– Знаешь, почему я до сих пор не забрала твоё сердце? – прошептала она. – За тобой и Хаяси должок, и я этого не забыла. Пока ты мне нужен – ты будешь жить. Не забывай об этом и не пытайся снова меня подвести: второго напоминания не будет.
Она разжала пальцы, и Окумура грузно завалился на пол. Он жадно хватал ртом воздух и сипло дышал. Ему хотелось поднять голову и посмотреть этой твари прямо в глаза, но боль в сердце не давала разогнуться. Окумура видел перед собой лишь полы белого одеяния ведьмы. Его меч, его верный друг, тускло блестел в стороне – но он был слишком далеко, незаметно для колдуньи его не достать.
О Великий Дракон, если бы ненависть можно было обратить в оружие, Окумура тотчас же поразил бы колдунью, не дав ей больше и шанса ускользнуть!
Очередной удар сердца отозвался в груди невыносимой болью. Перед глазами всё стало меркнуть, в ушах зашумела кровь. Мир вокруг начал двоиться и расплываться, словно в каком-то дурном видении.
Ведьма легонько толкнула Окумуру, и он, как полупустой мешок с рисом, завалился на спину. Она нависла над ним – безразличие на бледной маске оттенял лишь лихорадочный блеск глаз, в которых, казалось, плескался весь мрак этого мира.
– Не думай, что я забуду о том, как ты пытался натравить на меня тайную полицию. – Окумура готов был поклясться, что эта поганая ведьма снова улыбалась. – Вот только расплачиваться за это будешь не ты.
Истинный смысл слов колдуньи дошёл до Окумуры не сразу. Но как только осознание достигло разума, он встрепенулся, и из груди вырвался отчаянный вопль:
– НЕ СМЕЙ!
Из последних сил он вцепился в ненавистную маску, и ведьма, не ожидавшая от него такого рьяного отпора, тут же отпрянула. Но было поздно: маска осталась в руке Окумуры, и мгновением спустя она рассыпалась на стайку бледных мёртвых мотыльков, с тихим шорохом попадавших на пол.
Градоправитель уже не видел этого: его взгляд был прикован к лицу ведьмы. Всё исполосованное шрамами, обожжённое: кроме глаз, на нём не было живого места. Какой раньше была эта женщина, теперь не смог бы сказать никто.
И ненависть, отразившаяся на лице ведьмы, ещё больше исказила её и без того уродливые черты.
В коридоре послышались торопливые шаги. Должно быть, кто-то из слуг услышал крик Окумуры.
– Ты за это поплатишься, – пригрозила ведьма. Силуэт её стал прозрачным, словно она и впрямь была призраком, а потом истаял вовсе.
В глазах темнело, грудь, где надсадно билось больное сердце, словно стянуло железным обручем. Лишь боль удерживала Окумуру в сознании. Боль и желание выжить во что бы то ни стало придали сил дотянуться до маленького мешочка, который Окумура всегда носил на поясе.
Там лежали пилюли, способные спасти ему жизнь.
Непослушными пальцами Окумура попытался ослабить завязки, чтобы достать хотя бы одну пилюлю, но руки окончательно перестали его слушаться. Он задыхался: сердце в груди будто начинили длинными и тонкими иглами, которые резали его изнутри и одну за другой разрывали ниточки, ещё связывавшие Окумуру с жизнью…
Когда в кабинет вбежали двое перепуганных слуг и охранник с мечом наперевес, сердце градоправителя уже не билось. Спасительная пилюля, до которой он так хотел дотянуться, лежала на роскошном хамаадском ковре, устилавшем пол кабинета. Лежала в насмешливой близости от скрюченных пальцев Окумуры, поправ его последнюю и отчаянную волю к жизни…
Час спустя в саду особняка собака сторожа обнаружила давно остывшее тело Яно, в груди которого зияла огромная рваная рана.
Кто-то вырвал бедняге сердце.
Глава 14. Уми
Спалось Уми тревожно. Несмотря на слабость, навалившуюся после не в меру насыщенного событиями вечера, крепко заснуть удалось только под утро.
Тогда-то Уми и приснился этот сон. В нём ей снова было шесть, и она сбежала из дома, но на сей раз одна. С Ёсио, главным товарищем по проказам, ей ещё только предстояло встретиться через долгих два года…
А пока Уми тихо кралась по небольшому проулку, где в ту пору ещё стояла аптека старого Ногу́ти. Из-за приоткрытых ставен доносилась визгливая ругань госпожи Ногути, любившей пилить своего супруга по поводу и без. Но на сей раз вспыльчивость женщины оказалась Уми только на руку: голоса заглушали осторожные шаги девочки, и она могла незамеченной пройти дальше. На главной улице можно было легко попасться людям отца, которых уже наверняка выслали на её поиски. Поэтому Уми собиралась спуститься к реке, обойти квартал по поросшему лесом берегу и уже оттуда подняться к воротам для прислуги – там-то её точно никто не будет поджидать.
Но, на её беду, у реки играли соседские дети. Они не общались с Уми: кто-то считал её странной, а кто-то откровенно боялся россказней о ёкаях. Дети предпочитали обходить Уми стороной и делать вид, будто её вообще не существует, но некоторые порой могли бросить вслед что-нибудь обидное. Однажды кто-то даже швырнул в её сторону камень – хоть обидчик и промахнулся, но Уми всё равно было обидно и больно, ведь она никому не делала зла и не желала ничего плохого.
В тот день с ребятами был новенький мальчик – да такой красивый, что на него заглядывались даже служанки, которые стирали одежду в реке и обычно не обращали внимания на шумные игры детей. Ладно сложенный и хорошо одетый, мальчик этот явно происходил из богатой семьи. Прямой нос и брови вразлёт – из него обещал вырасти настоящий красавец.
Уми тихонько наблюдала за детьми, прячась за стволом сосны. Она боялась, что тяжёлое после бега дыхание выдаст её с головой, но дети были так увлечены игрой, что ничего не замечали. Сегодня Уми пришлось скрываться не только от людей отца. За ней снова гнался тот тощий и пыльно-серый ёкай, который вот уже вторую неделю не давал Уми покоя.
Впервые она увидела этого духа в торговых рядах: он стоял прямо в толпе гомонящих людей, задрав кверху свою лысую морщинистую голову, и то ли к чему-то прислушивался, то ли чего-то ждал. Появление Уми ёкай почувствовал сразу. На щербатой роже духа было несколько пар глаз, и все они тут же уставились на девочку, стоило ей только оказаться в поле его зрения.
В ту пору Уми ещё побаивалась ёкаев и не умела давать им отпор. Иногда достаточно было сделать вид, что ты их не видишь, чтобы духи не приставали, но ребёнку всегда сложнее скрывать свои истинные чувства, чем взрослому человеку. На лице Уми тогда попеременно отразились все одолевавшие её чувства: от отвращения до страха, что дух может причинить ей вред.
«А, так ты можешь видеть меня? – прошелестел ёкай, ощерившись в острозубой улыбке. – Наглая человеческая девчонка! Надо откусить все твои милые пальчики, чтобы преподать хороший урок…»
С этими словами он ринулся на неё, да так быстро, что Уми едва успела укрыться от духа в ближайшей часовенке, установленной на большом перекрёстке для Бога Дорог. Покровитель путников, он мог также защитить и от злых духов – это знали даже дети. Уми приникла к каменному изваянию улыбающегося старца – именно так по большей части изображали Бога Дорог в Тейсэне – и долго стояла там, крепко зажмурившись, пока её не нашла перепуганная служанка, сбившая все ноги в поисках убежавшей господской дочери.
В тот день Уми повезло, но зловредный ёкай, похоже, всё не оставлял попыток добраться до неё. Сегодня она заметила этого духа на набережной Отмели. Ёкай принюхивался и вертел своей кошмарной лысой головой, и Уми поспешила вернуться домой, где дух её точно не достанет…
Уми не боялась игравших у реки детей – некоторые духи были куда страшнее. Но она не хотела, чтобы незнакомый и красивый мальчик видел, как её дразнят. Однако страх перед возможным появлением охотившегося за ней духа оказался сильнее, и потому Уми, набравшись решимости, вышла из своего укрытия.
– О, а вот и ведьма пришла! – принялись улюлюкать заметившие её дети.
– Какую страшилку расскажешь на этот раз?
– Ты что, не зли её! Вдруг она на нас проклятье нашлёт?
Уми быстро шагала по усыпанному галькой берегу, крепко сжав челюсти и стараясь не давать волю слезам. Со временем её перестанут задевать чужие слова, но теперь отчего-то ей было обидней вдвойне. Она чувствовала, что незнакомый мальчик тоже смотрит на неё, и Уми отчаянно желала, чтобы спокойные воды Ито вышли из берегов и утащили её за собой, подальше от этого позора. Взглянуть на мальчика она так и не решилась и потому не знала, насмехался ли он над ней вместе с остальными или нет.
Но когда брошенный кем-то камень больно врезался в плечо, позади раздался крик:
– Эй, ты чего творишь?
Уми обернулась. Ей хотелось потереть саднившее плечо, но уязвлённая гордость говорила быть выше этого. В любой другой день Уми ввязалась бы в драку с обидчиками, но сегодня у неё нашёлся заступник. Новенький мальчик с перекошенным от гнева лицом навис над одним из детей – по-видимому, тем, кто кинул камень в Уми.
– А если бы ты ей в голову попал? Извинись, живо!
Глаза мальчика гневно сверкали, а в голосе прорезалась невиданная для ребёнка сила. Должно быть, таким же строгим тоном со слугами разговаривал отец мальчика – у кого ещё он мог такому научиться?
– Да не буду я, – пробурчал метатель камня. – Много чести для ведьмы…
Не желая больше выслушивать очередную порцию гадостей в свой адрес, Уми отвернулась и прибавила шаг.
Вскоре она услышала приближающийся хруст гальки, но оборачиваться не стала. Новенький мальчик нагнал её и пошёл рядом.
– Прости, что так вышло. Сильно болит?
Уми покачала головой.
– Тебе не за что извиняться. И лучше не общайся со мной, а то без друзей останешься, – посоветовала она ему, но новенький не внял её словам.
– Такие друзья мне не нужны, – спокойно возразил он. – Сегодня они кинут камень в тебя, а завтра – в меня, если я им чем-то не угожу.
Уми невольно усмехнулась. Ей понравились рассуждения мальчика. Но ещё сильнее запало в сердце, что он принял её сторону, не стал избегать, как остальные дети.