Генерал осторожно предположил:
— Советские самолеты смогут с полуострова атаковать нефтяную базу в Румынии?
— Вы инженер, генерал Йенеке, и понимаете, что это станет катастрофой для нашей техники и армии. Техника — это наша сила! Величие Германии — в наших танках, машинах, артиллерии!.. Что вы молчите, Йенеке, вы не согласны со мной?! — В голосе Адольфа Гитлера усилились визгливые нотки — признак начинающегося приступа ярости.
— Конечно, мой фюрер, вы абсолютно правы! — Йенеке прикрыл глаза и медленно, будто во сне, проговорил то, что вынашивал уже десятки дней. Ему было безумно страшно высказывать вслух мысли, которые мучили его уже которую ночь. И он даже подозревал, что Гитлер не прислушается к его словам, но ради собственной жизни надо попытаться остановить этот ад. — Я инженер, и я генерал вермахта, я часть вашей армии, мой фюрер. И, как командующий Южным фронтом, настаиваю на эвакуации войск с Крымского плацдарма. Наши силы слабы, техники не хватает, чтобы оказать должное сопротивление русским. Мы не можем сдерживать растущее сопротивление Красной армии, каждый день мы теряем десятки километров наших территорий.
Гитлер нетерпеливо прервал неприятную для него речь, он уже почти кричал:
— К вам будет направлено подкрепление! Крым должен остаться нашим во что бы то ни стало! Это приказ моему преданному генералу, а не инженеру! Иначе я буду сомневаться в вашей преданности рейху, Йенеке! Выполняйте приказ!
— Да, мой фюрер, — покорно сказал Эрвин.
Он понимал, что сейчас лучше не спорить, командующий армией вермахта не услышит, вернее не хочет слышать, аргументы, призывающие к отступлению. Даже малейшее упоминание о капитуляции на крымской территории вызвало у Гитлера приступ раздражения. Пришлось оборвать сложный разговор и согласиться с приказом о подготовке наступательной операции. Хотя внутренне генерал Йенеке переговоры не закончил. Мысленно он всё еще говорил, убеждал, приводил доказательства, что сопротивление набирающей силу Красной армии опасно и бессмысленно: «В Крымском мешке германскую армию ждет поражение, смерть, как в Сталинградском котле. Но с тем отличием, что под Сталинградом было стремительное наступление русских, а на полуострове немецкие части ждет медленная смерть. По капле, по километру русские выдавливают нас с этой части страны, они, как и мы, копят силы для мощного удара, третьего удара Сталина. Уже были Ленинград, Днепр… Красная армия одержала там победу, следующим рубежом будет юг бывшей территории СССР, выход к морю. Это развяжет руки Черноморскому флоту, он тоже будет участвовать в ежедневных атаках. Здесь, на южном полуострове, нас ждет смерть, верная смерть». От жуткой мысли генерал вздрогнул, вскочил и заметался по кабинету. Как же он устал от этой войны, длинной, изматывающей, а вовсе не стремительной, как рассчитывал фюрер. Сейчас бы вернуться домой, в родной Фререн! С отвращением генерал инженерных войск Йенеке взглянул на серое небо за окном, из которого сыпалась днем и ночью бесконечная ледяная морось. Постоянный холод от слишком влажного воздуха был ужасен, от сырости плесневела форма, ныл застарелый артрит в колене, а форменный китель неприятно облипал измученное тело влажным коконом. Иногда Йенеке казалось, что от ледяной влаги вязкого крымского климата его тело будто проржавело насквозь.
После тяжелого разговора с фюрером пожилой генерал отер бисеринки пота со лба и склонился над столом, заваленным бумагами. Если фюрер отказывается прислушаться к его словам, то надо найти путь самому выбраться живым из этого смертельного мешка. Он не может умереть здесь, на чужой земле, вдалеке от своей родины. Приказ фюрера, слава вермахта, мировая власть — всё это лишь слова. А вот его ноющее колено и острая тоска по родине мучат каждый день. Эрвин не замечал, как в глубокой задумчивости качает головой — нет, он не хочет быть генералом арийской империи, потому что тогда он будет мертвым генералом. Он уже стар и хочет вести жизнь обычного инженера на пенсии в своем доме в пригороде Фререна, а погоны, кресты и почетные похороны после очередной победы русских пускай достанутся другим.
Командующий четырьмя фронтами генерал РККА Федор Иванович Толбухин кивал в такт резким словам, звучавшим из черной эбонитовой трубки телефона:
— Вернуть полуостров в состав СССР! Гитлер с 17-й армией засел у нас в тылу, в глубине Крыма. Сражение на Южном плацдарме — это будет наш следующий удар после Карпатской операции. Вам поручено в кратчайшие сроки подготовиться к прорыву. Крым и Черное море должны стать нашими во что бы то ни стало!
— Есть, товарищ главнокомандующий. Приказ будет выполнен, товарищ Сталин, все силы сейчас брошены на одесско-крымское направление. К полуострову через Сивашский залив возводится переправа, по ней пойдет тяжелая техника. Артиллерия, пехота уже передислоцированы с материка на новый плацдарм с помощью плавсредств своими силами. Черноморский флот держит под контролем нашу часть побережья!
— Федор Иванович, перед тем как затевать драку, надо знать, куда бить кулаком. Уж ты, опытный командир, знаешь это, как никто. По стратегии наступления готов доложить? Завтра за тобой прилетит самолет из Москвы, доложишь в Ставке ВГК о запланированной операции.
— Есть, товарищ главнокомандующий. Сегодня же проведу совещание с командирами подразделений, чтобы собрали сведения по немецким позициям. К докладу готов!
— Жду, Федор Иванович. Крым для нас важен, он открывает выход в Черное море, освободит базу для флота. Собирай информацию, готовь операцию и действуй.
Генерал Толбухин после разговора с главнокомандующим Красной армией нахмурил брови, кликнул ординарца:
— Сообщи во все подразделения. Командирам частей от полков до корпусов сегодня вечером прибыть на совещание в штаб армии.
На совещание к генералу в сторону главного штаба тронулись грузовики с офицерами, командирами воинских частей. К вечеру временный командный пункт в бывшем здании техникума был полон людей. Мужчины в военной форме, с орденами на груди, погонами высоких чинов обсуждали новости с фронта, делились, как удалось разместить подчиненный им личный состав на новом плацдарме. Притихшими голосами обсуждали поспешность сбора, ведь неспроста генералу понадобилось провести общее совещание командующих армейскими частями.
Гудящая толпа затихла, стоило только генералу Толбухину войти в зал. Как один человек вытянулись десятки мужчин в военной форме, разом повернули головы к командующему фронтом. Тот обвел взглядом своих офицеров, штабных и фронтовых, давно и преданно служащих Родине. Это его армия, мощная сила, ведь за каждым из мужчин с бравой выправкой стоят тысячи бойцов, которые без промедления исполнят приказ командующего — отдадут жизнь, пойдут под пули врага. Его рядовые и офицеры готовы на всё ради победы над Гитлером и его армией, ради освобождения родной земли!
Он скомандовал «Вольно», встал перед картой и начал свой доклад. После генерала пришла очередь докладывать командирам корпусов, отдельных подразделений. Говорили долго, обсуждали, иногда доходя до жарких споров. Совещание продлилось всю ночь, ординарцы и его помощники то и дело выносили из комнаты пустые стаканы со спитой заваркой и пепельницы, густо утыканные окурками. Утром генерал Толбухин не стал отдыхать, лишь собрал бумаги и записи, которые успел сделать во время встречи с командирами частей, переоделся в парадный мундир и приказал ординарцу: «Готовь машину, едем к аэродрому!» Ему не докладывали, но военный точно знал: там уже ждет транспортный Як. Строгая военная дисциплина — основа устава Красной армии, и касается она каждого, будь то солдат или генерал.
Возвращались по разбитой дороге в свои части командиры уже под утро, хотя даже тяжелая ночь не заставила закаленных военными буднями мужчин уснуть. Теперь они вполголоса обсуждали то, что услышали в штабе, примеряли новые планы к своей дивизии или корпусу, размышляли, как еще ускорить усиление своих позиций и передислокацию частей армии. Подготовка к новому прорыву всегда требует информации о германских планах: только так можно выстроить верную стратегию атаки и выставить дополнительные силы на нужных позициях.
Командир 16-го укрепрайона капитан Пархоменко объяснял своему фронтовому товарищу Белкину, полк которого расположился на границе военных действий с германскими частями:
— Строим! День и ночь строим переправу через залив. Дмитровка вся гудит: тащат, стучат, роют! Переправу навели, причал, ветку мостим по воде прямо через залив.
— По воде?! — ахнул майор Белкин. Комдив был старше молодого капитана, прослужил всю свою жизнь в пехотных войсках, и изобретения инженерии, с которыми не приходилось сталкиваться, удивили его до глубины души.
— Вот именно, придумали же. Считай, бери да клади! И ветку старую разобрали, материал есть, руки есть! У меня люди в землянках живут, домов не хватает, вот какое хозяйство. — С досадой стукнул себя по колену Пархоменко. — А погода видел какая? Дождь, снег, на море шторм! Волны в три человека ростом. Мы строим, а ветер рушит. Сутками с ним боремся, с морем, с ветром. Нам выделили средства воевать с немцами, а мы против Сиваша стоим. У меня в ледяной каше по шею люди сутками работают. На себе тащат орудия, боеприпасы вместо лошадей, а лодки и катера назад сносит шторм, как букашек каких-то. Эх, слишком медленно всё идет! Нам бы поскорее тепло: при хорошей погоде мостить в разы легче.
Его собеседник тоже пожаловался в ответ:
— А у нас партизанский отряд пропал! — Он покосился на остальных офицеров, нет ли особистов, чтобы не обвинили в разглашении секретных сведений. — По линии «Д» работали! Мне в подчинение передали партизанские отряды на лесных массивах, большие соединения в сотни человек. Они должны были провести диверсии — подрывы германских коммуникаций. Всё налажено было, не первый раз такое проворачивали. С самолета снабдили их боеприпасами, взорвали, доложили. А второй отряд, который действовал возле поселка Борун, пропал и на связь не выходит. В их задачу входило взорвать бывший тракторный и мост в поселок, к ним отправили авиацию в ночь. Вернулся летчик обратно, говорит, работает и завод, и переправа, никаких следов взрывов. Получается, не осуществили они диверсию, а сами пропали. Вторые сутки пошли, что делать с ними, как искать, как на связь выйти. Ума не приложу. Ребята опытные, всю войну действовали в тылу врага, что могло приключиться — не могу даже предположить. В штабе доложил, конечно, но ты же знаешь, как в уставе у нас в армии — приказ должен быть выполнен. А мне