Суммарная стоимость стада составила 535 руб.
Молочных продуктов Охотники продают не менее как на 200 руб., его масло и творог в среднем стоят 45 и 6 коп. за фунт (обычные крестьянские -32 и 4 коп.)433.
До 1913 г. в хозяйстве было 30–40 простых кур, цыплят бывало до 100–120 шт. С апреля 1913 г заведены куры Лангшан — 2 курицы и 2 петуха (от общества сельскохозяйственного птицеводства). К июлю было уже 30 чистопородных цыплят и 40 помеси434.
Итак, что же приобрел крестьянин Сергей Охотник за 4 года хозяйствования на отрубе?
1. Собственной земли вместо 3,25 дес. — 21 дес.
2. Крупного рогатого скота — вместо 1 коровы за 50 р. — 10 голов на 535 р.
3. Рабочих лошадей вместо двух за 100 руб. — 5 на 500 руб.
4. Свиней вместо двух на 60 руб. — трех на 120 руб.
5. Мертвого инвентаря — вместо 100 руб. — на 1091 р.
6. Построек вместо 313 руб. — на 830 руб.
До 1908 г. его имущество без земли оценивалось в 610 руб., теперь — в 2985 руб.
Его отруб ценится сейчас не ниже 350 руб. за десятину, т. е. всего — порядка 7,0–7,5 тыс. руб., а со всем остальным — в 10 тыс. руб.435
Что здесь сказать?
Догадываюсь, что читателей могло утомить столь подробное описание. Однако удивительное хозяйство С. Н. Охотника к моменту описания существовало дольше большинства остальных, упоминаемых в этой книге, и тут мы имеем возможность в деталях увидеть, как с началом новой жизни хозяйство в умелых и трудолюбивых руках постепенно развивается и соответственно заметно растет материальное благополучие малоземельной семьи, владевшей лишь 3,25 дес.
Конечно, Охотник — хозяин от Бога, человек со стратегическим видением своего дела, который и в общине был не последним. Мы видим, как усердный труд и серьезное отношение ко всем деталям хозяйства всего за 5 с небольшим лет позволили ему создать образцовое доходное хозяйство. Буквально каждый год был у него ступенькой вверх, ежегодно появлялась новая машина и/или скот, новая отрасль и становились лучше уже существующие.
Конечно, это же относится и к другим героям данной главы, и к тем, о которых читатели еще не знают.
Думаю, многим из нас знакомо ощущение уважения, которое возникает, когда через несколько минут после общения с незнакомым человеком, ты вдруг понимаешь, что столкнулся с большим профессионалом, со Спецом в своем деле.
Не хочется говорить высокопарных слов, которые просто напрашиваются после знакомства с этими историями.
Бесспорно одно — мы сейчас видели разные ситуации, когда человек становился выше и сильнее обстоятельств, в которые был поставлен жизнью.
Выводы
Время подводить итоги.
В книге «20 лет до Великой войны» есть два заключения общим объемом в 3,5 печатных листа — одно касается специально аграрной реформы[210], другое имеет более широкий контекст[211].
Понятно, что я не намерен воспроизводить их периодами в выводах по данной работе. Те, кого она заинтересовала, найдут время прочесть их. Однако кое-что неизбежно придется повторить.
Начну с того, что полученные моими коллегами-единомышленниками и мной научные результаты демонстрируют явную несостоятельность ряда ключевых положений парадигмы кризиса и обнищания населения страны после 1861 г.
Суммируя имеющуюся у нас информацию, можно уверенно утверждать, что пессимистический взгляд на социально-экономическое развитие России в конце XIX — начале XX вв. и упорные попытки представить «бедственное положение народных масс» главным фактором революции 1917 г. несостоятельны.
Это, однако, не означает, что все имеющиеся свидетельства тяжелого положения части крестьян — даже с учетом «семантической инфляции» — неверны и их следует игнорировать. Нет, но они должны оцениваться не с точки зрения НХК, а с учетом происходящей в стране модернизации.
Какими видятся промежуточные итоги аграрных преобразований Столыпина летом 1914 года? Я настаиваю на термине «промежуточные» применительно к аграрной реформе 1906–1916 гг., которая не закончилась не только с гибелью Петра Аркадьевича в 1911 г., но и с началом Первой Мировой войны, — ее ликвидировало Временное правительство.
Прежде всего мы должны ясно понимать, что по своему размаху аграрные преобразования Столыпина не имели аналогов в мировой истории. Конечно, жители США по Гомстед-акту получили больше земли, чем было обустроено в России в 1906–1916 гг., однако этот закон и действовал не 10 лет, а более ста — с 1862 г. до конца XX в. При этом ясно, что проводить землеустройство в давно населенной местности с огромной чересполосицей и дальноземельем, как это было в Европейской России и даже в Сибири, несравненно сложнее, чем нарезать участки в пустой прерии.
Уникальность реформы Столыпина — и не только территориальная — была понятна уже непредвзятым современникам, таким, например, как германские профессора Аухаген и Вит-Кнутсен, как французский экономист Тэри.
В частности, Вит-Кнутсен, опубликовавший в 1913 г. монографию о реформе, писал, что каждый непредубежденный человек, понявший суть преобразований, «не может не вынести впечатления, что мы тут стоим перед глубоко задуманной земельной реформой, с широким размахом проводимой в жизнь. Более того: следует признать, что изданные после 1905 г. русские аграрные законы не имеют себе равных во всемирной аграрной истории как по принципиальной важности их, так и по ходу их осуществления… Мы имеем дело с решительным, коренным поворотом к лучшему в истории русского сельского хозяйства. Громадные же размеры русского колосса и более, его способность к развитию, заставляют думать, что тут началась постепенная передвижка центра тяжести европейской хозяйственной жизни к востоку»436.
Так, Эдмон Тэри писал, что поскольку экономические успехи страны выражаются ростом ее производства, то статистика «неоспоримо доказывает, что, несмотря на на неудачную войну 1904 г. и политические волнения 1905 г., российское сельское хозяйство развивается быстрыми темпами уже в течение десяти лет, особенно после вступления в силу» указа 9 ноября 1906 г.
«Эта великая реформа 1906 г., снискавшая славу царю Николаю II, Столыпину и его главным сотрудникам… будет завершена только через 10–15 лет, но ее проведение сразу же породило на всей территории империи надежду на лучшее будущее и вследствие этого стремление трудиться, которое все больше теряли крестьяне, принадлежавшие общине.
Указы, относящиеся к новому землеустройству, развитие сельскохозяйственного кредита и инфраструктуры, и 6200 км железных дорог, введенных в эксплуатацию в 1907–1912 гг., очевидно, способствовали подъему села в России, но основным фактором этой эволюции была сама аграрная реформа, ибо именно она являлась настоящей точкой отсчета. Мы видели в ходе нашего обследования, что в последние годы качество жизни русских крестьян серьезно улучшилось»437.
Не только иностранцы, но и наши соотечественники, которым по-настоящему были дороги российские крестьяне, высказывали сходным образом. Выше приводилась мысль А. В. Чаянова о том, что «крестьянская Россия сдвинулась с мертвой точки векового застоя, голодовок и темноты народной и делает первые шаги к общенародному благополучию».
В других работах он отмечает, что «одним из глубоких и важнейших явлений переживаемой нами эпохи в истории России является мощное, полное юной энергии возрождение русской деревни… Еще многие десятилетия нужны русскому крестьянину для того, чтобы прочно усвоить основные устои современной культуры, но для тех, кто своими глазами видит упорную каждодневную педагогическую работу, которую ведут культурные силы России в глубине ее деревень, — нет никакого сомнения в успешных результатах их труда. Тысячи земских агрономов, деятелей внешкольного образования и кооперативных инструкторов посвящают свои силы этой широкой работе»438.
Особенно радует его то, что «крестьянство сделалось восприимчивым ко всякой культурной пропаганде, в том числе и пропаганде агрономической» и он заключает: «Ожидаемый нами подъем русского сельского хозяйства является главнейшей надеждой нашей в будущих экономических судьбах нашей земледельческой родины»439.
Даже в 1920-е гг., когда реформу оперативно переименовали в «столыпинщину» и позитивные высказывания о ней, мягко говоря, не приветствовались, он, хотя и более сдержанно, но вполне объективно фиксирует, что «в конце первого десятилетия XX наблюдалось значительное оживление русской сельскохозяйственной жизни; крестьянское хозяйство, изжившее старые формы трехпольного земледелия, приступает к созданию новых хозяйственных систем: быстро развивается травосеяние, промышленные яровые неуклонно увеличивают свою площадь, происходит повсеместная смена старого инвентаря на улучшенный, крепнут кооперативные формы маслоделия, и сотни других молекулярных процессов создают новое товарное крестьянское земледелие.
Земские и правительственные органы, отвечая запросам времени, необычайно широко развивают свободную „экономическую деятельность“ и создают ряд институтов, содействующих сельскохозяйственному прогрессу деревни.
Земские сельскохозяйственные склады, земская участковая агрономия, институт специалистов, касса мелкого кредита, кооперативный инструкторский и инспекторский персонал и прочие начинания ввели в деревню целые кадры новых интеллигентных работников»440.
То положительное содержание преобразований, которые отмечаются в приведенных отзывах, разумеется, не заслоняло от их авторов множества нерешенных проблем и трудностей. Ведь реформа только начиналась.
Сумел ли Столыпин доказать свою Теорему?
Да, сумел.
В сущности, реформа Столыпина и то, что я называю Теоремой Столыпина, — это отрицание нового общественного настроения, построенного на культе крестьянской общинной несвободы, маскируемой привлекательными и даже одухотворяющими идеями.