Он спросил, кто такая Марина, я ответила.
– Когда вы последний раз видели свою сестру?
Я объяснила ему, что видела ее вчера, и что вообще подумала, что она потерялась (да, я так и сказала, не «пропала», а «потерялась»!), и что мы с подругой как раз сейчас пришли в полицию, чтобы заявить об этом.
Он уточнил, в каком именно отделении мы находимся, потом, подумав немного, попросил меня прислать, если возможно, фотографию сестры.
Я напряглась.
– С ней что-то случилось?
Почему-то эта мысль, и это при том, что телефон Марины находился в руках следователя, посетила меня в последнюю очередь. Я пообещала ему прямо сейчас поискать в своем телефоне фото сестры и прислать.
– Зоя… – Я почувствовала, как глаза мои наполняются слезами. Словно они первыми правильно отреагировали на случившееся. – Ее телефон сейчас у следователя. Он попросил прислать ее фото… Как ты думаешь, что бы это значило?
– Господи, спаси ее и сохрани, – перекрестилась Зоя, бледнея. Мы отошли от окошка дежурного, встали в сторонку, я принялась листать в телефоне папку с фотографиями. Довольно быстро нашла фото Марины, где она в домашнем халате сидит дома в гостиной с чашкой чая в руках. В чашке был какой-то лечебный чай. «Запомни этот момент, моя дорогая, – сказала она в тот вечер, когда купила и принесла домой какую-то пряную травяную смесь, которую назвала чаем, – мы – это то, что мы едим и пьем. Будешь правильно питаться – дольше проживешь!» Не знаю, зачем я ее тогда щелкнула. Быть может, чтобы подразнить ее, мол, все запомню, моя дорогая, или (и от этой мысли мне стало нехорошо) чтобы прислать это фото следователю? Со странным чувством наползающего на меня какого-то ледяного страха я отправила фото.
Родионов (на этот раз я запомнила его фамилию, потому что попросила его повторно представиться) сказал, чтобы я оставалась в отделении, что он приедет примерно через час-полтора, к сожалению, не раньше, потому что находится за городом. Попросил меня обязательно его дождаться, сказав, что это очень важно. И, возможно, для того, чтобы мы не потерялись, спросил мою фамилию.
– Фионова Екатерина Дмитриевна, – представилась я сиплым от волнения голосом. – Мою сестру зовут Марина Дмитриевна Фионова. Что с ней?
– Дождитесь меня, – сухо сказал он.
Зоя, услышав разговор (а наши современные телефоны тем хороши и одновременно опасны, что каждый находящийся поблизости человек, даже при условии, что ты не включаешь громкую связь, прекрасно слышит весь разговор без каких-либо усилий), посмотрела на меня так, что у меня мороз по коже пошел.
– Зоя, пожалуйста, не смотри на меня так. Еще же ничего не известно. Наверное, нашли телефон Марины. Если бы нашли саму Марину, то этот Родионов так и сказал бы сразу… Не пугай меня раньше времени. И вообще, пошли уже отсюда, здесь от стен веет человеческими несчастиями.
– Да как же мы пойдем, если он попросил тебя оставаться на месте?
– Так он же приедет через полтора часа! Зоя, я не могу здесь оставаться!
И я, отмахнувшись, быстрым шагом направилась к выходу. Вот здесь, на улице, на пока еще теплом августовском солнышке, мне стало заметно лучше. Глупости все это! Ну, потерял человек телефон. С кем не бывает? Поэтому я и не могла до нее дозвониться. Но долгое время телефон казался мне мертвым, то есть был отключен. Кто-то его нашел, включил… И тут я от досады сжала кулаки. Все-таки моя сестра – странная особа. Вот зачем ей понадобилось снимать блокировку с телефона? Видите ли, ей было страшно, что когда-нибудь ей не удастся самой включить телефон по отпечатку пальца или по паролю, и тогда она не сможет воспользоваться платежной системой «google pay», куда вбиты все ее банковские карты. И вот этот страх, что, подойдя к кассе в супермаркете, она не сможет расплатиться, и заставил ее снять блокировку с телефона. Если бы не это обстоятельство, тот, кто нашел телефон, не смог бы его открыть и дозвониться до меня. Получается, что в жизни нет ничего случайного. Теперь даже солнце уже не пригревало, а казалось холодным.
Я осмотрелась и увидела расположенное буквально в нескольких метрах от себя, на другой стороне дороги, кафе «Ветерок». Быстро перебежав по пешеходной зебре дорогу, я зашла в кафе. Пустые столики.
– У нас кофе и еда только навынос, – предупредила меня девушка за стеклянной стойкой. – Сами понимаете…
Ах да. Ковид, пандемия. От всего этого сумасшествия многие мои друзья провалились с головой в панические атаки. Вроде бы уже все разрешили, и начали открываться кафе и рестораны, но вот здесь почему-то засада.
– Тогда мне кофе. Навынос.
Я вышла с большим пластиковым стаканом с кофе, присела на скамейку под высоким, крепко пахнущим после дождя тополем и сделала несколько глотков. И тут мне позвонила Кристина.
– Как дела? Нашлась твоя сестра?
– Пока нет… Ты извини, что я не пришла. Подруга запаниковала, мы пришли в полицию…
– Да ладно, я же все понимаю. Но все будет хорошо, вот увидишь. Просто твоей сестре так же, как и тебе, захотелось немного свободы!
Я вот прямо увидела улыбку Кристины, где-то в моей голове возникла эта картинка: Кристина с телефоном в руке стоит возле своего огромного, в пол, окна мастерской в длинном светлом балахоне, подпоясанная грязноватым, в разноцветных пятнах масляной краски, фартуком. Солнце заливает и Кристину, и мастерскую, развешанные по стенам и разложенные повсюду картины, играет веселыми бликами в букетах цветов, словом, живет там. Да уж, лучше бы я пила кофе в мастерской, где мне всегда так хорошо и спокойно, чем сидеть здесь, напротив полицейского отделения, и дожидаться приезда следователя.
– Ты уверена, что твоя сестра так поступает с тобой исключительно из-за любви?
Этот вопрос задала мне Кристина в мой первый визит к ней, сразу после того, как мы с ней познакомились и она попросила меня позировать ей. Понятное дело, что перед этим меня словно прорвало и я рассказала ей о нашем скандале, о том, как сестра дала мне пощечину.
– Да, она действительно любит меня. И эта любовь отравляет меня. Уж лучше бы она меня ненавидела или хотя бы просто ей было наплевать на меня. Так было бы легче.
– Ну, если любит, то придется тебе постоянно прощать все ее закидоны.
Да, она так и сказала – закидоны. То есть она как-то сразу определила, что это не совсем нормальная любовь. Что она какая-то патологическая, что ли, бешеная. Что это все равно как связать меня по рукам и ногам и осыпать сестринскими поцелуями и клясться в любви. Да и что такое эта самая любовь? Разве любовь не подразумевает прежде всего желания осчастливить человека, которого любишь?
– Да я и прощаю, – ответила я слабым голосом, как если бы не была в этом уверена. – Понимаете, ей кажется, что жизнь – это война, что повсюду стреляют, и она старается защитить меня от пуль и взрывов. Она какая-то напуганная этой жизнью. И она только тогда спокойна, когда я дома и, грубо говоря, пью молоко. То есть я у нее на виду.
Часть нашего разговора, который происходил во время сеанса, случайно услышала незаметно появившаяся в мастерской девушка. Она была точной копией Кристины, только совсем юной. Подумалось, что они сестры. Мое удивление походило скорее на шок, когда я узнала, что они мать и дочь, настолько обе выглядели молодо. Это позже я узнаю, что Кристине на тот момент было тридцать два года, а ее дочери Валентине – шестнадцать. Как-то сразу подсчиталось, что Кристина родила, будучи ее ровесницей, тоже в шестнадцать. И я, еще только познакомившись с ней, уже готова была сразу же и оправдать ее раннее материнство – если она была так же красива, как сейчас Валентина, то неудивительно, что мужчины не давали ей прохода и кто-то очень настойчивый добился-таки своего, и бедная девочка «залетела».
– Вот-вот, – засмеялась Валентина, подходя к матери и целуя ее в щеку. – Моя мама точно такого же мнения. Всю жизнь пытается защитить меня от пуль. Да только я-то знаю, что никакой войны на улице нет, что все, кто окружают нас, такие же люди, как и мы. Из плоти и крови. И что не нужно их бояться. Ну да, есть опасные элементы, но где их нет? И если всю жизнь просидеть дома, то, когда очнешься уже старухой, поймешь, что она, эта самая жизнь, прошла мимо тебя. Вот так.
– Там гречка и котлеты, – бросив на дочку мимолетный, но полный любви взгляд и тем не менее отмахнувшись от нее, мол, не мешай работать, – сказала Кристина. – Знакомьтесь, моя дочь Валентина.
Так я узнала и о дочери, и о том, что та крутая металлическая лестница в углу мастерской, которую я разглядывала, пока позировала, ведет на второй этаж, где и расположены комнаты, в которых и проживает семья Метель. Да, фамилия Кристины была вот такая снежная и красивая – Метель.
Казалось бы, я знала Кристину всего ничего, только пришла к ней, ну, выпила чаю, меня усадили на диванчике и попросили не двигаться. Сперва болтали о том о сем, но как же такое могло случиться, что я открыла ей душу? Рассказала о своей жизни, сестре? Я восприняла ее как попутчицу в поезде, которой можно рассказать все, зная, что все мои тайны так и останутся тайнами, – какое дело постороннему человеку до меня, до моей жизни? Вышли из поезда и разбежались в разные стороны.
И ведь поначалу и мне показалось, что после этого сеанса мы, что называется, разбежимся и, возможно, никогда больше и не встретимся. У нас не было общих знакомых, да и интересов. Кристина принадлежала к местной богеме, так я, во всяком случае, тогда подумала. Это потом я узнаю, что она не очень-то жалует местную тусовку, хотя дружит с некоторыми художниками и театралами. Что Кристина – это как княжество Лихтенштейн, может и карликовое, но вполне себе независимое государство. Что она самодостаточна, свободна и этим счастлива. И что для нее, по сути, не существует правил. Разве что те, которые она сама для себя и придумала.
Так вот, я в первый же сеанс рассказала ей о своих отношениях с моей сестрой, да что там, пожаловалась ей на нее. И так уж получилось, что, озвучивая все свои упреки в адрес сестры, я, к своему же большому удивлению, понимала (хотя и не могла уже остановиться!), что превращаюсь в настоящего монстра-предателя своей семьи. Ведь сестра – она и есть моя семья. И что я, не в силах оценить ее заботу и любовь, первому встречному вылила на голову ушат претензий и обид на нее.