— Ложитесь. — Он сунул ей свой ватник, единственную чистую вещь, чтобы хоть как-то удобно расположиться на жесткой поверхности. — Час на отдых, и потом выдвигаемся.
Сам стянул сапоги и шагнул прямо в одежде под струи водопада, чувствуя, как ледяная вода смывает пылающую боль. Хотя поток обжигал тело, стало легче, успокоился огонь по всей коже. Пленка смазки, которая разъедала тело, смылась, одежда перестала отдавать мерзким запахом. Капитан вышел из-под природного душа, испытывая облегчение, и сжался от озноба. Одежда впилась ледяным коконом в кожу, его скрутило, словно огромными ледяными пальцами. Глеб попытался сделать несколько упражнений, чтобы согреться, однако сил на это у него не осталось. Ноги подогнулись, и Шубин неловко рухнул прямо на камни. От собственного бессилия разведчика накрыло злостью и отчаянием. Вдруг что-то теплое обхватило плечи. Алеся накинула на него ватник, а потом прижалась к нему всем телом, стараясь согреть:
— Тише, тише. Надо отдохнуть, или мы не дойдем. Сейчас станет тепло.
Она стянула с головы платок и растерла Глебу спину, руки. Он едва смог прошептать:
— Спасибо.
Сил говорить не было, они сцепились с Алесей, как два зверька, согреваясь от тепла друг друга, и провалились в тревожный короткий сон.
Проснулся Глеб от того, что его за плечо трясла Алеся:
— Вставайте быстрее! Поднимайтесь! Надо идти! Пока солнце светит, надо пройти ущелье.
Они двинулись в путь, снова карабкались через крутые перекаты, обдирали кожу в узких коридорах ущелья. Хотя Алеся была права: обратный путь был уже не таким опасным, потому что они знали, что их ждет впереди. Шли медленно, берегли силы, время от времени делали короткие перерывы. Напарница Глеба рассказывала о том, что смогла рассмотреть во время наблюдения:
— Когда я подползла по берегу к переправе, через мост шли танки. Я не видела, сколько их было, но точно больше трех. Под фонарем только остаток колонны успела рассмотреть. Когда добралась к мосту, то вся техника уже была на той стороне, проезжала вдоль цехов. Но немного, судя по звуку, пять или шесть единиц. У поворота рядом с дорогой из района стоит пост — заграждение из бревен, чтобы останавливать технику. Там проверяют документы, досматривают машины. Насчитала шесть автоматчиков, половина из них ходят по кругу, осматривают территорию. Еще вдоль реки проверяют пространство патрули, по два человека. Они проходят по периметру Боруна, примерно на расстоянии друг от друга в два километра. Всего, наверное, не меньше двадцати пар таких автоматчиков. Смена дозорных в двенадцать ночи, не успела подойти ближе из-за смены караула. Офицер привел колонну из солдат, они разделились по парам и начали патрулирование, остальные перешли через мост и сменили часовых блокпоста. На другом конце переправы есть третий пункт охраны, там вышка с прожектором; их тоже заменили на новеньких в двенадцать ночи. Получается, двадцать единиц личного состава на мосту и около сорока человек патрулирует улицы. Потом проезжали какие-то отряды, я не смогла рассмотреть их. На мотоциклах, целая вереница. Они заехали через пост после полуночи в поселок и больше не выезжали. Раньше не видела мотоциклетчиков, по трое в каждом мотоцикле. Вернее, три человека, если с автоматами, а если двое, то в люльке установлено какое-то большое орудие. Под кожухом я смогла заметить только стволы.
— Это отряды СС, — сказал Глеб, внимательно слушавший каждое слово. — В люльках установлены пулеметы. Сколько их было?
— Пятнадцать мотоциклов.
— Двое на сиденье, еще третий мог сидеть в люльке. Человек тридцать-сорок штурмовиков. Я думаю, их прислали искать партизанский отряд или усилить охрану поселка, а именно ремонтных мастерских. Из-за прибытия танков для ремонта немцы сгоняют в поселок другие подразделения, укрепляют подходы, — предположил разведчик.
Алеся, которая шла впереди, оглянулась. В ее голосе слышалась тревога:
— А вы видели, как охраняют территорию мастерских? Там поставили прожектор на самом верху, он светит постоянно по всем постройкам. Светит с самого верха вышки с охраной. Мне было видно свет даже у моста. Из-за прожектора и вышки к заводу не то что внутрь пробраться — даже близко не подойти. — Она вдруг остановилась и уставилась на разведчика тяжелым взглядом: — Вы ведь понимаете, что эта диверсия — верная гибель для всего отряда? Даже если мы сможем заложить взрывчатку по периметру цеховой территории, то немцам серьезного урона не нанесем! Взорвем забор, вышку, а самим мастерским никакого вреда не будет. После такого живыми оттуда не уйдем, нас не выпустят из Боруна! Это будет смертельная операция, смертельная для всех, кто будет в ней участвовать! Танки, эсэсовцы, вышки, пулеметы — столько всего против сотни человек, которые даже не все вооружены. Вы думаете, они смогут голыми руками уничтожить германскую охрану?
Лицо женщины стало смертельно бледным, скулы заострились так, что она казалась тоже вырезанной из камня, что окружал их. Неожиданно Алеся почти со слезами в голосе попросила:
— Вы можете сообщить в штаб, что операция невыполнима? Это слишком дорогая цена! Столько человеческих жизней! Вместо диверсии мы доберемся к передовой, станем частью Красной армии. Будем служить, как обычные бойцы, вместе с остальными бороться против фашистов! Вы же поведете нас на верную смерть!
Шубин не стал спорить со спутницей: он заметил, в каком она отчаянье после вылазки. Борун с каждым днем наводняли дополнительные силы, германская техника, так что, устраивать там диверсию стало очень рискованно при таких обстоятельствах. Пускай даже у них многочисленный отряд, есть оружие. Однако запас боеприпасов к автоматам ограничен тем, что есть в магазинах, да и не каждый член отряда вооружен. Некоторые из партизан ослабели после плена, часть отряда — хрупкие, не обученные взрывному или стрелковому делу девушки. Партизанское подполье, несмотря на многочисленность, слишком слабая сила против той обороны, что сейчас кольцом встала вокруг поселка.
Алеся восприняла его молчание по-своему, губы у нее задрожали:
— Да, вы, как офицер, будете выполнять приказ до конца! Это ваш воинский долг! А я ведь человек, я хочу жить и хочу, чтобы мой муж был жив. Неужели все ребята из отряда нужны вам как пушечное мясо? Они стали мне родными за время, что мы жили в лесу. Каждый из них! Мы делились последним куском хлеба, всегда помогали друг другу. Неужели они все должны будут погибнуть, чтобы выполнить приказ?! Вы — офицер фронтовой разведки, и одновременно вы — человек! Вы прежде всего человек! Вы должны понять, что операция потребует огромного количества жертв.
Капитан сурово ответил:
— Я не убийца и не хочу посылать на смерть членов вашего отряда. Да, я боевой офицер, и мой долг — выполнить приказ, отданный штабом! Я пожертвую жизнью ради победы, если мне прикажут. Такой задачи штабом не поставлено. Мы должны не героически погибнуть без всякого смысла, а уничтожить врага изнутри. Действовать нахрапом, в лоб при данных обстоятельствах нет смысла, вы правы. Мы погибнем еще у ворот мастерских, да что там у ворот — даже мост пройти не сможем. Поэтому о новом плане операции я сообщу всему отряду и его командиру, вашему мужу, по прибытии. Молнирую в штаб добытые сведения. И только после согласования операции начну действовать. Да, диверсия — это всегда опасность, как и везде на войне. Послушайте, Алеся, я так же, как и вы, не желаю никому смерти, я капитан фронтовой разведки, мой долг — защищать людей от врагов, а не отправлять их на смерть. Обещаю, даю вам свое слово, что сделаю всё, чтобы никто не погиб на этом задании.
Женщина ничего не ответила на горячее обещание Глеба. Она отвернулась и пошла дальше. Женская тонкая фигура согнулась, будто под невидимым грузом, который теперь давил на нее.
В тяжелом молчании разведгруппа пробралась через самые опасные расщелины, прошла горную тропу над обрывом и наконец оказалась у подножия хребта. Солнце уже почти скатилось за горизонт, позолотив долину, перед тем как спрятаться на ночь.
Капитан предложил своей спутнице:
— Подождем немного: пускай совсем стемнеет. Через полчаса можно будет перейти долину без риска. Нас не заметит в самую сильную оптику никакой глазастый снайпер.
Женщина устало опустилась на камень рядом с военным. Вдруг она повернулась к Глебу. Глаза ее снова смотрели открыто, прямо на него:
— Простите меня, что не смогла сдержаться. Я не права, не права, сама знаю это. Не могу вас просить отменить операцию — это ваш долг. Простите мою минутную слабость. Так стало страшно и плохо от усталости, а еще потому, что в Боруне я своими глазами увидела, сколько там фашистов и какая крепкая охрана. — Она выглядела виноватой. Обычно спокойное, ее лицо потемнело от тревожных мыслей. — Я ведь никогда не сталкивалась с врагами лицом к лицу, Володя всегда заботился обо мне, оберегал меня. Всю войну я была только радисткой, работала в лагере, помогала мужчинам, ухаживала за больными. Но ни разу не была на вылазках, не участвовала в диверсии. Муж берег меня от этого ужаса, смертельной опасности. Когда Володя пропал вместе с отрядом, мне пришлось стать сильной. Стать как он. Эта ноша оказалась такой тяжелой… Ужасно страшно, просто невыносимо, когда видишь их лица, автоматы совсем рядом. И знаешь: одно движение — и ты мертв. Этот страх всё время душит, не дает дышать.
Глеб отозвался на ее признание:
— Я знаю, Алеся. Мне тоже страшно, всегда страшно. Нельзя давать страху взять вас в плен. Я вижу, что вы очень сильная! Вы пошли со мной в разведку через ущелье! Вы возглавили отряд! Освобождали партизан из плена! Три человека против двадцати вооруженных охранников. В вас столько силы! Не разрешайте страху ее разрушить. У нас всё получится, я обещаю, что мы выполним задание. Я лично, как военный разведчик, боевой офицер, сделаю всё, чтобы в отряде не было ни одной потери. Вместе мы сможем одолеть фашистов, любую армию, силу — верьте в это и не подчиняйтесь страху.
Тонкие пальцы обвили его ладонь. Алеся на несколько секунд прижала к его плечу заплаканное лицо: