Нет сомнения, что демократы сумели воспользоваться недовольством рабочих и частично повернули социальный протест в нужное для себя политическое русло. Популистский лидер ― генерал Вивер показал свою силу, поведя за собой массы в Колорадо, Айдахо, Канзасе, Неваде и Северной Дакоте. Но основные голоса снова поделили между собой республиканцы и демократы. Кливленд получил голоса 277 выборщиков, Гаррисон ― 145, Вивер ― 22. Все же обнаружился важный политический факт: за генерала Вивера голосовало более миллиона человек. Отмечая рост антимонополистических настроений, газета «Нью-Йорк трибюн» предсказала на будущее «большие и глубокие несчастья для промышленности и торговли».
Дляг. Кливленда наступило время вспомнить о тех высоких словах, которые он произносил, уходя с поста президента в 1888 году. Что же услышали от него соотечественники в марте 1892 года? Оказывается, ничто не может быть «более жизненно необходимым», чем здоровая валютная система. Президент осудил «сумасшествие гонки за постами», пообещал сократить налоги, снизить тариф. Уверенность в себе и предприимчивость в бизнесе снова станут «лучшими чертами американского характера, который помогает реализовать американскую мечту». Итак, дело уперлось в валютную политику. Морализаторская высокопарность речи нового президента не скрывала отсутствия у него социальной программы. Вернувшись после четырехлетнего перерыва к власти, демократг. Кливленд предпочел забыть радикализм своих прежних речей.
Верховный охранитель социального порядка в стране ― Кливленд был заинтересован в людях, стремящихся изменить неблагоприятное впечатление о Вашингтоне как месте дележа политической добычи, месте политических расчетов с помощниками по предвыборной борьбе, вожделенно глядящими на федеральные синекуры. Этим объяснялся интересг. Кливленда в сохранении Т. Рузвельта (проявившего себя «борцом со скверной коррупции» во времена Гаррисона) на посту члена комиссии по государственным должностям.
Экономический кризис 1893 года обрушил на администрацию задачи, для решения которых у нее попросту не было сил. Уже в первой половине года число банкротств превышало все прежние рекорды. Сотни тысяч рабочих лишились своих мест. Администрация оказалась между двух огней: восточные банкиры требовали «ради оздоровления экономики» придержать кредит, а разоренные фермеры Запада требовали увеличения денежной массы, пуска в обращение серебра. На большом митинге в Криде ― новом городке серебродобытчиков штата Колорадо ― были приняты резолюции, призывающие к разделению Соединенных Штатов на «Западный департамент» и «Восточный департамент» с собственными президентами и конгрессами в каждом. Шли разговоры о союзе Запада с Мексикой и Латинской Америкой, готовыми поддержать серебряное обращение. В полную ярость сторонников серебра привел отказ от импорта этого металла из Индии. Сенатор Пеффер из Канзаса говорил всем и каждому, что это лучшее доказательство союза «миллионеров и ростовщиков Старого света с сообщниками-банкирами и монополистами Уолл-стрит».
Слов воинственных в эти месяцы было сказано немало. Голос народа должен быть сильнее голоса золота ― так звучал популярный рефрен. Голосование в конгрессе 28 августа 1893 года за закон, предусматривающий свободную чеканку серебряной монеты, продемонстрировало недостаточность сил сторонников серебра: 108 против 239 в палате представителей. Отчаявшись, они перенесли словесную битву в сенат. Все рекорды выступлений побил «рыцарь серебра» сенатор Джонс из Невады. Начав свою речь 14 октября, он окончил ее 30 октября. Он потерял голос, ноги отказались ему служить, но соратники подхватили знамя, и «борьба» покатилась дальше. Трагедия стала превращаться в фарс. Классовое угнетение, породившее протест, обернулось неправедным словоизлиянием. Золото или серебро? Вот к чему был сведен классовый антагонизм.
Разочаровавшись в бессмысленной битве политиканов, труженики Америки ответили массовыми выступлениями.г. Кливленд организовал в Чикаго грандиозную выставку («Белый город»), посвященную четырехсотлетию открытия Колумбом Америки. По завершению выставки в 1894 году многие тысячи ее строителей и те, кого она привлекла со всех концов страны, влились в ряды рабочих, выброшенных на улицу кризисом 1893 года. Нашелся талантливый лидер, прежний гринбекер[4], а ныне популист, некто Кокси.
Обладая недюжинными организаторскими способностями, Кокси создал организацию ― «Армию братства Христова», утверждая, что ведет за собой не менее 100 тысяч человек. Он потребовал от конгресса выпуска дополнительной массы бумажных денег с тем, чтобы строить общественные дороги. «Армия» двинулась на Вашингтон. Столицу охватила паника. На ее охрану встали регулярные войска. Кокси и его «штаб» были арестованы, как только они появились в Вашингтоне. Палаточные городки «армии» еще некоторое время сиротливо стояли в окрестностях столицы. Как демонстрация поход Кокси до некоторой степени, может, и удался, но как политическая акция он явно провалился.
И все же здоровые зерна отделялись от плевел. В борьбу вступила вооруженная передовыми идеями века гвардия пролетариата, возглавил которую рабочий агитатор Юджин Дебс.
Ю. Дебс вырос в семье немецкого эмигранта. Он стал фигурой национального масштаба, когда организовал в 1894 году Американский союз железнодорожников, контролировавший 24 железнодорожные компании. Этот профсоюз объединял 150 тысяч рабочих. Когда профсоюз восстал против массовых увольнений на пульмановских заводах, хозяин ― мистер Пульман ответил забастовщикам, что лишь он может решать, кто и как будет работать. Тогда пролетариат Америки показал свою силу. Союз железнодорожников обратился к своим собратьям по классу во всей стране с призывом поддержать чикагскую забастовку. Пульмановские вагоны замерли на рельсах. В десятках городов произошли столкновения рабочих с администрацией и полицией. Организация «Рыцари труда», проявив классовую солидарность, пригрозила предпринимателям всеобщей общенациональной забастовкой. Закрылись фабрики и шахты, прекратился подвоз продуктов.
Президент Кливленд обрушил всю силу федеральной машины на забастовщиков. Ю. Дебсу и его товарищам 2 июля 1894 года предписанием суда было запрещено вторгаться в «миссию правительства» ― доставку почты в почтовых вагонах. Три тысячи штрейкбрехеров взошли на паровозы. Но рабочие перекрыли железнодорожные пути. События в Чикаго стали напоминать сцены гражданской войны. Власти затребовали военную помощь. Военный министр приказал командующему округом генералу Майлсу ввести в дело регулярные войска. Еще через несколько дней, 9 июля Кливленд указал на общенациональный масштаб стачки и потребовал ее пресечения. Под видом охраны почтовых вагонов войска блокировали вокзалы и пути. Для рабочего класса Америки пульмановская забастовка была шагом к пониманию той истины, что суды, капитал и федеральное правительство действуют заодно и что их общая цель ― эксплуатация рабочих. Хозяева страны были напуганы, тем более, что параллельно шла радикализация фермеров. Такой ― расколотой классовой борьбой ― подошла Америка к концу XIX века.
Идеолог империализма
По возвращении из Европы Рузвельт ищет известности то в скандале, то в исторических опусах, то в проявлениях непомерной воинственности. Вначале он обличает лицемерие издателя популярного журнала «Нейшн» Э. Год-кина, затем поносит гражданские назначения потерпевшего поражение в 1888 году президентаг. Кливленда, наконец, обращается к военному министру с просьбой о предоставлении ему права набрать волонтеров и наказать нарушителей американо-мексиканской границы. Его явно сжигает честолюбие. На недоуменные вопросы Лоджа Рузвельт отвечает: «У меня нет ни малейшей идеи относительно того, где могут возникнуть беспорядки, но по мере того, как шансы сделать что-либо стоящее в будущем уменьшаются, я намерен браться за любую подворачивающуюся возможность». Эти порывы так бы и остались лишь вехами его психологической эволюции, но в Соединенных Штатах конца XIX века выросли политические силы, проповедующие мощь и экспансию, а потому нуждающиеся в лидерах типа Рузвельта.
В начале 1889 года республиканцы отвоевывают у демократов Белый дом. Президентом становится Б. Гарри-сон, государственным секретарем ― Дж. Блейн.
Рузвельт страстно желал служить помощником госсекретаря. Но Блейн, которого он прежде обличал, хладнокровно отвел его кандидатуру. Казалось, что впереди тупик. Потребовалось вмешательство ряда приближенных к президенту лиц, в частности спикера палаты представителей Т. Рида, чтобы Рузвельт получил пост в комитете по гражданским должностям. Руководящая работа в комитете по гражданским должностям давала многое. Комитет мог контролировать процедуру новых назначений и бороться с коррупцией. Это был превосходный наблюдательный пункт, откуда просматривались все «кривые тропы» к высшим государственным должностям.
Работа комитета заключалась в определении правильности федеральных назначений, в оценке законности действий аппарата буржуазного государства. Рузвельт входил в руководство комитетом на протяжении шести лет ― с с 1889 по 1895 год. Для него эта служба была крайне полезной. До сих пор Рузвельт занимался проблемами на уровне штата. Теперь ему открылась общенациональная арена, представилась возможность адаптации к государственным масштабам. Уже на пути в Вашингтон Рузвельт обнаруживает «замечательное» качество менять убеждения, стиль поведения, политическую окраску. Приход Рузвельта в столицу ставит его поклонников в трудное положение. Ценители «безукоризненной честности» молодого политика не могут не признать факта его полной беспринципности при достижении заветной цели. Оставалось надеяться, что, получив место в одном из контрольных органов, Рузвельт приложит силы для своей реабилитации.
Еще в легислатуре Нью-Йорка Рузвельт выбрал своим коньком борьбу с очевидными грубыми нарушениями законодательства ради укрепления всего буржуазного правопорядка в целом. В федеральном комитете он старался действовать подобным же образом, гневно осуждая косных законодателей, существование тайных политических блоков, мошенничество, утрату принципов. Был ли он Дон-Кихотом или играл в него? Скорее,