все такое, давила на нее… Для творческого человека это недопустимо. Конечно, ей нужно много работать, чтобы достичь реальных результатов именно в рисовании, то есть стать хорошим рисовальщиком, и тогда… Вот, видите? Она прекрасный колорист, она хорошо чувствует свет и тень, безошибочно определяет тон, которым нужно подчеркнуть эту самую тень, а как хорошо у нее получаются солнечные блики! Словом, ей надо еще учиться и учиться, в чем я ей, безусловно, помогу.
– А где она все это рисовала? Вернее, писала?
– Да здесь же и работала. Места много. Конечно, она старалась делать это в мое отсутствие, ну а когда я работаю здесь, она перемещается в соседнее помещение, там тоже французское окно, много света, да и лампы стоят мощные… Там и мольберт стоит. Хотите заглянуть туда?