— Кажется, для Тео, — улыбнулась она, передавая Носику конверт. — Ты и лейтенанта завербовал для битвы на теннисном корте? Генерала, я вижу, вам недостаточно?
Носик, однако, оставался серьезным, словно получил аттестат с одними единицами. Учительница удивленно спросила:
— В чем дело? Ведь я пошутила. На конверте указано, что отправитель — какой-то лейтенант. В следующий раз давай свой домашний адрес, слышишь?
— Хорошо, фрау Хёфлих, — ответил Носик так послушно, будто обещал стать пай-мальчиком.
Письмо он сразу же сунул в карман. Генерал с друзьями поспешили убраться.
Рената шепнула Точке:
— Тут дело не чисто. Вот бы узнать, что в этом письме!
Когда они наконец приступили к уборке, Носик сразу взял ведро и вышел. Но очутившись в коридоре, тут же поставил его на пол и сбежал вниз. Генерал с друзьями уже пересек двор, однако Носик еще слышал, как он сказал:
— Ну ладно, пусть не струсил. Но все выболтал!
Носик торопливо вскрыл письмо лейтенанта и, усевшись на крыльцо, стал читать:
Дорогой Тео!
Наверное, вы с друзьями уже обсудили ваш поступок на пустыре. Руку я, оказывается, сломал. Теперь несколько месяцев не смогу обучать моих солдат. И все из-за вашей грубой шутки. Сначала я думал написать старшему пионервожатому в школу. Но потом решил, что ты, наверное, уже и сам понял, к чему могут привести ваши игры на пустыре. Поэтому я хотел бы раньше побеседовать с тобой. В среду меня можно навестить. В 3 часа дня заходи ко мне в казарму.
С приветом Клаус Борнеман.
Носик читал письмо снова и снова, а сам чуть не ревел. Ребята виноваты не меньше, чем он, а считают его трусом. Но ведь он не назвал ни одного имени — ни лейтенанту, ни солдату. И разве это трусость — помочь раненому и назвать себя самого и свою школу?
Тео чувствовал себя глубоко несчастным. Он не хотел ничего рассказывать ни фрау Хёфлих, хотя был уверен, что она наверняка бы его поняла, ни Точке… В то же время гордость не позволяла ему предложить Генералу и другим ребятам навестить вместе с ним лейтенанта.
В мрачном настроении бродил он по маленькому городку. Узенькие улочки, казалось, сегодня угрожающе сдвинулись; от этого еще мучительней сжималось сердце. Он разглядывал остроконечные крыши и цветы на окнах и презрительно бормотал про себя: «Куколки, цветочки».
Охотнее всего он попросил бы маму отослать его назад, в Хагенберг. А может, прямо ей сказать: «По моей вине человек сломал руку». На душе у Тео было так скверно, словно Генерал высунул ему язык. Длинный-предлинный, длиннее, чем у того птенца из его сна. Ну просто хоть плачь. Он еще раз перечитал письмо. Вспомнил, как лейтенант шел рядом с ним, вспомнил его искаженное от боли лицо, и ему стало очень жаль лейтенанта. «Конечно, он потому и хочет поговорить со мной, что я ему помог. А дальше? Я ему все расскажу по-честному, — подумал Носик. — Может, он и поймет, что я не имею права выдавать остальных».
Таким образом, окончательное решение Носик отложил до тех пор, пока не повидается с лейтенантом. Он и сам не мог бы сказать, откуда у него возникло такое доверие к совершенно чужому человеку.
«Осталось всего несколько часов до трех», — вспомнил он. И от этой мысли ему стало немного легче.
Заговорщики из Кембема
Кембем был расположен — если вы еще этого не поняли — на западной окраине Ингельсбаха. Оттуда открывался с одной стороны чудесный вид на тенистую пальмовую рощу на берегах бурливой Огове, с другой — на драцены оазиса у Змеиного гнезда.
По воскресеньям население Кембема насчитывало сорок шесть жителей; в будни — значительно меньше. Ничего не подозревающие владельцы садовых участков называли свою колонию «Добрососедская». Их фантазия, к сожалению, не отличалась таким богатством, как фантазия Генерала и его друзей. Эти наивные люди даже не подозревали, что где-то рядом с их участками, домиками-беседками и огромными бочками для дождевой воды находится командный пункт Генерала.
У Пингвина, у которого в кармане лежал ключ от калитки теткиного участка, возникла гениальная идея. А именно: прежде чем идти к оазису, остановиться в домике тети Герты и выработать окончательный план действий.
И вот вокруг массивного стола, покрытого густым слоем пыли, расселись защитники старого теннисного корта — фантастического уголка, свидетеля неслыханных битв. Они сидят молча, с серьезными лицами: их «острову» угрожает опасность! Однако сидят они столь смирно еще и потому, что стулья здесь несколько неустойчивы, а спинки их чересчур высоки. Поэтому ни качаться, ни садиться верхом на них невозможно. Генерал, почувствовал голод, протянул руку за красным яблоком в фарфоровой вазе. Увы! Яблоки здесь, оказывается, тоже из фарфора. Герберт не отрываясь рассматривал птиц на стене. Уж они-то настоящие… чучела. Штрекенбах считал минуты по часам с кукушкой работы дяди Максимилиа́на. Маятник гонял мух от одного чучела к другому. Митшлиху оставалось только одно — глядеть на противоположную стену. Там висела фотография тети Герты и дяди Максимилиана в день их свадьбы. Пингвину пришлось стоять. В тесном домике было всего четыре стула. В руках он держал детекторный приемник и утверждал, что может ловить даже заграницу. Но никто ему не верил.
Все ждали Бублика.
Еще шагая в Кембем, они договорились, что Бублик пойдет к Носику и выудит из него, о чем тот наябедничал лейтенанту и чего все-таки не выдал. Это очень важно, чтобы быть во всеоружии в случае атаки. А в том, что атака на них готовится, они были теперь совершенно уверены. Минут через двадцать Бублик обещал вернуться. Между тем прошло уже три четверти часа. Уныло, в который раз, читал Генерал изречение в рамочке на стене:
ТОСКЕ, УНЫНИЮ НЕ ВЕРЬ,
СТУЧИТСЯ СНОВА СЧАСТЬЕ В ДВЕРЬ!
Однако это его не утешало. Если Бублик не вернется, останется всего только пять защитников оазиса. Вдруг распахнулась дверка резного домика: «Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!» И снова воцарилась тишина.
— Бублик остался у Носика, — предположил Герберт. — Где же еще ему пропадать?
Относительно Бублика мнения разошлись еще тогда, когда он на пустыре вступился за Носика. Правильно ли они поступили, послав именно его с секретным заданием?
— Вот слушайте! — пророчествовал Штрекенбах. — Первое: Хёфлих узнает, что случилось в воскресенье. Далее: родительское собрание. Далее: взбучка дома. Далее: сбор отряда. Взбучка в отряде. И наконец: сбор металлолома, покупка краски, ремонт барака…
— …два притопа, три прихлопа, — дополнил остроносый Митшлих. — Ничего себе перспективочка!
Пингвин вспомнил о западне. Если его отец, пекарь Кни́рим, прослышит об их проделке, пощады не жди — уж это Пингвин знал наверняка. Поэтому он тихонько сказал:
— Зря мы тогда сразу не смылись. Ребя-я-я, а если все выплывет? — Он не поднимал глаз от приемника.
— Вот как? — настороженно спросил Генерал. — А кто сказал, что мы не хотели помочь лейтенанту? Думаешь, мы струсили? Ясное дело, мы бы вышли, но уж все вместе, а не то что кто-нибудь один. Разве я не говорил все время: «Погодите»? Вот видишь! Только надо было прежде разглядеть, почему это лейтенант вообще с велосипеда свалился. Да Носище забил нам башку своим Теве, а мы еще догадывайся, что там стряслось! Думаешь, он сам не знал о люке? Я же все время ему глазами показывал. Просто хотел посадить нас в лужу. Смылся и наябедничал. Разыграл из себя санитара, а сам выдал нас лейтенанту. Ха! Меня не проведешь!
— Мы ждем уже час битый, — напомнил Герберт, — пока суд да дело — они разорят наш командный пункт.
— Ну, так пошли без Бублика, — решил Генерал.
Он встал и пристально оглядел всех по очереди.
— А кто желает помогать Точке в ее садочке, выкладывай сразу.
Генерал подождал секунд десять. Ребята молчали. В тесной, душной комнатенке было так тихо, что тиканье старых часов громом отдавало в ушах. Медленно поднялись Митшлих, Герберт и Штрекенбах. Под их строгими взглядами вступил в круг заговорщиков и Пингвин.
— Итак, никто не желает, — установил Генерал. — Отлично. Ну, будь что будет, а пустырь мы добровольно не сдадим.
Пингвин попытался — правда, весьма нерешительно — еще раз напомнить:
— А если лейтенант догадается…
— «Лейтенант! Лейтенант»! — передразнил его Герберт. — Стоит же на пустыре щит с объявлением: «Вход воспрещен». Это и к нему относится, не только к нам. Откуда мы знали, что кто-то проедет на велосипеде? И если бы Носик со своим дурацким телефоном…
— Хватит болтать, — оборвал его Генерал.
Слова Герберта окончательно убедили его в том, что нечего сразу «лапки кверху подымать», как говорит его отец. Поэтому он холодно заметил, сверху вниз поглядев на Пингвина:
— Хочешь, так проваливай к Носику — никто тебя не держит!
Пингвин молчал, уставившись на фарфоровое яблочко тети Герты.
— Наш пустырь они не получат, — повторил Генерал, — что бы там ни придумывал этот лейтенант. Мы приспособили его для военных игр. Смекаете? А теперь пошли поглядим, осмелилась ли Точка начать враждебные действия. Вперед!
Решительно стиснув зубы, они ободряюще поглядели друг на друга. Только Пингвин не поднял глаз. У него в носу защекотало. И вдруг он ка-ак чихнет. К потолку взметнулся столб пыли.
Честное слово — не разменная монета
А Носик в это время сидел в казарме у раненого лейтенанта. Кстати, это была не просто казарма, а еще и офицерское общежитие, как сказали ему в дежурке.
Сидел он на самом краешке стула, а это, откровенно говоря, не очень-то удобно. Спина у него затекла и одеревенела. Руки стали влажными от волнения. И он все еще держал перед собой на манер раскрытого зонта букет цветов. «Если лейтенант так и не возьмет его у меня, — подумал Носик, — я просто положу его на стол. Ведь я все сказал. Неужели он мне не верит?»
Наконец офицер встал. Но ждать ему, как видно, не надоело — он начал в задумчивости шагать по комнате. И каждый раз, проходя мимо двери и книжной полки, косился на Носика.