В то же время, если бы казна взяла на себя покупку всего перечисленного, то этим бы занимались те самые мошенники из обеих комиссий, «а я говорю и еще раз повторяю, что из всех воров, рассеянных по земле, эти чиновники самые наглые и самые ненасытные»156.
Наконец, малое жалованье, которое получают русские офицеры «физически не позволяет им существовать, и правительство было бы вынуждено его удвоить, если бы не знало, что полковые командиры часто помогают им и кормят их».
Ланжерон делает характерное замечание: «Доходы эти в том виде, в каком они существуют, хотя и оправдываемые необходимостью и обычаем, внушают иностранцу на первых порах отвращение, которое всегда и везде возбуждает ложь и воровство, но, мало-помалу, благодаря примеру, щекотливость притупляется, и привыкают не краснеть уже более за эти доходы, почитая их вполне необходимыми»157.
Логическим выводом из сказанного является тот факт, что первое сражение, которое русская армия дает «в какую бы то ни было войну», согласно реляциям и донесениям командиров полков, оказывается, весьма кровопролитным.
Как правило, все люди и лошади, которых не достает до комплекта, показаны в них убитыми. Аналогично и с боеприпасами. Поскольку полковым командирам возмещается весь порох и пули, выпущенные, по их сообщениям, во врага, то даже в полку, который и близко не видел неприятеля, оказываются большие людские потери и истощение всех зарядов.
При этом в русской армии, как и во всякой другой, есть, конечно, инспекторы, обязанные бороться с подобными злоупотреблениями, обуздывать казнокрадство и давать «примеры строгости». Но эта система не работает.
Наконец, Ланжерон завершает свое описание: «Из всего здесь прочитанного видно, что я был прав, говоря, что русская армия должна была быть наихудшею в Европе.
Каким же образом происходит, что она одна из лучших? Русский солдат приписывает это Николаю Угоднику, а я приписываю это русскому солдату; действительно, благодаря тому, что он лучший солдат в мире, победа всюду ему сопутствует»158.
А дальше следует прочувствованный и несомненно искренний гимн: «Воздержный как испанец, терпеливый как чех, гордый как англичанин, неустрашимый как швед, восприимчивый к порывам и вдохновению французов, валлонов и венгерцев, он совмещает в себе все качества, которые образуют хорошего солдата и героя».
При этом Ланжерон говорит, что он показал русскую армию и существующие в ней злоупотребления точно. Да, изображение «сурово, и строгость его испугала меня самого; я перечел это описание несколько раз и не нашел в нем ни единого слова, которое следовало бы изменить. Я утверждаю, что оно составляет сущую правду»[45].
Однако, продолжает Ланжерон, если помнить, что со времен Полтавы русские побеждали во всех войнах, которые они вели, то резонно спросить — чего бы не смогла совершить русская армия, если бы «существовала человеческая власть», настолько могущественная, чтобы исправить описываемые им злоупотребления?
И тут же уточняет, что так думает он, но отнюдь не его русские сослуживцы. Их точка зрения просто оглушает: «Я встречал между ними людей, отличавшихся величайшими достоинствами, которые говорили мне с убеждением, что именно этим самым злоупотреблениям армия их обязана своею силою.
Недостаток дисциплины, поощряемый примером начальников, случайность повышений, позволяющая всякому на него надеяться, возможность грабежей, веселость, порождаемая отсутствием порядка, роскошь полковых командиров, прельщающая и заманивающая тех, которые надеются сделаться ими, наконец этот всеобщий и терпимый беспорядок, — все это сделалось необходимым для русской армии, и искоренение злоупотреблений имело бы своим последствием недовольство и уныние, которые остановили бы рвение и желание.
Имели бы, говорят, превосходную немецкую народную армию, но ни в каком случае не имели бы русских солдат»159.
В общем, что и говорить, бывают емкие высказывания. Очень интересная иллюстрация на тему «достоинства как продолжение недостатков».
Начну с того, что, конечно, не 100 % русских офицеров думало подобным образом, однако ясно, что эти слова дорогого стоят.
Итак, Ланжерон, выросший в другой цивилизации, смотрит на русское воинство со стороны, с привычной для себя европейской точки зрения. Он недоумевает, поскольку привык к тому, что мера внутренней организации той или иной армии и ее успехи на поле боя более или менее соответствуют друг другу.
А вот в России это соотношение загадочным образом нарушается.
Огромная коррупция и множество реальных изъянов (жестокость, дисциплина, несправедливости и др.), которые сломали бы, по Ланжерону, кого угодно и где угодно, в России, по крайней мере, не препятствуют успехам. Причем настолько, что многие офицеры считают их залогом побед.
Потому что империя Петра Великого — это особый мир, особая цивилизация, которая основана на, деликатно выражаясь, факультативном соблюдении законности и которая при этом побеждает всех врагов. Причем Ланжерону до конца непонятно — побеждает «вопреки» или «благодаря» своим недостаткам.
Известно, что бывают успешные люди, которые не укладываются, не вписываются ни в какую регламентацию, ни в какое расписание, ни в какую «обыкновенную таблицу умножения», используя выражение Глеба Успенского.
Видимо, то же можно сказать и о некоторых народах, особенно выросших вне правового поля.
Они умеют совершать подвиги и «по расписанию», и вне оного, и залогом этого является то, что они «за ценой не постоят» и издержек особенно считать не привыкли, поскольку важнее всего результат.
Мы помним слова Б. Н. Чичерина о том, что в «суровой школе» нашей истории «закалился русский человек, который привык всем жертвовать и все переносить с мужественною стойкостью», потеряв, однако, «чувство права и свободы».
Полагаю, не будет ошибкой утверждать, что описанная в Записке система жизнедеятельности армии не только более или менее соответствовала мироощущению множества военнослужащих, но и способствовала оптимизации упомянутых Б. Н. качеств.
При этом у Ланжерона хватает примеров отсутствия у военных людей «чувства права и свободы», примеров сочетания «геройства и низости».
Вообще весь текст Ланжерона о победоносном беспорядке, — он не о свободе, он, скорее, о воле, которая, в отличие от свободы, с порядком несовместима160.
Странным — или совсем не странным — образом рассказ Ланжерона 20 лет спустя подтверждает его младший современник, будущий знаменитый историк 1812 г. генерал А. И. Михайловский-Данилевский, тогда флигель-адъютант Александра I. В своем «Журнале» он рассказывает о возвращении императора и двух его младших братьев в 1815 г. домой из покоренного Парижа.
18 октября в Берлине он записывает, что государь «час от часу становится строже, и великие князья принимают на себя вид Катонов по службе, забывая или, быть может, не зная, что в русском царстве и в русской армии первое правило: как-нибудь.
Михаил Павлович сказал вчера при многих особах: „Нашим офицерам нельзя давать воли“.
Присутствие иностранцев помешало мне ему отвечать, что русские офицеры одни во всем свете, на которых лежит величайшая ответственность, с которых за все взыскивают, которые редко имеют средства к содержанию себя и у которых нет в виду ни спокойной жизни в отставке, ни призрения после тяжелых ран. При бедности они самые исправные, при малом воспитании самые храбрые, неутомимые и послушные».
Теперь, продолжает автор, мир заставит уйти в отставку многих отличных офицеров, и вот тогда-то начальство поймет, насколько несправедливо было обращаться с ними, исходя лишь из «правил строгости».
На их место придет неопытная молодежь, а также множество иностранцев, и «страшно подумать», во что превратится русская армия через несколько лет. Если захотят уничтожить основу того, «чем она доселе была славна, то должно употребить несчетные суммы на лучшее содержание и образование офицеров и солдат; но тогда армия Румянцева, А. В. Суворова, Кутузова похожа будет на австрийскую и на прусскую, не будет напора, натиска, уверения в победе, презрения к неприятелю, не услышать слов: „Ура! С нами Бог!“; но медленность и систематический порядок заменят быстроту, которой она преимущественно отличается, эгоизм и скупость офицеров — место братской их жизни, где смерть и радость пополам»161.
Очень важные мысли.
Начнем с четкой оппозиции — молодые великие князья «принимают вид Катонов по службе», а Михаил говорит о том, что русских офицеров надо держать в дисциплине, в строгости. Напомню, что это говорится об офицерах победоносной армии, возвращающейся домой из покоренного Парижа.
Флигель-адъютант упрекает великих князей в том, что они забыли или просто еще не знают, что главное правило в России — «как-нибудь».
Что он вкладывает в это определение, исходя из контекста?
На мой взгляд, продолжение его мыслей позволяет говорить о том, что русские офицеры поставлены властью в не самое приятное, хотя и уникальное положение (они «одни во всем свете»).
С одной стороны, она им мало платит, не обеспечивает достойной жизни в отставке и не заботится должным образом о них после тяжелых ранений. Да и слова о «малом воспитании» я бы тоже отнес к числу упреков правительственной политике[46]. То есть власть относится к своим верным слугам «как-нибудь».
А с другой, она с них «за все взыскивает».
Да, повсюду на офицерах лежит «величайшая ответственность», но в других странах к ним другое отношение, их лучше образовывают, больше платят и т. д. Тем не менее, русские офицеры являют собой образец исполнения воинского долга, братства ратного и человеческого.
Принципиально важно, что Михайловский-Данилевский прямо связывает успехи и блестящие достоинства русской армии с недостаточным содержанием и даже образованием («воспитанием») офицеров и солдат.