Денисов понял. Выбрав удобный момент, поднялся, пошел к выходу.
Начальник милиции вел прием. Когда Денисов вошел, он заканчивал разговор с парнишкой-отдыхающим. Неулыбающийся, черноволосый — парнишка был похож на палестинца, несмотря на явное «оканье» и «ч», близкое к «ц».
— У хозяйки две дочери, обе незамужние, деликатные, тактичные… — говорил он. — Но чувствую — попадаю в зависимость. Давят. А в Свече жена, ребенок. Хочу уйти — паспорт куда-то исчез…
«О, эти скромные дети наших хозяев!..» — подумал Денисов. Несколько минут он сидел тихий, еще не пришедший в себя после встречи на писательском пляже.
Он ничего не решил, но уже знал, что прибыл в Коктебель удивительно кстати.
«Все, кто был в мае, все здесь. Ситуация повторилась. Без Волынцева, но с участием оперуполномоченного!»
Электроника в кармане слабо пискнула.
— Я поговорю. — Лымарь записал адрес. — Постараюсь помочь…
— Спасибо. — Парнишка пошел к дверям.
— Ты просил Пашенина узнать, кто поменял звонок на даче Роша? — спросил Лымарь, пользуясь минутой, пока, кроме них, в кабинете никого не было. — Тут не ясно. Художница человек всеми любимый и уважаемый. Ей несут все необычное — старые картины, книги, дары моря.
— Так.
— Кто-то заметил, что на двери старый дребезжащий звонок. Поставил новый.
— Давно?
— В мае. Перед ее отъездом.
— Что за человек?
— Не помнит.
— Она жаловалась на старый звонок?
— Нет! Но все видели, что он ни к черту. Конечно, ты мог бы сам с ней поговорить. Но я не стал бы этого делать. Поверь. Я давно имею дело с творцами. Их женами, детьми… Тут надо такт. Привычку. Можешь взволновать — и весь приезд насмарку! Не напишет и строчки… — Денисов вспомнил бесстрастно-вежливую женщину-регистратора Дома творчества. Отсюда все и начиналось: «Их нельзя беспокоить!»
— Что с другими поручениями?
— Родственник Роша — Николай… Сутыгин — сосед по номеру, соседи по столовой… Ответы еще не пришли. Как будут — сразу сообщу… Интересно, что дадут допросы? Все-таки ближайшее окружение Волынцева!
Денисов не ждал ничего особенного из Харькова.
— От знакомых и родственников вряд ли удастся узнать больше, чем содержится в рукописи!
Об этом свидетельствовала предосторожность, с какой Волынцевым направлялась корреспонденция в Дом творчества на имя Настасьевой, весь характер взаимоотношений в Коктебеле.
«Анастасия и Ланц! Пуще всего он боялся ее скомпрометировать. Их отношения едва ли предполагались даже самыми близкими! Даже Ведой и ее мужем!»
Из дежурки донеслись голоса, несколько женщин громко пререкались с дежурным.
— Гадалки?
— Не знаю, что делать. Целый табор. Того и гляди, дежурку разнесут.
Набившиеся в кабинет женщины повели себя шумно. Каждая кричала свое. Грудные дети заревели все разом, матери, крича, тут же принялись их кормить и успокаивать. Прием был проверенный, старый, как мир; никто не в состоянии был выдержать и нескольких минут массированного натиска. Это была игра. И цыганки, и Лымарь об этом знали.
Денисов собрался идти, но сначала следовало освободить Лымаря. Денисов знал, как это делается.
Женщины продолжали неистовстовать, на Денисова никто не обращал внимания.
— За что штраф, начальник! За что?! Майор!..
Все громко обменивались по-цыгански.
Денисов поднялся, выбрал одну из цыганок, кричавшую больше других, поманил пальцем.
— Сыр тут кхарна? Про лав? — Спрашивать следовало очень серьезно и как можно спокойнее: — «Как тебя зовут? — Он опустошил свои знания ровно наполовину. — По имени?»
— Мария…
Она опешила. Вопрос Денисова произвел впечатление разорвавшейся бомбы: пока они кричали, в кабинете сидел человек, знающий цыганский! Все слышал.
Даже Лымарь был ошеломлен.
Так продолжалось минуту, Денисов уже знал, что за этим последует.
Оправившись от шока, женщины оставили Лымаря, кинулись к нему, забросали вопросами, просьбами: он был «свой». «Обязан помочь!» Денисов не понимал ни слова.
Для этой стадии он берег вторую, и последнюю, известную ему фразу.
— Дедума гаджиканес! — Он пожал плечами, как бы извиняясь, показал на Лымаря. «Говорите по-русски…» Было ясно: в присутствии сослуживца ему не совсем удобно пользоваться языком, которого тот не знает. — Главное, давайте спокойнее.
Сам он отнюдь не был спокоен, поэтому, уходя из дежурной части, взял сданный по приезде в Коктебель пистолет.
Не спеша вернулся он к себе. В калитке бабуся-сторожиха приветствовала его как знакомого: на этот раз она дежурила со стороны набережной:
— Седни ходы, бо заутру не пушшу! Срок кончился!
Денисов только улыбнулся.
«Спокойствие, как перед экзаменом, — подумал он, — когда известно, что ничего не знаешь, а учить поздно! Будет как будет…»
Денисов продолжал жить в домике один, вторая — стоявшая углом к первой — кровать все дни оставалась свободной.
Он лег, намереваясь выспаться, обычно это всегда удавалось, если предстояло что-то серьезное и значительное, как сегодня. Но тут его словно заколодило. Он вспомнил Ширяеву, взгляд, искавший кого-то на писательском пляже.
«Их отношения продолжались. Остались такими же сложными. Странный тупик, в который люди сами себя загнали… — Денисов удивился, как это раньше не пришло в голову. — Они должны были встретиться в Коктебеле! Ширяева недоумевает: что произошло? Почему его нет?! Ей тяжело: никому не может открыться…»
Догадка вряд ли могла помочь расследованию. Но только на первый взгляд!
«А если его и убили именно потому, что он собирался на эти дни в Коктебель!..»
Ни Веда, ни Ширяева, ни компания, ходившая с ними, в столовую не явились, приборы их остались нетронутыми.
Денисов снова вернулся к себе. Несколько раз, не раздеваясь, ложился, выключал свет. Снова зажигал лампу, брал рукопись.
«Молодой парень, которого Ланц выследил ночью… Как он струхнул, когда Ланц подошел к его машине! Какое объяснение он дал своему ночному посещению дачи Роша! Племянник! — Денисов поглядел на часы: было уже темно, но все еще достаточно рано. К ночи волнение моря усилилось. Глухие удары настигали берег быстро и часто. Не оттого ли волновались стрекозы?! — Он явно нездешний… Но и не москвич, хотя каким-то образом связан с московским вокзалом…»
Когда Денисов вышел на набережную, там оставались последние отдыхающие. Гул моря был протяжным. От неярких светильников к разбушевавшейся воде скользили тени. В черноте таял конец узкого причала для прогулочных катеров. Ни Карадага, ни звезд видно не было.
Мимо Дома-музея Волошина Денисов двинулся в направлении пансионата и турбазы. Тротуары были пусты, ветер гнал обрывок газеты — Денисов не поспевал за ним. Пляжные постройки отрезала чернота, свет и тень казались четко разграниченными.
На скамейке в конце набережной Денисов увидел незнакомого мужчину и мальчика, они молча жестикулировали. Когда Денисов проходил мимо, мужчина спросил:
— Скажите, пожалуйста, сколько времени? — Глухонемым оказался только мальчик.
Между набережной и автокемпингом Денисову никто больше не встретился. В темноте море звучало глуше и яростнее.
Между машин и палаток Денисов прошел к административному домику — палаточный лагерь был тих, хотя не спал. В палатках горели огни, призрачные тени касались матерчатых стен.
Денисов прошел к площадке между административным домиком и шоссе. Машины, оставляемые на нейтральной полосе, были как бы на стоянке. В то же время в любую минуту могли уехать.
«Запорожца» из Мелитополя уже не было, на его месте стоял зеленый «жигуль». Номер был крымский, хорошо запоминался: 18–17. Денисов обошел машину — задние крылья, колпаки колес, бампер были знакомо забрызганы; глиной.
«Ну вот, — подумал Денисов. — Машина снова выдвинута на передовую позицию!»
На тропе, поднимавшейся к киловой горе, глаза слепил фонарь, висевший у спасательной станции. Выше начиналась тьма. Денисов шел бесшумно, легко ощупывая ногами дорогу. В темноте он прошел мимо боковой калитки.
Внизу был обрыв, ярко освещенная дорога к аварийному; пляжу, малолюдная даже днем. Чуть сбоку, внизу, была дача; калитка с надписью «злая собака», которую он не заметил в темноте, отсюда была хорошо видна, за ней; начинался невидимый из-за темноты сад.
Денисов задержал в груди воздух, неслышно выдохнул — дыхание выровнялось; бесшумно спустился к даче.
В саду было темно, но не в такой степени, как он предполагал. Окна, выходившие на киловую гору, не были освещены, только крыльцо и веранда. В доме было тихо. Прошла вечность, пока Денисов различил доносившиеся из дачи негромкие голоса. Он поборол искушение спуститься вниз, к веранде, посторонился, освободив тропинку. С места, где он стоял, дверь дома не была видна — лишь небольшое пространство перед входом, канат, якорь.
Сквозь гул моря откуда-то с киловой горы донесся странный звук — крик птицы или рык собаки. Один раз показалось, что со стороны веранды мелькнула тень. В саду? На самой веранде?
Было поздно. Около двадцати трех стукнула дверь, послышались голоса.
— Спокойной ночи! — говорили сразу несколько человек. — Хотите, пойдемте к нам! Места хватит!
Денисов рассмотрел всех, когда они вышли на площадку у входа:
«Веда, ее муж. Мацей. Ширяева… Еще двое, те, кто был на пляже… — Он не заметил высокого, в очках, блондина, занимавшегося йогой. — Только свои пришли прощаться».
Вдова Роша осталась на крыльце — услышал ее голос: резкий, не старческий:
— На следующее лето всех милости прошу ко мне в Репино.
Шурша кустами, компания спустилась к улице; брякнула невидимая, похожая на кладбищенскую, металлическая калитка. Свет на крыльце и на веранде погас, но зажегся в окне с решеткой, задернутой шторой изнутри.
Еще раз голоса раздались внизу, но уже с другой стороны — у спасательной станции. Возгласы, смех.
«Задним умом всегда легче объяснить происшедшее. — Денисов поймал себя на том, что весь день подгонял события, выстраивая некую общую схему. — Куда труднее предугадать…»