Источник: Сводная статистика перевозок по русским железным дорогам за 1903 год. Вып. 52. СПб., 1905; Сводная статистика перевозок по русским железным дорогам за 1913 год. Вып.54. СПб., 1915.
Следовательно, можно уверенно констатировать рост не только производства, но и народного потребления — перевозки потребительских и продовольственных товаров в течение рассматриваемого периода неуклонно увеличиваются.
Периодический пересмотр тарифной номенклатуры нередко не позволяет прямо вычленить перевозки ряда важных грузов за все время разработки «Сводной статистики». О некоторых из них мы можем судить лишь с 1901 г., в том числе о тех, которые непосредственно находятся в поле действия реформы[205].
Поэтому в таблице 20 в некоторых случаях средние за 1906–1913 сопоставляются со средними за 1901–1905 гг.
Таблица 20
Детализация перевозок ряда сельскохозяйственных и потребительских грузов (тыс. пуд.)
Источники: см. источники к таблице…
В общине держать сад и огород было делом достаточно рискованным из-за беспрерывных краж[206]. Ситуация, как мы видели, менялась с переходом к единоличному хозяйству, и рост транспортировки овощей и фруктов подтверждает это. Среднегодовые перевозки лука увеличились в 1,6 раз, арбузов и дань, а также огурцов — в 1,8 раз, капусты и картофеля — в 2,1, свекловицы и овощей большой и пассажирской скоростями (прежде всего зелени) — в 2,7 раза. «Фруктовые» показатели несколько скромнее из-за меньшего периода сравнения — ясно, что средние за 1894–1905 гг. были бы ниже средних за 1901–1905 гг. Тем не менее, прогресс налицо.
То же относится и к сливочному маслу, и к предметам домашней утвари. Впрочем, рост популярности оцинкованной посуды впечатляет.
Наконец, отмечу, что если в 1894–1905 гг. в среднем за год в пределах России совершалось 43 377 тыс. поездок по пассажирским тарифам I–IV классов, и 35 222 тыс. поездок по пригородным тарифам I–III классов (они начались с 1895 г.), то за 1906–1913 гг. эти показатели составили 97 973 и 53 984 тыс. Рост соответственно — в 2,26 и 1,53 раза.
То есть население стало ездить по своей стране намного больше и, как показано в 2016 г., дальше380.
О тех, кто доказывал теорему Столыпина
Менее всего я хотел бы, чтобы данный текст о аграрной реформе воспринимался как некий бравурный отчет, или как рассказ о том, что, плоды почти двухвекового насаждения аграрного коммунизма вдруг исчезли, условно говоря, в Рождественскую ночь.
Мой подход к этой проблематике, сформировавшийся за десятилетия ее изучения, не раз декларированный в моих работах, весьма близок к тому, который был заявлен в предисловии к своей книге «Новые крестьянские хозяйства в Пензенской губернии» священником Н. Ф. Быстровым[207].
Вот как автор описывает то душевное настроение, свои мысли и чувства, с которыми он сел за перо. Он — уроженец Пензенской губернии, проведший в деревне большую часть своей жизни, живший «ее радостями» и «скорбями», знающий ее, понимающий «мужика, его психологию и жизненный уклад» и умеющий разговаривать с ним.
Поэтому, постулирует Николай Федорович, его текст будет «не мимолетным впечатлением» и тем более, «не партийным выступлением».
Он будет говорить лишь о том, что «составляет плод долголетних наблюдений над деревней, что выношено было в душе в лучшую пору ее жизни и что теперь, современными условиями деревенской жизни, лишь подтверждается или опровергается». И он обещает по мере сил быть беспристрастным, «считаясь только с фактами».
Вообще, замечает Быстров, «однобокость, партийность, канцеляризм и трафаретность надоели до тошнотворности», и ссылка на то, что «теоретическое споры — родовая особенность славянского племени», даже если она и справедлива, никак не помогает «делу познания родины».
Он вспоминает, что когда-то Ф. М. Достоевский отмечал у русских юношей две «отличительные черты»: «полнейшее невежество и чрезмерное самомнение», и считает, что эта характеристика в определенной мере приложима и современной журналистике.
«И у нас часто с пеной у рта спорят о превосходстве общины пред единоличным владением, не зная ни той, ни другого, никогда даже не побывавши в деревне. „Так нужно“, „таков момент“, — вот что руководит партиями, а отнюдь не истина, не беспристрастное исследование фактов.
Только на почве партийности и абсолютного незнания деревенской жизни, могут возникать такие метаморфозы, какие мы видим в изобилии около вопроса об общине и единоличном владении»381.
Быстров не станет уподобляться тем, кто прежде выступал против общины, а теперь уверяет, что в ней «спасение России», и делает это только потому, что правительство выдвинуло принцип единоличной собственности.
Автор обещает, что будет «говорить только так, как сам выносил, в своей душе пережил». «Общину я видел», — продолжает он, — «в продолжение 30-ти лет, и идиотизм ее в определенном смысле чувствовал всеми фибрами своего существа.
В новом единоличном владении, в хуторском хозяйстве вижу залог новой, свободно — творческой крестьянской жизни.
В первой — застой, угнетение, рабство и дела, и мысли.
Во втором — бесконечные горизонты трудовой, светлой, радостной деятельности.
Мои симпатии на стороне свободного труда и личной инициативы.
В общину, в эту темную область пьянства, рутины, — область душного крепостничества и развращения, пусть идут те, кто желает»382.
Но это не означает, что в своей книге он будет закрывать глаза на плюсы общины или будет скрывать минусы единоличного и хуторского хозяйства.
«„Мир“ работал очень долгое время и несомненно, лучшие его силы, воспользовавшись благоприятными условиями, кое-что делали и сделали.
Мы отметим это, хотя и уверены, что, будь эти силы единоличными собственниками, они сделали бы несравненно больше.
С другой стороны, хуторяне и отрубники — явление только что рождающееся. В их положении много недоговоренного, недоделанного, даже не определившегося. Получить отруб, даже поселить на хуторе — не значит зажить в земном раю.
Укрепление, выделение, хутор — только первые этапы новой жизни.
За ними должны следовать улучшенные способы обработки, улучшенные культуры хлебов, подъем образования, улучшение экономической и социальной жизни.
Землеустройство — половина реформы. Вторая часть ее — интенсивное землепользование. Перспективы этой стадии крестьянского хозяйства необъятны ни по времени, ни по количественному масштабу»383.
Однако, не сомневаясь в том, что единоличное владение — «выход к новой жизни», Быстров не намерен закрывать глаза на трудности этого выхода, на то, сколько труда, сколько забот, не говоря о необходимом стечении благоприятных обстоятельств (например, ряда урожайных лет) «требует это новое рождение новой жизни».
И лишь тогда, «когда хуторянин соберется с силами, когда хутор будет иметь свою маленькую „историю“, только тогда и можно будет его материальное и бытовое положение и жизнь сравнивать с жизнью общинника.
А не теперь… Теперь на хуторе все в зародыше и в перспективах.
Теперь сравнивать одно с другим — значит равнять старика с ребенком.
Это несправедливо.
Итак, возможное беспристрастие, верная оценка общинной, поселковой и хуторской жизни с их недостатками и хорошими сторонами — вот наша платформа, с которой мы выступаем пред нашими читателями»384.
И в целом на 340 страницах своей книги Быстров держит это обещание.
Мы встретим у него и первого хуторянина Пензенской губернии, «русского американца» А. А. Лаганова, о котором А. А. Столыпин написал проникновенные строки в специальном очерке385, и других прирожденных хозяев, у которых все рассчитано и расценено, и которые «смотрят на будущее открытыми глазами и испытания сумеют встретить»386, и производящие пока «убогое впечатление» Соловцовские хутора387.
Именно такой подход мне кажется оптимальным, хотя я не разделяю полностью смысла последнего сравнения автора (община — «старик», единоличное хозяйство — «ребенок»).
Имеющиеся в нашем распоряжении источники показывают чрезмерную строгость этого сопоставления, хотя бы потому, что во многих случаях «детский возраст» хуторов и отрубов не помешал их владельцам заметно увеличить свое благосостояние за счет развития молочного хозяйства, огородничества, птицеводства и других доходных отраслей в степени, которая была недоступна общинникам.
В то же время единоличное хозяйство как уклад сельской жизни России только начиналось, и здесь Быстров совершенно прав.
В связи с этим вновь вспоминаются материалы конкурса Романовых 1913 г. О нескольких лауреатах было сказано выше. Но я не буду считать свою задачу выполненной, если не познакомлю читателей с судьбами еще нескольких выдающихся российских людей начала XX века.
Всегда полезно знать рекордсменов — они маяк, они показатель того, что можно и возможно делать в той или иной сфере.
А благодаря реформе Столыпина в российской деревне равняться теперь начали не на слабейших, а на лидеров.
Вот краткие рассказы о некоторых из них.
Это и история архангельского крестьянина Николая Федоровича Едемского, который дослужился в армии до фельдфебеля, потом остался на сверхсрочную, а по возвращении домой «с большой энергией занялся хлебопашеством, мечтая о травосеянии и многополье». Однако «большая чересполосица» в общине не давала ему развернуться, и при первой возможности он в 1910 г. выделил свою землю в личную собственность, свел ее воедино и переселился на нее с семьей из 11-ти человек.
И его энергия нашла выход — за 2 года он успел построиться, обнести изгородью свой хутор, превратил в пашню 1,5 дес. кустарников, выкопал более 200 м осушительных канав, начал правильно удобрять землю, ввел угловое травосеяние, стал применять минеральные удобрения, развел огород, увеличил количество скота и стал готовить шестиполье.