Однако Удельная контора поняла свои права вполне «самодержавно» и стала вторгаться не только на хозяйство, но и в быт лашман, которых начали уравнивать с удельными крестьянами, заставляли вводить общественную запашку и даже пытались ликвидировать среди них многоженство (!). Естественно, как это часто бывает, возникли сопутствующие, «нагнетающие» слухи — о передаче их в Уделы и даже о насильственном крещении. Лашмане боялись, что окончательно лишатся всех своих преимуществ и права собственности на купчие земли.
Люди взбунтовались В итоге было арестовано 25 участников волнений, часть которых сдали в солдаты, других сослали в Сибирь или отдали в смирительный дом. Удельная контора должна была расстаться с идеей запрещения многоженства.
Волнения, связанные с «обменом» вышли за пределы Симбирской губернии, поскольку та же участь грозила крестьянам других регионов, прежде всего, нижнего Поволжья и Приуралья. Возможный переход в частновладельческие крестьяне волновал людей. В данном контексте малейшие перемены в привычном порядке управления воспринимались как предвестие грядущей беды.
В 1834–1835 гг. на этой почве произошло крупное возмущение государственных крестьян Приуралья, которое вместило и удачную попытку крестьянских ходоков передать свои претензии лично Николаю I, и аресты крестьянами чиновников, и самые настоящие боевое столкновение нескольких тысяч плохо вооруженных крестьян с воинскими отрядами.
Понятно, что с точки зрения военной это движение не могло быть опасным для власти. Куда опаснее было то, что это был сложный симптом ошибочной политики.
Это восстание органично вписывалось в общий контекст проблематики государственной деревни — в падение уровня ее благосостояния, которое отчасти выражалось в росте недоимочности и т. д. Но также это свидетельствовало и о неспособности Министерства финансов справиться с ситуацией — все, что оно делало, не давало результата.
Николаю I стало очевидно, что назрела реформа управления государственными крестьянами.
Восстание на Урале 1835 г. резко актуализировало проблему управления казенными крестьянами и показало необходимость давно назревших перемен в их хозяйственном, финансовом и, возможно, юридическом положении.
Требовалось затормозить процесс их обеднения, по крайней мере — уменьшить непрерывно растущую задолженность и создать необходимые условия для разрешения вопроса о судьбах крепостных крестьян.
Царь решил выделить реформу государственной деревни из общекрестьянской проблематики, и эту сложнейшую задачу он поручил Киселеву.
17 февраля 1836 г. после придворного обеда между ними состоялся разговор, в ходе которого царь предложил Киселеву быть его ближайшим помощником в этом преобразовании, и разработать вместе со Сперанским общие принципы реформы. В финале беседы прозвучали знаменитые слова о том, что Киселев будет его «начальником штаба по крестьянской части».
Здесь уместно напомнить, что Павел Дмитриевич Киселев — одна из наиболее ярких фигур русской истории 1820–1850-х гг. Его заметил и рано выдвинул Александр I, сделавший его флигель-, а затем и генерал-адъютантом. Сравнительно позднее начало военной карьеры — в 19 лет, не отразилось не темпах его продвижения по служебной лестнице: через 10 лет он был генералом. В 1816–1817 гг. Киселев выполнил ряд ответственных поручений императора, в частности, ревизовал Бессарабию. Тогда же он подал Александру I свой первый проект изменения положения крестьян. В те годы император относился к нему с большим доверием, свидетельством чего явилось назначение Киселева в 1819 г. начальником штаба 2-й армии. На этом важном посту Павел Дмитриевич проявил себя выдающимся администратором.
Близость Киселева к служившим во 2-й армии декабристам — Пестелю, Бурцеву, Басаргину и другим стала причиной его опалы, хотя, как и в случае с Ермоловым, никаких прямых свидетельств причастности Киселева к Тайному обществу у Николая I не было.
С началом русско-турецкой войны 1828–1829 гг. его отношения с царем наладились. В 1829–1834 гг. он управлял Молдавией и Валахией (будущей Румынией), где провел ряд прогрессивных реформ, в том числе и крестьянскую. Крестьяне получили личную свободу и право перехода от одного помещика к другому, их повинности были строго регламентированы законом (инвентарями).
Киселев был человеком необычным. В нем, в числе прочего, привлекательно то, что, будучи любимцем двух непохожих друг на друга братьев, Александра I и Николая I, он никак не подстраивался под них и сохранял подчеркнуто «непридворную» независимость поведения.
В случае Николая I это было особенно сложно. Ведь он выгнал в отставку всех сколько-нибудь самостоятельных генералов, начиная с Ермолова, так что на Кавказ в 1845 г. он выписал из Одессы Воронцова, в 1848 г. ему пришлось помириться с А. А. Закревским, которого он 17 лет назад уволил за излишнюю независимость, а в 1853 г. — война заставила просить вернуться на службу H. Н. Муравьева (будущего Карского), выброшенного из армии за тот же грех. Вообще о кадровой политике Николая I лучше всего, полагаю, говорит тот факт, что его морским министром был армейский офицер кн. Меншиков!
В «Оппозиции Его Величества» я касался проблемы законности в русской армии эпохи Александра I. Надо сказать, что из моих героев этот вопрос всерьез заботил только Воронцова и Киселева, встревоженных крайне низким уровнем военной юстиции и выступавших за ее немедленную реформу, которая упиралась в нехватку подготовленных кадров и невнимание царя к этой стороне жизни армии.
Тот факт, что Киселев стоит у истоков новой истории целой страны — Румынии — о многом говорит. И проведенные им реформы хорошо показывают, насколько проблема законности была важна для него.
Всю жизнь Киселев был человеком принципов и, отстаивая их, часто будировал сановный Петербург резкостью характера, который, полагаю, в большой мере отразился как в открытой вражде с Аракчеевым, что в 1820–1825 гг. было не безопасным занятием, так и в знаменитой дуэльной истории.
В 1821 г. его вызвал на дуэль генерал-майор Мордвинов, один из бригадных командиров 2-й армии. Притом, что поединки были запрещены, такой вызов не соответствовал негласному дуэльному кодексу — вызывать начальника считалось некорректным. Однако дуэль состоялась, и Киселев застрелил Мордвинова (до конца жизни он выплачивал его жене жалованье мужа). В письме близкому другу, А. А. Закревскому, Киселев заметил: «Мог ли я поступить иначе… Я исполнил долг честного человека… Не знаю, как дело сие будет истолковано в столице… Воля царская, и я готов пожертвовать местом за честь свою, которую в жертву принести не могу».
С самого начала реформы и вплоть до 1856 г. его порицало множество обитателей передних Зимнего дворца.
В 1836 г. никакой программы преобразований государственной деревни не существовало, однако Николай I дал Киселеву полный картбланш. Еще раз подчеркну, что реформа трактовалась царем не как изолированное мероприятие, а как начальный этап разрешения крестьянского вопроса в целом104.
Громадность поставленной задачи требовала серьезной подготовки, и она была проведена в весьма сжатые сроки.
29 апреля 1836 г. было учреждено V Отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии, которое в течение 20 лет служило средоточием всех проектов по крестьянскому вопросу. Сюда стекались предложения о смягчении и ликвидации крепостного права и отсюда исходили все последующие попытки изменений.
Создание V Отделения — исходный пункт для разработки и проведения реформы по управлению государственными крестьянами.
Ревизия 1836–1840 гг
Что охраняешь, то имеешь.
В 1836 г. Киселев, согласившись провести реформы государственной деревни, начал с ревизии Московской, Псковской, Тульской и Тамбовской губерний, которая за 1836–1840 гг. разрослась в масштабное обследование положения государственных крестьян в Европейской России.
Что же показывают данные этого весьма ценного источника, подробно проанализированные H. М. Дружининым?
Коротко говоря, если возвести ситуацию, описанную Карамзиным в «Письме сельского жителя», в квадрат, куб или в пятую степень, сделать поправку на географический масштаб и насытить конкретными деталями, то мы получим представление о положении государственных крестьян.
При чтении этих материалов в голове постоянно всплывает слово из другой эпохи и иной стилистики — беспредел.
Казенная деревня — в отличие от крепостной — была территорией колоссального беспорядка, потому что помещик был кровно заинтересован в том, чтобы получать доход, а чиновников, заведовавших государственным хозяйством, волновали не доходы казны, а свои собственные.
Тут разница примерно такая же, как между частным бизнесменом, который может разориться от своего нерадения, и советским директором, который не разорится никогда.
Ревизия выделила три главных группы проблем.
Первая — неудовлетворительное землеобеспечение. Крестьяне были наделены землей крайне неравномерно. Сплошь и рядом в одном и том же уезде площадь наделов колебалась от 1–2 до 10–17 дес. на душу, а порядка 60 тыс. крестьян совсем ее не имели. Вообще термин «малоземелье» встречается в документах ревизии ничуть не реже, чем в народнических текстах пореформенной эпохи.
Проведенные при нажиме Канкрина в ряде районов уравнительные переделы своей цели часто не достигали. («Отобрать — отобрали, а поравнять — не поравняли»105).
При наличии сотен тысяч десятин пустующей казенной земли крестьяне вынуждены были снимать землю у помещиков, а весьма часто — брать в субаренду казенные же оброчные статьи[28], снятые кем-то по сговору с общинным начальством. Как и в XVIII в., помещики при полном и не всегда бескорыстном попустительстве администрации захватывали государственные земли.