«…Твое признание в поезде по дороге:
— Я даже не думала, Ланц, что этот человек посмотрит в мою сторону. Душа любой компании, красавец. Другая, наверное бы, захомутала его. Я не умею.
«Тик-так, — считал я и смотрел в окно. — Тик-так…» Чтобы остановить слезы. И был уже не тот, каким вошел с нею в этот поезд, в купе на двоих.
Мелькали дома станции, платформы. Привокзальный сквер с водокачкой.
Я вспомнил, как много лет назад моей матери — они в то время только разошлись с отцом — пришло в голову привести меня на детский маскарад одетым поваром. Кроме дурацкого колпака, за поясом у меня торчала поварешка; в огромной, как мне тогда показалось, квартире были мушкетеры, маленькие цыганки, офицеры. Нелепый костюм бросался в глаза. Меня заколодило, я не мог ни говорить, ни смеяться.
Тогда мне было десять лет, сейчас — за сорок. Ничего не изменилось.
Я знал о ее муже, с которым много лет назад она рассталась, о своем блистательном сопернике, знал площадки, с каких они и я стартовали в этом мире.
Моя жизнь прошла бездарно. В ней не было ни блеска, ни машин, ни имен. Скольжение по поверхности. Удел мяча. Единственно, может быть: не будучи «душой любой компании», я полностью принадлежал тому, кого любил, и никогда расчетливо не воспользовался ничьим одиночеством. Не ходил в «зятьях». Но даже это сейчас против меня.
— Почему бы тебе снова не попытать счастья с ним? Cпросил я, успокаиваясь.
— С этим покончено. Хочу, чтобы ты знал.
Состав шел ровно. Хмарилось, мокрые перелески тянулись за горизонт.
Я вспомнил, каким вошел в купе, думая только о том, чтобы остаться вдвоем, и мне стало больно за себя…»
Денисов отодвинул рукопись, потянулся за курткой. Надо было идти.
Домик стоял в стороне от главной аллеи, Денисов двинулся напрямик между деревьями. Несколько минут пришлось идти в полной темноте, светильники не горели. Наконец Денисов вышел на асфальт. Впереди шли люди, кто-то невидимый нес включенный приемник. Из транзистора слышалась английская речь.
Денисов подошел к телефону-автомату, набрал 02.
— Начальник на месте? Это Денисов, из Москвы.
— Товарищ Лымарь? Нет. — Дежурный так и не стал многословнее.
— Дома?
— Нет. А вы где? — спросил он, в свою очередь.
— В Доме творчества.
— Ну, и он там. На территории, у пищеблока.
Координаты были расплывчаты, Денисов повернул назад, как ему показалось, в сторону столовой, снова попал в темноту. Вокруг свистели цикады. Асфальт под ногами исчез, Денисов шел тропинкой между двумя рядами кустарников, попал к ручью — проходя днем, он не заметил его. Впереди засветлела стена приземистого здания. Это была столовая, он подошел к ней с другой стороны.
«Как тут тихо…»
Денисов подергал дверь — она была заперта. Двинулся назад, в темноту — с ходу налетел на дерево.
«Недостойно опера…» — подумал он.
— Товарищ, подождите, пожалуйста, — донеслось негромко от столовой.
Денисов оглянулся. Из темноты, за столовой, кто-то, прижавшись к стене, незаметно следил за его проходами.
— Вы мне? — Денисов сделал несколько шагов, остановился.
— Да. — Это был молоденький сержант, сотрудник милиции. Из-за угла он наблюдал за промтоварной палаткой, на которую Денисов только теперь, обойдя ее дважды, обратил внимание. У палатки была массивная — «не по чину» дверь, тяжелый замок.
«Видимо, тут не только зубная паста и крем…» — подумал Денисов. Он подошел ближе.
— Вы здесь живете, в Доме творчества? — Сержант цепко держал взглядом одновременно лицо и руки Денисова, в то же время не исключал возможности нападения на себя с боку, со двора столовой.
Денисов знал это состояние.
— Документы с собой? — спросил сержант.
— Я свой.
Сержант сильно нервничал — его следовало немедленно успокоить. Но главное — не двигаться, не доставать ничего из карманов.
— Двести тридцать пятый приказ в силе? Действует? -спросил Денисов.
Приказ этот висел на видном месте во всех дежурных частях, и вся милиция на инструктажах изо дня в день повторяла основные его положения — о вежливом и внимательном отношении к гражданам.
— Действует, — милиционер подумал. Он оказался смышленым. — Пожалуй, я знаю, кто вы. Дежурный говорил на разводе… — Сержант нажал манипулятор рации. — Товарищ начальник! Смирнов докладывает. Оперуполномоченный из Москвы… Да, здесь он. Приедете? У пищеблока. — Сержант выключил рацию, объяснил: — У нас вчера палатку хотели обокрасть.
— Кто, известно?
— Думаю, пацаны.
В конце аллеи показались огни, шла машина.
— Начальник — майор Лымарь Иван Федорович. — Смирнов поправил фуражку. — С ним старший опер, Пашенин.
Машина остановилась, вышли двое.
— Привет, Денисов. — Лымарь оказался подвижным, с живым, обманчиво приветливым лицом и глубоко внутрь спрятанной озабоченностью; типичный выходец из уголовного розыска. — Как дела? — Он словно знал Денисова сто лет.
— Нормально.
— Рад встрече. С Пашениным ты вроде знаком. — Он показал на старшего опера, неловко топтавшегося сзади. -Вечером второй раз пришлось ехать в райотдел, в Судак. Только освободился. Полно дел. Но будем тебе помогать. Слышишь? Все, что от нас зависит!
— Получили наш телекс?
— Да. Личный состав ориентирован. Сегодня на инструктаже снова повторили приметы… Вы передали «Ланц»?
— Да. Он сам себя так назвал.
Денисов не воспользовался паузой, Лымарь продолжил:
— Сколько уже дней прошло?
— Сегодня четвертые сутки.
— Пока ничего?
— Нет, обстоятельства не ясны.
Денисов вспомнил эпиграф, выбранный Ланцем к своей рукописи: «Тут лежит перо жар-птицы, но для счастья своего не бери себе его…» И дальше: «Так просто! Пойми, безумец! Посмотри на часы… Давай же оправдывай ее! Скажи, что в эту минуту она тоже смотрит на часы, скучает…»
С аллеи раздались голоса, женщина ругала ребенка, просившегося на руки. Ночь полна была невидимыми людьми, пением цикад.
Лымарь поинтересовался главным:
— Как он стрелял?
— В упор. — Денисов понял, кого и что имеет в виду Лымарь. — Одним патроном. Собственно, там и был один патрон.
II. «КОГДА ОБОРВУТСЯ ВСЕ НИТИ…»
— Отсюда уже видно! — Командир строевого отделения на ходу стряхивал с фуражки капли дождя. В конце платформы, впереди, угадывалось что-то черное. Светильник там едва горел.
Денисов ускорил шаг.
— Кто его обнаружил?
— Носильщик. Шел от элеватора.
— Кто именно?
— Сальков.
— Из бригады Романа?
— Он.
«Выбирать не приходится…» — подумал Денисов.
Несколько лет назад Сальков проходил связью от группы Стаса — бывших работников отделения перевозки почты, задержанных за спекуляцию и грабежи. В последнее время, правда, за ним ничего такого не значилось.
— Футболист… — уточнил командир отделения. — Знаешь его? Женился на девчонке из оперативно-комсомольского отряда…
Денисов кивнул.
Пока шли перроном, дождь начал стихать. Сбоку тянулись платформы, по-ночному пронзительно высвеченные, покатые; вода стекала с них, как с крыш. У одной из платформ чернел электропоезд. По другую сторону, позади путей высился элеватор — глухой, с бесчисленными лестницами по фасаду, — повторявший форму огромной деревенской печи.
— Сальков смотрит: кто-то лежит. Думал, пьяный! — Командир отделения был из пограничников — подтянутый, четкий, — работал недавно.
— При пострадавшем есть вещи?
— На платформе? Не видел.
— Кому Сальков сообщил?
— Ниязову. Он как раз стоял на перроне, против первого зала. — Ниязов был младший инспектор розыска. — Ниязов передал по рации дежурному.
— Где он сейчас?
— На стоянке такси. Опрашивает водителей.
Они уже были рядом с местом происшествия.
— А так тихо начиналось дежурство! — Командир отделения снял фуражку, повертел, сбивая капли. — Когда доложил, никто верить не хотел… — Он замолчал, подал Денисову фонарик.
— Пассажиров много?
— Полные залы.
— Денисов взглянул на часы:
«03.57»
Он посмотрел на крышу центрального здания, световое табло показывало то же время. Впереди, в направлении Дубниковского моста, маячили пути, конфигурации стрелочных переводов, черная сеть подвесок.
Из электрички на шестом пути послышался стук компрессоров. Она отправлялась первой, в 4.00. Вокзальные сутки начинали бесстрастный отсчет времени.
— Пришли. — У командира отделения перехватило голос. Труп был накрыт брезентом, хранившимся для таких случаев у дежурных. Денисов поднял за край, щелкнул фонариком. Острый луч полоснул по платформе.
Человек лежал на спине. Открытые глаза смотрели безучастно. На вид погибшему было не меньше сорока, на нем был синий в полоску костюм, сорочка с галстуком.
— Как он лежал, когда вы подошли? — Денисов нагнулся над телом.
— Лицом вниз.
— Посадка на тамбовский шла с этой платформы?
— На 441-й? Нет. — Командир отделения показал на соседнюю. — Здесь была нерабочая сторона состава. Но кто-то из пассажиров все равно мог видеть.
Денисов провел лучом, нашел на асфальте отметку масляной краской:
«Четвертый вагон».
— Четвертый, — подтвердил командир отделения.
Денисов подержал руку погибшего в своей, она была еще теплой.
«Один-два-три… — Слабые удары пробивались к поверхности кожи. — Один-два-три…»
Возникло ощущение бьющегося пульса. Это была иллюзия: биение собственной крови в кончиках пальцев. Пульса не было. Рука скользнула, изгибаясь под неожиданно непривычным углом. Трупное окоченение до нее не дошло, медленно распространяясь от головы.
Оперуполномоченный осторожно положил руку погибшего. Мышцы ее не сократились, покорно-безжизненно рука легла на асфальт.
Денисов внимательно оглядел погибшего, пиджак был расстегнут, кровь слева, на груди, успела загустеть, отливала буроватой блестящей эмалью.