Проявилось это многообразно — в создании десятков (в сумме — сотен) совещаний по землеустройству, агрономии, сельскому хозяйству, мелиорации, комитетов, организации множества выставок — очень важного в то время сегмента коммуникации. А организация десятков тысяч самых разных кооперативов?
Множество различных источников убедительно показывает, что новая схема отношений власти и общества оказалась не «бессмысленным мечтанием», не благим пожеланием, а реальностью российской жизни.
ГУЗиЗ смогло привлечь к участию в реформе тысячи представителей образованного класса самых разных политических взглядов, сделав их своими союзниками (вольными или невольными, постоянными или временными — в данном случае неважно!).
Правительство сумело найти общий знаменатель совместной деятельности — осознанная образованными людьми возможность эффективной самореализации, пробудившаяся у них заинтересованность в настоящем Деле, в том, чтобы помочь стране сдвинуть деревню «с мертвой точки векового застоя, голодовок и темноты народной», используя свои профессиональные навыки и человеческие качества.
Они поняли, вспоминая А. В. Тыркову-Вильямс, что Россию двинут вперед не «отвлеченные теории» не «политическая алгебра», а «немудрая арифметика», позволяющая крестьянам выйти за рамки обыденности, — агрономическое и хозяйственное просвещение, кооперация.
Тысячи образованных людей, работавших в самых разных сферах реформы, начали реализовывать новые сценарии своей жизни, в основе которых лежала повседневная созидательная работа, приобщавшая миллионы крестьян, а значит, и Россию, к новой жизни.
И мы знаем, что их усилия не пропадали даром и что крестьянство оказалось во многом «благодарной аудиторией».
Успех преобразований в огромной степени был связан с новой генерацией российских крестьян, родившихся после 1861 г., для которых мифологическое сознание было преодоленным или преодолеваемым этапом развития личности. Они ощущали себя полноценными людьми в прямом смысле слова, не желали мириться с гнетом общины, жаждали самостоятельности и ответственно ее проявляли.
Конечно, все было непросто, однако очевидно, что народ в большой мере был готов к переменам, вытекавшим из получения им полноты гражданских прав. Следовательно, «развращающее действие казенного социализма» (Столыпин) затронуло далеко не всю деревню.
Реформа была нацелена на пробуждение таких качеств, как самостоятельность, ответственность, трудовая инициатива и деловая предприимчивость, и выяснилось, что этот расчет был верным и что сто лет назад в нашем народе в данном смысле было, что выявлять.
Годы преобразований продемонстрировали определенную степень открытости значительной части крестьянства, его готовности к изменению базовых характеристик повседневности. Это само по себе вело к довольно быстрым изменениям к психологии значительной части деревни; я имею в виду, в частности, фиксируемые источниками перемены в отношении к крестьян земле, в их трудовой этике, шире — другой взгляд на свою жизнь вообще.
Понятно, что эти сложнейшие процессы только начинались и их нельзя уподоблять чему-то механическому. Однако то, что сто лет назад наш народ был способен меняться, так сказать, «взрослеть» — для меня очевидно.
И в этой ситуации созданный «народолюбцами» треугольник Карпмана, в котором народу отводилась роль «преследуемого», переставал работать. Это ясно следует из источников — от текстов С. Т. Семенова до отчетов агрономов и материалов крестьянского конкурса в 1913 г.
Народ выходил из статуса вечного «агнца на заклание» и сам становился хозяином своей судьбы. А из психологии известно, что один из верных способов выйти из положения жертвы, — это обретение самостоятельности и самодостаточности, что неизбежно повышает самооценку.
Новое русское общество начинало строиться снизу, прощаясь с навязанным власть имущими коллективизмом. В стране появились миллионы носителей индивидуальных ценностей. Лично я убежден, что новая Россия должна была вырасти из этого импульса народа.
Страна зримо начала меняться.
Ряд современников отмечает огромный созидательный эффект синтеза энергии, разбуженной революцией 1905 г., и начавшейся аграрной реформы, а затем и промышленного подъема, давших выход этой энергии.
Так, философ Ф. А. Степун, в ту пору молодой лектор, разъезжавший по стране, вспоминает: «Москва росла и отстраивалась с чрезвычайной быстротой. Провинция преображалась, пожалуй, еще быстрее Москвы.
У нас в Московской губернии шло быстрое перераспределение земли между помещиками и крестьянством. (Известно, что накануне революции в распоряжении крестьянства находилось уже больше 80 % пахотной земли).
Подмосковные помещики, поскольку это не были Маклаковы, Морозовы, Рейнботы, беднели и разорялись с невероятною быстротою; умные же и работоспособные крестьяне, даже не выходя на отруба, быстро шли в гору, смекалисто сочетая сельское хозяйство со всяческим промыслом: многие извозничали в Москве, многие жгли уголь, большинство же зимою подрабатывало на фабриках.
Большой новый дом под железною крышею, две, а то и три хорошие лошади, две-три коровы — становились не редкостью. Заводились гуси, свиньи, кое-где даже и яблонные сады. Дельно работала кооперация, снабжая маломочных крестьян всем необходимым: от гвоздя до сельскохозяйственной машины…
Ширилась земская деятельность. Планомерно работал земский случной пункт под надзором двух дельных ветеринаров, к которым я часто ездил в гости. Начинала постепенно заменяться хорошею лошадью мелкая, малосильная лошаденка — главный старатель крестьянского хозяйства. Улучшались больницы и школы, налаживались кое-где губернские и уездные учительские курсы. Медленно, но упорно росла грамотность.
Было бы, конечно, большою ошибкою утверждать, что хозяйственный и культурный подъем в одинаковой степени охватывал всю Россию. Равномерным он мог бы быть лишь в результате планомерной, правительственной работы. Но правительство, во всяком случае, в культурно-просветительной области, не работало, а в лучшем случае не мешало работать общественным силам: земству, городским самоуправлениям и отдельным талантливым личностям (от себя добавлю — очень часто давая им деньги — М. Д.).
Там, где такие личности находились, работа кипела и жизнь цвела; там же, где их не находилось, жизнь хирела и прозябала. Но таких „медвежьих углов“ становилось в России, как мне помнится, из году в год все меньше и меньше.
Из своих четырехлетних лекторских разъездов по провинции я вынес определенное впечатление, что начиная с 1905-го года многое начало видимо меняться в ней.
Исчезли пригородные кварталы, в которые нужно было ходить со своим фонарем; даже в небольших провинциальных городах начало появляться электрическое освещение. Появились автомобили, которым в иных захолустных городах приходилось выдерживать атаки возвращающегося с поля стада. Помню рассказ о позорном водворении такого пионера культуры на двух волах в ближайший пожарный сарай какого-то уездного украинского города.
Юг развивался быстрее центра.
В Херсонской губернии вместо привычных ярмарок начались ежегодно устраиваться сельскохозяйственные выставки, которые с большим интересом посещались крестьянами. Мне рассказывали, что на одной из таких выставок можно было выиграть в лотерею верблюда, подаренного выставочному комитету передовым помещиком в качестве особенно сенсационной рекламы нового дела.
В Николаеве, где я читал дважды перед очень живой аудиторией, значительная часть вывоза хлеба уже велась кооперативами. Украинские деревни, опасаясь пожаров, начинали покрываться черепицею, великорусские — железом. Не только в уездных городах, но и в больших селах начали появляться женские и мужские прогимназии.
Наряду с ростом хозяйственного благополучия росла и культурная самодеятельность. Расширялась сеть провинциальных театров, учащались разъезды по большим провинциальным городам столичных актеров 201 Расширялась сеть провинциальных театров, учащались разъезды по большим провинциальным городам столичных актеров, писателей и лекторов.
…Я знаю, мои сведения и наблюдения над хозяйственным и культурным ростом довоенной России случайны, отрывочны и малосущественны. Все это я видел лишь мельком, из окна вагона. Будь я земцем, кооператором или, наконец, просто человеком с тем живым интересом к общественно-политической жизни, который во мне впоследствии пробудили война и революция, я безусловно мог бы сообщить гораздо больше интересного и важного, но все же я думаю, что мои скудные и поверхностные впечатления по-своему показательны: как-никак они учат тому, что даже человеку с закрытыми на общественную жизнь глазами, нельзя было не видеть быстрого, в некоторых отношениях даже бурного роста общественных сил России накануне злосчастной войны 1914-го года»448.
А вот мнение А. Тырковой-Вильямс, члена ЦК партии кадетов: «Революция 1905 г. провела глубокие борозды, перепахала всю Россию, но ничего не сокрушила, не оборвала преемственности старой власти, не сломала быта, на который столетиями опиралась Россия. Новые ростки побежали от старых корней. Народное представительство было только одним из проявлений народной энергии, разбуженной событиями, войной, забастовками, речами, новыми идеями, быстро проникавшими в мозги. Ну и, конечно, тем, что говорилось в Думе.
Во всех областях пошли сдвиги.
Стремительно развивалось просвещение и все отрасли народного хозяйства, промышленность, банки, транспорт, земледелие. Трудно было уследить за движением, осмыслить все, что происходило в стране…
Во время Третьей Думы правительство созвало в Петербурге съезд городских голов для обсуждения городского уложения, финансов, кредитов. Среди съехавшихся городских деятелей оказалось довольно много членов кадетской партии. Наши провинциальные товарищи пришли в думскую фракцию рассказать о своей деятельности. Живое, постоянное общение с провинциалами было одним из наших хороших партийных обычаев, заложенных Шаховским.