– Что ты так рано, Генри? Еще не обед.
– Вообще-то это не Генри, а я, – сказал вошедший в комнату Стилтон. – А обед, между прочим, уже прошел.
– О, это вы, Стилтон. Простите, я совсем забыла про время.
– Как всегда, мисс Теодосия, когда вы занимаетесь исследованиями. Нашли что-нибудь насчет Изумрудной таблички?
– Тсс! – ответила я, не желая, чтобы кто-то говорил о табличке вслух. – Нет, еще нет. И, напоминаю, никто пока что не должен знать, что я нашла ее.
– Ну, разумеется!
– Чем могу быть вам полезной, Стилтон?
Он судорожно дернул своей левой рукой и ответил:
– Я хотел расспросить вас о той суматохе, что случилась у нас в музее сегодня утром. Сам я не застал ее.
Я откинулась на спинку стула и с удовольствием потянулась.
– Какой-то бродяга забрался ночью в музей и проспал до утра в подсобке, где хранятся швабры.
– Но я слышал, что это был египтянин? Странное совпадение.
– Верно, – согласилась я, прикидывая, что можно рассказать Стилтону, а что нет. Не будем забывать, что он работает на Троули.
Левая щека Стилтона задергалась, и ему пришлось приложить к ней руку, чтобы остановить судороги.
– Это был тот самый египтянин, с которым вы потом разговаривали на улице возле музея?
– Кто вам это сказал? – резко спросила я.
– Никто, мисс Тео. Я сам видел. Так получилось, что в это время я как раз подъезжал к музею.
– А, ну хорошо. Да, это был тот самый египтянин.
– Странно. О чем вы могли с ним разговаривать?
Я прищурилась, размышляя над тем, зачем Стилтон пытается вытянуть из меня эту информацию, а затем ответила:
– Ничего странного. Выяснилось, что он работал одно время в каирской Службе древностей, и мама пригласила его прийти сегодня к нам в музей. А мне было интересно узнать, чем именно он там занимался.
– И это все, о чем вы говорили? – спросил Стилтон, наклоняясь вперед и буквально сгорая от любопытства.
– Ну, да. О чем еще мы могли с ним говорить? И почему вы об этом так расспрашиваете?
– Нет, ничего. Просто любопытно.
Устав от бесконечного блуждания вокруг да около, я протерла свои уставшие глаза и решила сменить тему.
– Слушайте, Стилтон, мне кажется, вы очень много знаете об Изумрудной табличке. Скажите, как, по-вашему, откуда люди могли знать об этой табличке, если она все эти годы была замаскирована под фальшивую стелу?
– Некоторое время табличка хранилась в Александрийской библиотеке, и с нее много раз снимали копии.
– Но кто и как мог расшифровать надписи на табличке? Они сделаны на языке, которого я не знаю. А вы его знаете?
– Ах, вы об этом! – улыбнулся Стилтон. – Дело в том, что это халдейская клинопись.
– Халдейская?
– Да, так писали в Халдее, которую греки называли Вавилонией. Если быть точным, это было во времена одиннадцатой вавилонской династии, шестой век до нашей эры.
– Но если табличка, как утверждают, написана самим Тотом или даже Гермесом Трисмегистом, почему они использовали халдейскую клинопись, а не египетские иероглифы?
– Прекрасный вопрос, мисс Тео. Все наши современные переводы текста таблички сделаны со средневековых латинских или арабских копий оригинала.
– А сейчас кто-нибудь умеет читать по-халдейски? – спросила я.
– Буквально горсточка ученых, – ответил Стилтон. – Но и они смогли расшифровать халдейскую клинопись всего несколько десятилетий назад, так что подлинный текст на табличке никто из них никогда не видел.
– Что делает ее еще более ценной с научной точки зрения, – задумчиво сказала я.
– Многие исследователи считают, что написанная на табличке формула не работает именно из-за неточностей в переводе. Кто знает, что может дать истинный, абсолютно верный перевод? – сказал Стилтон, и его глаза заблестели так, словно он уже видел перед собой груды золота.
– Стилтон, – начала я, но не договорила, услышав, как меня по имени окликнул Генри.
Увидев Генри, Стилтон поспешно попрощался и вышел. Черт побери! Сегодня здесь такое плотное движение, будто это не библиотека, а вокзал Чаринг-кросс. Генри едва дождался ухода Стилтона, брата буквально распирало от желания поделиться новостями.
– Ну, что скажешь, Генри?
– Ты оказалась права, Тео! Фагенбуш действительно что-то замышляет!
– В самом деле? – Какое счастье, что мы его наконец-то подловили! – И что же тебе удалось выяснить?
– Ну, понимаешь, он как-то странно ведет себя. Все время дергается, нервничает. Сядет, и тут же вскочит, и начинает метаться из угла в угол.
– О, – разочарованно вздохнула я. Увы, ничего Фагенбуш не замышляет, просто у него песок в штанах. Проклятие, которое он подцепил от того стула. Однако Генри отлично справился с заданием, поэтому не стану я его расстраивать, пусть радуется. Я взглянула на настенные часы и воскликнула: – О, боже! Я едва не прозевала свидание с Уиллом.
– Мы встречаемся с Уиллом? – встрепенулся Генри.
– Да, сегодня, в парке.
Об этом свидании я с Уиллом договорилась еще до того, как получила нагоняй от Вигмера, и не могла не прийти на эту встречу. В конце концов, необходимо объяснить Уиллу, что произошло.
Пока я складывала книги, Генри принялся что-то искать на полу.
– Что ты там ищешь? – спросила я. – Нам пора идти.
– Хотел взять с собой в парк мраморные шарики, а их нет нигде. Куда ты их спрятала?
– Я? Не смеши меня. Я их не трогала.
– Но я оставил их здесь, – набычился Генри.
– Может, это тебе просто показалось, – ответила я и добавила, не желая вступать в перепалку: – Я ухожу. Ты идешь со мной или нет?
Генри поднялся, сунул руки в карманы и буркнул, пнув ногой пол:
– Иду.
Глава десятая. Прогулка в парке
Погода выдалась как на заказ. Был один из тех редких весенних дней, когда над Лондоном открылось прозрачное голубое небо и ярко светило солнце. По дороге в парк я сочиняла в уме короткое связное сообщение, которое собиралась передать Вигмеру. Задача оказалась непростой, потому что Генри подскакивал от нетерпения и буквально засыпал меня вопросами: «Как ты думаешь, Уилл помнит меня?» (Конечно, Генри), «Как ты думаешь, он научит меня чистить карманы?» (Искренне надеюсь, что нет, Генри) – и так далее, до бесконечности. В итоге я пришла в парк, так и не сочинив своего послания.
Поскольку, как я уже сказала, погода была прекрасной, в парке гуляла стайка мальчишек. Отлично. Теперь Генри точно найдет, чем ему здесь заняться.
Я осмотрела эту мальчишечью стайку, прикидывая, под кого сегодня мог замаскироваться Уилл – если вообще решил замаскироваться. В стайке, правда, был один трубочист, но не Уилл – слишком маленький. И ярко-рыжий, между прочим. А затем от стайки отделился и пошел навстречу нам мальчишка постарше, и я сразу узнала сияющие под козырьком старой кепки синие глаза Уилла.
– Привет, мисс!
– Уилл! Ты пришел! По пути были сложности?
– Нет, мисс, никаких затруднений.
– Отлично. Ты помнишь моего брата Генри?
– Еще бы! Как я могу забыть те вертушки, которые он запускал в прошлый раз?
Генри просиял. Вряд ли Уилл мог сказать что-нибудь более приятное для него. Оглянувшись по сторонам, я заметила, что остальные мальчишки из той стайки прекратили играть и смотрят на нас.
– Тут много посторонних глаз, – заметила я, понизив голос.
– Это не посторонние, – махнул рукой Уилл. – Это мои братья.
– Как, – я быстро пересчитала мальчишек, – все шестеро?
– Ага. С Сопляком и Крысенышем ты уже знакома.
Да, Сопляка я знала, хотя никогда еще не видела его без огромного котелка на голове. Крысеныш… его я встречала до этого только в полумраке зрительного зала в театре Альказар да измазанным сажей на борту «Дредноута».
– Крысеныша легко запомнить, ведь он очень похож на крысу, верно, мисс?
С этим можно было согласиться, глядя на маленькое остренькое лицо Крысеныша с длинным тонким носом. Однако я решила, что вежливее будет промолчать на этот счет, и спросила, указывая на маленького трубочиста, который сейчас пытался залезть на дерево:
– А это кто?
– Огонек. Сегодня он не работает, поэтому пошел с нами.
– А почему Огонек? Потому что чистит трубы? Или потому, что рыжий?
– Нет, мисс. Он Огонек потому, что просто помешан на огне, может поджечь что угодно и чем угодно.
– Поразительно, – сказала я.
– А вон тот маленький тип за кустом, это Щипака.
– Любит щипаться? – спросила я, невольно вспомнив о своей бывшей гувернантке мисс Шарпи. Вот уж кто тоже любил щипаться!
– Он щиплет только бумажники, мисс. Очень способный, почти как я сам, – не скрывая гордости, сказал Уилл.
– А что он делает в кустах? – спросила я.
– Тренируется, – ответил Уилл, мельком взглянув на Щипаку. – Старается оторвать листок так, чтобы ни одна веточка не шелохнулась. Сделать это гораздо труднее, чем кажется.
– Надо думать, – кивнула я.
– А самые младшие – это Мокрец и Заглотыш. Нашей маме сегодня нездоровится, и она попросила, чтобы я их тоже взял с собой.
– Мокрец? Заглотыш?
Ну и прозвища у детей в этой семейке!
Уилл наклонился вперед и театральным шепотом сообщил:
– Мокрец до сих пор писает в кровать по ночам, а Заглотыш… ну вот, пожалуйста! – Уилл показал на малыша, который подобрал с земли окурок сигары и потащил его себе в рот. – Нельзя, Заглотыш! Отдай! – Уилл отобрал у младшего брата окурок и положил себе в карман. – Хватит на несколько хороших затяжек, – пояснил он.
Заглотыш захныкал, Уилл подхватил его на руки и спросил меня:
– Ну, что мне передать Вигмеру?
– Боюсь, что нам придется менять наши планы, – сказала я. – Вигмер запретил мне передавать сообщения через тебя.
Уилл сразу приуныл и хмуро спросил:
– Неужели будешь теперь передавать их через Фагенбуша?
– Ни за что, – твердо ответила я. – Если мне запретили передавать сообщения через тебя, буду делать это сама.
– Нет, нет, мисс, – испуганно возразил Уилл. – Этот район – слишком опасное местечко, чтобы вам расхаживать здесь одной. Между прочим, – решительно добавил он, – если этот старый пень считает, что я недостаточно надежный, чтобы передавать через меня сообщения, я дока