У водопада на пятачке люди прилегли на расстеленных ватниках и шинелях. Глеб снял с себя нательную рубаху и велел пустить ее на перевязки — это всё, что он пока может сделать для пострадавших. Сам командир направился к обрыву, вернее проему, в который превратили скалу немецкие снаряды. Он осторожно подполз к краю образовавшейся расщелины.
Как Глеб и предполагал, внизу прочно обосновались немцы. Вдоль подошвы хребта тянулась цепочка из автоматчиков, понурая лошадь увозила прочь вместо бочки с водой в телеге тяжелый миномет. Орудие не смогло одолеть мощную скалу — рачительные фашисты больше не тратили снарядов. Вместо огневой атаки они организовали осаду каменной крепости. Хоть какое-то облегчение, что больше обвалов из-за выстрелов не будет. Однако нет и надежды спуститься и выбраться через поселок в лес: осаду готовили основательно. К ущелью подогнали целую роту немецких солдат, чтобы наблюдать за каждым метром хребта. Тут же сгрудились эсэсовцы, которые то и дело пытались рассмотреть в бинокли неприступную высоту. Юрт осадили, как огромную крепость, и отряд оказался в заложниках у каменных стен.
На своем наблюдательном посту капитан Шубин провел больше пяти часов — высматривал каждую деталь. Разведчик ждал, что немцам надоест караулить отряд и он найдет хоть какую-то возможность спуститься. Глеб рассмотрел в подробностях последствия их диверсии: через поселок тянулась огромная черная полоса с останками сгоревших почти дотла цехов; на дороге за рекой сгрудилась техника, которая прибывала для ремонта, но вынуждена была теперь стоять у непреодолимого препятствия. На берега́ реки запустили толпы солдат: они пытались убрать куски разрушенной переправы, но слой осколков, арматуры и бетона был слишком огромным. Половина поселка Борун была превращена в черное пятно из сажи и гари по причине действий диверсионного отряда. А немцы теперь беспомощно кружили рядом с руинами, не понимая, как восстановить важные объекты. Глеб надеялся, что через несколько часов СС или командование части решит не тратить усилий на преследование отряда, а займется разрушенными объектами. Однако время шло уже к вечеру, а охрану ущелья лишь усилили дополнительными единицами личного состава. Прибыли новые отряды солдат, с фонарями и инструментами, принялись окутывать каменные опоры колючей проволокой. Видимо, командиры немецкой части опасались, что партизаны смогут снова атаковать поселок так же внезапно, как сделали это ночью.
Но Шубин знал правду: сейчас они бессильны; единственное, что могут, — обстреливать остатками боеприпасов часовых внизу. А дальше, через трое суток, через неделю осады, их ждет мучительная смерть без еды и лекарств. Капитану в отчаянии хотелось расстрелять всю обойму по черно-зеленым фигуркам внизу, пускай он и понимал, что это бессмысленно: только выдаст свое присутствие. Да так хотелось выплеснуть ярость от собственного бессилия и злости на себя. Ведь мог, должен был предусмотреть такой вариант! Конечно, партизаны знали, что идут на риск, и были на него согласны, недаром вызвались добровольцами. Но никто из них даже подумать не мог, что их ждет. Медленное угасание в каменном мешке, мучительное, многодневное, безо всякой надежды на возможность прорвать оборону и уйти к своим.
У ног раздался шорох — появилась голова Феликса Левина. Он поправил перекошенные после взрыва очки, поглядел на пики огромного разлома, в который превратилась площадка между двумя скалами:
— Ч-ч-чт-т-то т-т-там ф-ф-фрицы, у-у-утихли?
Шубин вяло отмахнулся: не угомонились, только затихли, устав палить по безответным скалам. Он не шевелился: так тяжело было на душе от своего бессилия.
Левин пристроился рядом и, осторожно выглянув в просвет, сокрушенно покрутил головой. Вокруг их убежища немцы сооружали заграждения всё крепче и крепче.
— Об-б-бложили, — констатировал юноша. Он задумался на несколько минут, тоже, как и капитан Шубин перед этим, осмысляя всю опасность ситуации. Потом решительно заявил: — П-прорываться на-надо. Де-де-десятка вперед, о-о-ос-с-стальные выберутся.
Шубин понимал, что хочет предложить Левин — пожертвовать жизнями нескольких людей ради спасения всего отряда. Да только даже ценой жизни невозможно было вырваться из каменной ловушки, поэтому Глеб возразил товарищу:
— А раненых? Бросим их здесь умирать? Да и даже если получится прорваться через охрану и заграждения, куда дальше? — Он указал на серебристую нить, огибающую Борун. — Переправа через реку уничтожена, перейти вброд ее можно только рядом с поселком. Не рядом с ущельем, так у поселка немцы ликвидируют весь отряд. Нас слишком мало, а их слишком много. — Он в отчаянии признался: — Это моя вина, моя. Я должен был предусмотреть запасной вариант отступления. Ведь я видел, как в ущелье происходят обвалы. В самую первую вылазку видел своими глазами, насколько это опасно. И должен был найти другой способ покинуть поселок после операции!..
— М-м-мы с-с-сами вы-выбирали, — оборвал его Феликс, имея в виду, что стать частью диверсионного отряда каждый из них согласился добровольно. У него потемнело лицо: видимо, юноша решался на тяжелый шаг. — Я со-соб-б-беру р-ре-ребят. Н-н-ночью по-по-пойдем на про-про… — От волнения язык его совсем перестал слушаться.
Феликс сжал кулаки. Он принял решение и готов был действовать. Пускай ценой собственной жизни, и всё же он хотел дать отряду шанс попробовать прорвать окружение.
Глеб не стал спорить: после бесконечной ночи и отчаянного сражения силы его стремительно покидали. Усталость, голод взяли в плен его тело и не давали мыслить, шевелиться, решительно действовать. Оба диверсанта вернулись к пятачку, где расположился отряд. Половина отряда лежала без сил после ночной вылазки. Серые лица с глубокими складками и угрюмыми взглядами — все бойцы были обессилены и измучены после тяжелой операции. Им требовались силы, чтобы прийти в себя, — еда, тепло. Да вот только взять их было неоткуда в этой каменной пустыне. Вдоволь лишь ледяной воды горной реки и соленых волн моря.
Капитан Шубин подошел к раненым, проверил, наложены ли повязки, вслушался в тяжелый хрип дыхания Лопатина. Присел рядом, чтобы, если нужно будет прийти на помощь, подать воды или просто заговорить, отвлечь словом от боли. От усталости всё плыло перед глазами; красное марево на скальных плитах резало глаза, а чувство голода скручивало изнутри. Но он заставил себя усилием воли ходить между людьми, из последних сил наклонялся и советовал:
— Пейте, как можно больше пейте.
— Товарищ командир, что дальше? Как отсюда выбираться? — засыпа́ли его вопросами страдающие люди.
И Глеб обещал:
— Я придумаю, как выбраться. Обязательно придумаю.
Что еще сказать им, испуганным, отчаявшимся? Только дать надежду, которая, как пламя костра, поддерживает и согревает изнутри. После обхода командир отряда опустился на каменную площадку, которая с каждой минутой становилась всё холоднее, отдавая солнечное тепло, накопленное за день. Он беззвучно повторял сам себе, пытаясь так удержать мысль, которая то и дело терялась от усталости:
— Придумаю, придумаю, как выбраться. Я придумаю… Мы сможем. — Слова слились в один сплошной звук, веки, будто камнями, придавило, и он провалился в тяжелое обморочное забытье.
Глава 9
Из темной пустоты его выкинуло, словно каким-то толчком. Шубин завертел головой, пытаясь понять, что за звуки раздаются в темноте. Он перехватил автомат и кинулся на шум. Стучали камни под чьими-то ногами, но далеко от места ночевки отряда. Почти все бойцы дремали у шумящего потока воды; разведчику были хорошо видны в лунных отблесках их тела, которые сбились в одну кучу, спасаясь от ночного холода каменной постели.
Глеб снова вслушался. Нет, ему не послышалось: кто-то с немецкой стороны осторожно пробирался в сторону пролома. Он мелкими шагами пробрался к каменным развалам и наткнулся на Феликса Левина, который обматывал себя страховочной веревкой.
— Нет, — кинулся к нему разведчик, пытаясь остановить отчаянного юношу. — Не надо! Остановись! Мы не успеем спуститься следом: все слишком устали, чтобы начать прорыв осады! Это опасно!
Левин сделал шаг назад, почти навис над крутым спуском:
— Я р-ре-решил. Вы-вы не о-ос-становит-т-те. Спу-пу-пущусь и ска-кажу, что хоч-ч-чу ра-ра-работать на них. Ч-ч-что все п-погибли. Они с-с-снимут охрану, вы сможете у-у-у-уйти.
— Это самоубийство. Ты погибнешь, тебя отправят на допрос гестапо и под пытками выбьют все сведения.
Феликс перекинул ноги через край:
— Я умею т-т-терпеть б-б-боль. Вы б-будете с-с-свободны.
Он разжал пальцы, и веревка, уложенная кольцами, начала разматываться, плавно опуская тело юноши. Немцы у подножия скалы отреагировали мгновенно: раздались крики, кто-то успел сделать несколько выстрелов, и тут же автоматную очередь оборвал приказ офицера. Глеб прильнул к краю пролома. На его глазах Левина окружили солдаты; он едва успел полоснуть по страховочному тросу ножом, чтобы немецкие солдаты не могли по нему подняться. Феликс упал под градом ударов. Юноша выкрикивал на немецком языке свою просьбу, но ввиду заикания немцы не могли разобрать его слова. Наконец немецкий офицер остановил избиение, наклонился к окровавленному Левину. Тот, видимо, снова смог повторить свой рассказ о том, что единственный выжил из всего отряда. Но то ли немецкий офицер был не в духе, то ли Феликс был неубедителен. Вдруг, как по взмаху руки, вокруг избитого пленника столпились эсэсовцы, которые, как воронье, кружили, поджидая, поджидая своего часа. На черные волосы Феликса полилась вода из ведра, и тут же снова посыпался град ударов. Хотя теперь они были изощреннее и больнее: фашисты из отряда СС были обучены, куда бить, чтобы причинить сильную боль и при этом не убить человека, а заставить страдать. С Феликса стянули всю одежду, чтобы добавить к боли и моральные страдания от унижения. На глазах у сотни солдат, под их смех и одобрительное улюлюканье обнаженного беззащитного человека били то по ступням, то по почкам, то по ладоням. От ударов лопалась кожа, расползались кровавые полосы. Через час тело Левина превратилось в огромную сплошную рану; он перестал, кажется, понимать, где находится. Пленный пытался несколько раз встать или уползти, но его тут же награждали новой серией страшных ударов. Стоило ему затихнуть, как один из эсэсовцев обливал тело ледяной водой и приводил пленного в чувство. Пытки продолжались несколько часов, и всё это время Глеб не отводил взгляда. Каждый удар попадал ему прямо в душу, будто вместе с Феликсом избивали и мучили его. Разведчик не замечал, что шепчет вполголоса: