И если она все-таки пришла, то была вызвана чисто внешней причиной.
Русская революция вообще и русская аграрная революция в частности есть результат тяжелой войны, непосильной для неокрепшей еще страны, — войны, совпавшей с роковым разложением ее исторической власти.
Стремительное крушение исторической власти вызвало на поверхность все разрушительные силы. Дух общины и „черного передела“ ожил вновь. Вдруг представилась возможность осуществить мечты народа, которые не удалось осуществить в 1905 году. Интеллигенция к этому призывала, и народ соблазнился»458.
Да, народ, исковерканный правовым нигилизмом своей истории, «соблазнился».
Но интеллигенция?!
Лучшие якобы умы?![215]
В свете всего вышесказанного не столь важен вопрос о том, как совмещается успешное развитие России в предвоенный период, повышение благосостояния крестьянства с теми ужасами, которые оно творило в 1917–1918 гг.
Мой ответ таков: народ не выдержал испытания возможностью безнаказанного мародерства.
Но часто ли представители Homo sapiens такое испытание выдерживают?
И в данном контексте, полагаю, не так важно, когда началась аграрная реформа Столыпина. В условиях 1917 г. от «черного передела» Россию могли спасти только эффективные силы охраны правопорядка, а именно они конкретными условиями и не подразумевались.
И здесь самое время заглянуть за кулисы «Декрета о земле» 26 октября 1917 г. и оценить махинации, которые с ним, точнее, с нами проводят целое столетие.
Декрет объявляет, что «частная собственность на землю ликвидируется». Однако не нужно думать, что — как нас всех учили — что речь идет только о помещичьей собственности.
Декрет аннулировал частную собственность на землю не только помещиков, но и всех остальных социальных категорий населения, в том числе и крестьян. Во-первых, речь идет о 2,5 млн. укрепленцев, затем о 1,2 млн. хуторян и отрубников. Во-вторых, еще до 1905 г. крестьяне имели в частной собственности 23 млн. дес., а в ходе реформы, как мы знаем, они купили у Крестьянского банка или через него еще 10 млн. дес. То есть, все они копили деньги на эту землю, покупали ее — впустую.
Во-вторых, согласно закону 1910 г., миллионы крестьян в непередснявшихся общинах стали собственниками своей земли и де-факто могли реализовывать свое право когда им заблагорассудится.
Но и это не все.
Ведь надельная земля на 1 января 1907 г. была полностью выкуплена. Да, большая часть земли оставалась в общине и ею пользовались на общинном праве. Но потенциально эта земля уже была крестьянской собственностью. Ведь приватизация только началась.
Нам как-то не сразу приходит в голову, что «Декрет о земле» просто-напросто уничтожил результаты всей выкупной операции по реформе 1861 г. Оказалось, что три поколения крестьян выкупали землю, нередко с большим напряжением, напрасно.
Да, множество крестьян было в 1906–1916 гг. против частной собственности и выступало против Столыпинской аграрной реформы. Но это отнюдь не означало, что с течением времени они не изменили бы своей позиции — например, вернувшись с фронта после знакомства с сельским хозяйством австро-венгерских или румынских крестьян.
Это не означало также, что их дети принимали на себя моральное обязательство отвергать частную собственность и т. д.
Теперь этот путь был закрыт — только потому, что кучка — в сравнении с численностью населения страны — недоучек мечтала о мировой революции.
Конечно, масса крестьян в силу ряда причин и прежде всего низкой правовой культуры не осознавала всего этого. Позже они вникли в эту проблему предметно — помогут и продовольственная диктатура, и продразверстка и страшная гражданская война, закончившаяся голодом 1921–1922 гг. с 5,5 миллионами жертв.
Начавшийся «черный передел» коснулся и земель многих хозяйственных, зажиточных крестьян, которые сами немедленно стали объектом дележа.
В стране насчитывалось порядка 15 тысяч волостей и каждая волость в этом плане была маленьким самостийным государством. То есть все зависело от конкретных реальных местных условий в деревне А, Б, В, Г, Д и далее по пунктам.
Итак, сначала все крестьянство ограбило всех помещиков, потом бедные и средние крестьяне сделали то же самое с кулаками, а иногда и с середняками, а потом Советская власть в 1930 г. экспроприировала всех, кого смогла.
Таковы вехи решения аграрного вопроса в России.
Народ, как мы знаем, сполна за все расплатился, но никому от этого легче не стало.
Напомню, что согласно прогнозам Д. И. Менделеева, принявшего в 1906 г. среднегодовой темп прироста населения в 1,5 %, в 1950 г. в России должно было насчитываться 282,7 млн. чел., а к 2000 г. — 594,3 млн. чел.459
Э. Тэри в 1914 г., исходя из того, что за 1900–1912 гг. прирост населения Империи составил 26,7 %, сделал вывод — если такие темпы сохранятся в будущем, то население России составит к 1948 г. 343,9 млн. чел.460
Однако на начало 1951 г. в СССР жило 182,3 млн. чел.461
Нужно ли спрашивать, почему наша страна не досчиталась ста миллионов человек — даже относительно осторожного прогноза Менделеева?
В 1942 г. в Москве Сталин сообщил У. Черчиллю, что коллективизация обошлась в 10 миллионов жизней.462
Если представить, что эти люди встали бы вдоль железной дороги и взялись за руки, причем на каждого человека пришлось бы не более метра, то один миллион погибших занял бы расстояние в тысячу километров. Таким образом, непрерывная цепь жертв коллективизации протянулась бы до Владивостока…
Эта книга — о том, насколько труден был путь России в целом и 100 миллионов российских крестьян, в частности, к свободе.
Тем ценнее победа П. А. Столыпина, которому в считанные годы удалось начать преображение жизни и психологии миллионов людей.
Да, кажется, что вся история Российской империи утонула в безумии Революции и гражданской войны и последующем «социалистическом строительстве».
И все же, надеюсь, эта книга оптимистична, потому что показывает, что наш угрюмый цивилизационный код возможно преодолеть, что не все у нас бесполезно, не все бессмысленно, — хотя столетие, прошедшее после отречения Николая II и окончания гражданской войны, приучило нас к обратному.
То, что с началом реформы Россия не просто находилась на подъеме, — она вступила в принципиально новый, восходящий период своей истории, важно не только для академической науки.
Вред, нанесенный негативистской трактовкой предвоенной истории России, огромен, и в первую очередь потому, что это она во многом сформировала тот отчасти нигилистический, отчасти безнадежный взгляд на нашу историю, который поныне преобладает во многих умах и который лишает нашу страну перспектив.
Мои исследования, как и труды моих коллег-единомышленников, показывают также, что построенные на традиционной историографии (особенно в части «провала» аграрной реформы Столыпина) теоретические, историософские работы страдают весьма существенным изъяном.
Их авторам неизвестен большой массив информации, принципиально меняющей их пессимистический взгляд на русскую историю и не позволяющей закольцевать наше прошлое (и будущее) в безысходный патерналистский круг.
Это незнание неизбежно упрощает историю России. Не понимая сути и истинного масштаба событий предвоенного 20-летия, эти люди как бы пролистывают его в череде других «неудачных» (неправильных?) периодов нашего прошлого и интерпретируют его неверно.
А следствием этого становится якобы неизбежность — а для многих авторов и оправданность — большевистского «эксперимента» — ведь все остальное, дескать, было испробовано.
А между тем безусловный факт успеха модернизации Витте-Столыпина ломает эту схему и демонстрирует, что Россия была способна вполне успешно идти в сторону построения правового государства и полноценного гражданского общества. Да, этот путь был бы долгим и сложным, однако не невозможным. И определенно не более трудным, чем путь «построения социализма в одной отдельно взятой стране».
В то же время — это книга о том, как жизненно важно, чтобы элиты — и правительство, и общество — имели адекватное представление о себе и окружающем мире, в чем национальная спесь — плохой помощник.
Иначе это чревато крушением той действительности, в которой они — до поры — предаются беспочвенным мечтаниям на эти темы, а бывает, что и страны, в которой их почитают за элиты.
Глядя постфактум на пореформенную историю и ее трагический финал, поневоле приходишь в ужас, природа которого вполне понятна.
Это не ситуация, когда режим рушится из-за проводимой его лидером агрессивной внешней политики, которая не соответствует возможностям страны, — случай Карла XII, Наполеона, Гитлера.
Это ситуация, когда элиты вполне осознанно выбрали в качестве модели социально-экономического развития страны пореформенную версию аграрного коммунизма, в беззаконии которого так или иначе воспиталось три поколения российских крестьян, встретивших новый 1917 год. Катастрофические последствия этого выбора известны. Особенно обидно, что подобный исход многие предсказывали еще до 1861 г., однако их голос не был услышан.
И ведь нельзя сказать, что правительство не осознавало, что такое разумная аграрная политика. Мы видели горько ироничное сравнение — успешной агротехнологической революции во «вражеской» Польше и почти полувековые мучения русской деревни, которую та же власть обрекла на тяжкую несвободную жизнь.
Немного найдется примеров подобной вопиющей политической близорукости образованного класса, столь глобального непонимания элитами гибельности избранного пути развития страны, какой дает Россия.
И тут, казалось бы, самое время заклеймить их и закончить книгу.
Однако полноценно сделать это не получится.