тоянного напряженного ожидания душа уставала. Ныла душа.
Девчонки брели в сонной зелени, окутанные летучими облаками тополиного пуха. Хотелось лечь в траву и уснуть… Какая-то тяжесть лежала на сердце, хотелось стряхнуть, отогнать её, но не было сил.
Мура оттого и стремилась к воде, что знала: вода даст силы, поможет очиститься. Эта душевная смута последних дней уже не на шутку сердила её. Под сарафаном у Муры оказался ярко-розовый блестящий купальник, она, не раздумывая, кинулась в воду и поплыла, а Таша осталась на берегу. Скинула босоножки, потрогала воду ногой, нахмурилась и села у берега, обхватив руками колени.
— Ой, Таш, так здорово! Плыви ко мне!
— У меня купальника нет, — буркнула Таша, нехотя вошла в воду, прошлась вдоль берега и вернулась назад.
— Ф-фу, кайф какой! — Мура вылезла из воды и с наслаждением растянулась в траве, глядя в небо. — Таш, ты чего киснешь, сегодня же день такой… праздник все-таки. Я прямо как заново родилась, водичка — это все-таки здорово!
— Да, наверное, но мне что-то не хочется, — Таша кусала травинку. Так ты будешь альбомы эти читать?
— Про Комиссаржевскую? — Мура уселась по-турецки. — Так их дядя Федор только тебе доверил. Под честное слово! Ты у него любимица, он на тебя возлагает большие надежды.
— Глупости, он на всех возлагает. Вон, слыхала: вчера сказал, что хочет с нами работать в Москве, официально зарегистрировать студию… Мур, ты чего?
Та вдруг закрыла лицо руками, а потом вдруг прыгнула к Таше и спрятала голову у неё в коленях.
— Мурка, перестань, мне щекотно!
Мура подняла голову, глаза её засияли.
— Таш, ты никому не скажешь? Клянись!
— Нет, ты просто ненормальная! Ну, клянусь.
— Ой, Ташка, я, кажется, влюбилась! — Мура обвила шею подруги руками, прижалась к ней горячей щекой.
— В кого?
— Только помни, ты поклялась! В Федора Ильича! Я просто с ума схожу! Ой, Ташка! Он обалденный… и вообще… я буду актрисой! Ох, просто сдохнуть можно!
— Мурка, так чего с ума-то сходить, это же здорово — будь! У тебя талант…
— Нет, талант у тебя. А я… у меня не получится, — она сникла и отвернулась.
— Почему это?
— Я несобранная. А Ильич говорит, нужно силу воли иметь, и работоспособность, и ещё много чего… а я перепрыгиваю с пятого на десятое, сама не знаю, чего хочу, и вообще…
— Но теперь-то ты знаешь… — успокаивала её подруга, чмокая в лоб и приглаживая растрепавшиеся волосы.
У Муры на глазах заблестели слезы, она вся дрожала то ли от холодной воды, то ли от волнения.
— Знаешь, у меня сердце, кажется, выпрыгнет! Это так сложно все… он же старый и он на меня ноль внимания… Я для него просто маленькая сумасбродная дурочка!
— Ну, это ты выдумываешь. А потом, почему же старый? Ему всего сорок три — это ещё не старость. Сейчас такие браки в моде.
— Вот, глупая, при чем тут брак?! Не надо мне никаких браков… или надо. Сама не знаю. И потом замуж меня никто ещё не зовет…
— Так позовет… Вот будет у нас в Москве своя студия, ты в ней будешь первой актрисой, он режиссер… Так всегда и бывает, что они женятся.
— Нет, я об этом не думаю. Просто… никогда не встречала такого человека, как он. Он же гений, Ташка! И он… ну, не знаю, самый умный, самый талантливый, самый классный из всех! Разве эти сопляки с ним сравнятся?!
— Нет, не сравнятся конечно. Слушай, ты мне вот что скажи: а чего это ты вздумала, что актрисы из тебя не получится… Я вот читаю и думаю: знаешь, ты ужасно похожа на Комиссаржевскую!
— Я?! Совсем ты поехала!
— Правда, вот почитай — сама увидишь. У меня ещё два старинных журнала есть: «Галерея сценических деятелей» и «Вера Комиссаржевская» — Федор Ильич мне дал. У неё такие письма — обалдеть можно! Вот прочла — и хочется куда-то бежать, лететь… сделать чего-то особенное… Ой, Мурка… ты тоже клянись, что никому не скажешь!
— Клянусь!
— Я… давно мечтала актрисой стать. Только это была просто мечта всерьез никогда не думала… А теперь думаю иногда: а вдруг получится? Ведь говорят, что ничего случайного не бывает. А тут, как снег на голову, эти наши репетиции, спектакль, студия… А вдруг моя мечта — не мечта? То есть, ты понимаешь, вдруг она настоящая?!
— Ташка, конечно, настоящая, тут даже думать нечего… дура, она ещё сомневается! Он же говорит — у тебя талант, тебе в ГИТИС поступать надо. Ты поступишь, я ни секундочки не сомневаюсь…
— Но я же совсем не красивая. И толстая, как бревно!
— Идиотка, совсем ты не толстая. И гляди, как похудела — килограмма на три, наверное…
— На четыре.
— Ну вот! И ещё похудеешь. И потом бывают актрисы вообще некрасивые вон, Барбара Стрейзанд или Джульетта Мазина. А от них глаз не оторвешь! И они на весь мир знаменитые.
— Мур… я вообще-то говорить не хотела, но… — Таша запнулась и закусила губу.
— Давай, говори, раз начала.
— Понимаешь, это, конечно, здорово — наш театр, мечты, репетиции и все такое… но я боюсь, что-то случится.
— Как это, не поняла?
— Ну, с кем-то из нас. Вон, видишь: тучи, — она запрокинула голову, гроза идет. И я знаю, я чувствую: на нас тоже как будто что-то надвигается! Это наверно глупо звучит… А ты сама разве не чувствуешь?
— Я… — Мура задумалась. — Может быть. Я просто не хотела об этом… Но если честно, то да, мне тоже что-то подобное кажется. И потом эта Юля…
— Да, что тебе далась эта Юля? Девчонка, как все…
— В том-то и дело, что не как все! Она шпионка, и ты это прекрасно знаешь! И потом она так к ребятам липнет, что противно смотреть. И к Степу, и к Егору, и к Бобу — ко всем. У неё совсем гордости нет!
— Просто она жутко хочет, чтобы в неё кто-то влюбился, нормальное состояние. Мне, например, её жалко. У неё же просто кошмарная роль — этот Тентажиль несчастный! Сама подумай, ей ведь не позавидуешь!
— Таш, да плевать на нее, мы о другом говорили…
— Нет, Мур, не плевать. Мы теперь не просто соседки по даче — мы артисты. Труппа, театр….. Помнишь, что говорил дядя Федор об актерской семье: нужно друг друга поддерживать, вместе держаться. Так между прочим и в пьесе сказано, помнишь?
— Помню, конечно. Только как-то… ну, не знаю, мне иногда от страха хочется волком завыть. И не понятно, почему это… Сбежать бы отсюда, плюнув на все, а ты говоришь, поддерживать…
— Угу, у меня то же самое. Тоже иногда хочется брякнуть что-нибудь в таком роде: ребят, извините, но я больше с вами не играю. Но ведь нельзя!
— Нельзя. Но если очень хочется, то можно, — невесело усмехнулась Мура. — Я иногда не понимаю, в самом деле я так балдею от всего этого или это мне только кажется?..
— Ты хочешь сказать, что все, что ты мне только что рассказала: и про Федора Ильича, и про мечту стать актрисой — это тебе только кажется?!
— Таш, не мучай меня! — Мура вдруг разрыдалась так горько, что Таша опешила, а потом кинулась утешать подругу. — Я во-обще… — всхлипывала та у неё на плече, — ни-чего теперь не… понима-аю…
— Это все пьеса — она! — мрачно кивнула Таша. — В ней все дело. Тебе ничего не кажется — ты и вправду влюбилась и в театр, и в нашего режиссера, но пьеса… она хочет нас всех как бы того… прихлопнуть.
— Как это? — Мура раскрыла рот, перестав всхлипывать.
— Ну, это я неудачно выразилась. Просто ты погляди на всех… ребята такие напуганные, напряженные… шарахаются от каждого шороха. Вот как я там в кустах на дороге… И все эти разговоры про то, что надо изжить свой страх — это только одни разговоры, страхов все больше, они по-моему только растут от этого… И знаешь, — она понизила голос до шепота, — она ведь глядит на нас!
— Таш, ты чего? Кто глядит, где, откуда?
— Королева! Она там, за дверью, — оглядываясь, зашептала Таша. — Она как будто бы оживает, понимаешь? А потом совсем оживет!
— Перестань, у меня мурашки по коже! — Мура вскочила, тряхнув волосами, ногой притопнула. — Ты что, специально меня пугаешь?
— Но ты же сама призналась, что от страха выть хочется. А я уже стала собственной тени бояться…
— Таш, а может… — Мура наклонилась, заглянув подруге в глаза, — нам во всем Федору Ильичу признаться? Сказать: так и так, мол, боимся… Может, он нам что-нибудь объяснит?
— А знаешь… — Таша прищурилась, — мне иногда кажется, что именно этого он и хочет. Он сознательно добивается…
— Но зачем? — Мура так вытаращила глаза, что они стали совсем круглыми.
— А вот это нам надо выяснить. Может, он ловит кайф, глядя, как мы трясемся от страха. Но тогда он просто ненормальный какой-то, маньяк! Хотя по-моему для него это просто игра. Театр, что ты хочешь! Но если… — она облизнула пересохшие губы.
— Что, если?
— Если это что-то другое… то надо быть настороже. Что-то сошлось, понимаешь? Я не знаю, что именно, но только страх — он как тесто: поднимается, лезет, растет… наползает на нас. Вот увидишь, оживет он, Мур, оживет!
— Тоже мне пророчица Ванга! — фыркнула Мура. — У меня от нашего милого разговорчика прямо в ушах зазвенело. Хватит болтать, пошли. Времени-то уже шесть часов! И дождь хлынет вот-вот…
— Да, хорошо бы успеть до дождя… Неужели шесть, а я думала пяти нет… Давай скорей!
— Все, вперед!
И девчонки бегом понеслись на дачу. Тяжелая низкая туча, наползавшая с севера, медленно приближалась к окрестностям. Шла гроза!
Как ни спешили, все-таки дождь накрыл их возле самой усадьбы. Сразу вымокли с головы до ног: полило как из ведра! Кое-как отряхнулись, вытерли мокрые волосы, лица и руки и из последних сил втащили корзинки с закусками в зал.
Заглянули с опаской: тут ли Федор Ильич, а вдруг опоздали? Но его не было. Все остальные уже собрались и торопливо заканчивали украшать помещение.
Громыхнуло уже где-то рядом — гроза приближалась. Было слышно, как дождь поливает стены и крышу, колышется за окнами текучей прозрачной завесой… Таша с Мурой распаковали свои корзинки с пирогами, извлекли огромное блюдо, на котором красовалась селедка под шубой, украшенная лучком и укропом. На деревянных дощечках яркими пятнами разложили огурцы, помидоры, редиску и свежие пучки зелени.