Да, союзники в этом плане выглядят лучше, но мы лучше выглядим на поле боя, а это главное.
Войны с Наполеоном — чемпионом человечества — показали, что культурная благоустроенная Европа в борьбе с ним оказалась несостоятельна. Победила его отсталая, бедная Россия и русская армия, в которых главное правило — «как-нибудь», приносящее, тем не менее, осязаемые результаты.
Это вновь заставляет вспомнить Чичерина — о суровой закалке русского человека, «который привык всем жертвовать и все переносить с мужественною стойкостью», и даже схожую по настроению мысль Генрика Сенкевича из «Крестоносцев»[47].
Поэтому перспектива превращения русской армии в подобие армий союзников неприемлема для автора. Это будет и диагнозом, и приговором всему, что важно и ценно для него.
Да, Михайловский-Данилевский, подобно множеству дворян, вполне осознает, что жизнь армии, как и жизнь страны в целом, проходит в феерическом беспорядке, поскольку «в русском царстве и в русской армии первое правило: как-нибудь».
Однако это не помешало России стать «первой державой в мире».
Думаю, что можно говорить о более или менее распространенном убеждении дворянства в относительной эффективности такого строя жизни. Любые попытки насадить строгую регулярность сделают из уникальной России какую-нибудь Пруссию или Австрию. А наше превосходство над ними — аксиома.
Вот такая у нас цивилизация.
Полагаю, вряд ли можно сомневаться, что «как-нибудь» ограничивается только проблемами офицерского корпуса.
После смерти Екатерины II прошло почти 20 чрезвычайно насыщенных лет, из которых больше половины Россия вела непрерывные войны.
Вольница эпохи «матушки» во многом стала преданием — едва ли кто-то из полковых командиров мог теперь заменить вензель императора своим гербом, как это делал командир Козловского пехотного полка Иван Бибиков, или заставлять танцевать полонез во время учений пехотному строю, подобно командиру Смоленского драгунского полка В. Н. Чичерину (деду Бориса Николаевича).
Реформы Павла Петровича и Александра I многое изменили в русской армии, о чем говорит в примечаниях 1826 г. и сам Ланжерон. Многое, но отнюдь не все.
В частности, военно-интендантская система по-прежнему была не только источником неправедных доходов, но и слабым местом русской армии в целом, о чем говорит не только почти коллапс ее снабжения в 1806–1807 гг., отчасти отраженный Л. Н. Толстым в истории Василия Денисова во 2-м томе «Войны и мира». Как известно, по приезде в 1815 г. в Петербурге царь отстранил управляющего Военным министерством князя Горчакова.
Однако и снабженческие трудности далеко не исчерпывали всех армейских проблем. Будь мне в 1980-х гг. известна мысль Михайловского-Данилевского, я бы непременно поставил ее эпиграфом к своей книге «Оппозиция Его Величества», в которой анализируется ряд этих проблем, ибо о чем бы ни рассуждали мои герои, все это характеризовалось словом «как-нибудь».
Пройдет почти ПО лет, и в феврале 1925 г. В. В. Шульгин отправит В. А. Маклакову обширный текст, в котором есть такие строки:
«Когда разразилась японская война, в известной среде русского общества, которая раньше болела квасным патриотизмом, и была еще при Тургеневе убеждена, что мы весь мир „шапками закидаем“, в этой среде было распространена пошлая острота: „Ну что такое японцы — макаки“». Для не знающих естественной истории поясняю, что макаки — это род обезьян.
На это будто бы однажды престарелый М. И. Драгомирова, киевский генерал-губернатор и командующий войсками округа, хорошо знавший русскую армию с ее достоинствами и недостатками… сказал: «Они-то макаки, да мы-то кое-каки».
В этой фразе слишком много мысли для такого малого количества слов.
Драгомиров как бы предсказал судьбу японской кампании. Огромная русская армия, которая, казалось бы, раздавит, как комара, маленькую Японию, была поведена в бой по всем принципам «кое-какства»…
Нового способа ведения войны не знали. В первом бою под Тюренченом прорывались сомкнутыми колоннами с музыкантами впереди. Пулеметов не имели вовсе. Обо всяких разрывных снарядах, объединявшихся тогда под именем «шимозы», не имели понятия, почему тот же Драгомиров пробурчал однажды — они нас шимозами, а мы их молебнами; в бой шли в белых рубахах, не подозревая, что на свете существуют защитные цвета, и, что самое скверное, — перевооружали артиллерию во время войны.
Начали же морскую войну тем, что в первый же день объявления войны прозевали японские миноносцы и позволили им войти в собственную гавань, вывести из строя три больших корабля и безнаказанно уйти.
Впрочем, это пышно расцветшее «кое-какство» сказалось во всей нашей дальневосточной политике. Неизвестно для чего мы влезли в Корею, кое-как, по небрежности затронули Японию, о которой не имели не малейшего представления, ибо разведка велась тоже кое-как, и затем полезли в войну, хотя, как показал опыт, к войне были совершенно не готовы.
Между тем войны ничего не стоило избежать или, по крайней мере, оттянуть. Но ведь японцы с обезьяньей точностью, до последнего винтика скопировавшие лучшую армию в мире — немцев, конечно, были макаки. В конце концов точные обезьяны разбили гениальных кое-каков162.
Сам Шульгин трактует «кое-какство» как «небрежность, неточность, недобросовестность», что кажется явным сужением поля термина, исходя из текста его монолога — ведь к этим определениям трудно свести дилетантскую внешнюю политику и провальную боевую подготовку армии и флота, стоивших России позора, перед которым померкли Аустерлиц и Крым.
Тут нужно говорить прежде всего о недостаточной компетентности власти на высших ее уровнях, о причинах которой позволяет судить конкретная информация Шульгина.
И когда погружаешься в историю русско-японской войны поневоле вспоминаются строки Ланжерона о том, что успехи России в главных отраслях военного искусства невелики. А причиной тому — «не столько беспечность двора», мало заботящегося о военном образовании, «сколько национальные предрассудки… Их самолюбие является причиною этого невежества, и невежество его поддерживает».
Многие русские офицеры, продолжает автор «считают искусство и науку в военном деле не только бесполезными, но даже и опасными (это было мнение князя Потемкина, которое он при мне поддерживал двадцать раз).
Искусство передвижений, расположения войск лагерем, составление диспозиций, сложные и искусные маневрирования, образцовые произведения искусства и тактики, высокие соображения Густава-Адольфа, Конде, Тюренна, Люксанбурга, Виллара, Мальборо, Евгения Савойского, Лаудона, Фридриха почитаются русскими за пустые химеры; их штыки и их казаки составляют всю их науку и, за исключением Румянцева, Каменского, Игельстрома и Прозоровского, я не знал ни одного генерала, русского родом, который не был бы пропитан этими смешными принципами»163.
Вспоминается и самое настоящее презрение к военной науке, которое любовно культивирует Л. Н. Толстой в «Войне и мире»[48].
Однако, справедливо возразят мне, с тех пор ситуация с военным образованием у нас кардинально изменилась, и конкурс в военные академии зашкаливал.
Это правда.
Но, судя по тому, что нам известно, это не уберегло наши вооруженные силы от неудач. Некоторые, условно говоря, газоны и вправду надо стричь 300 лет.
Между «как-нибудь» как основным правилом «русского царства и русской армии» А. И. Михайловского-Данилевского и «кое-как» М. И. Драгомирова лежит 90 лет. Воистину, в обоих высказываниях «слишком много мысли для такого малого количества слов».
И если мы интуитивно — и, убежден, — абсолютно верно улавливаем общее, что есть между ними, то это означает, что оба они покрывают типологически схожие явления.
Это значит, что за время правления четырех императоров и 10 лет царствования пятого в чем-то важном, а, возможно, главном Россия не изменилась.
Почему так произошло мы, надеюсь, поймем позже.
Правосознание «азиатства»
Мы, холопи твои, волочимся за судными делами на Москве в приказех лет по пяти и по десяти и болше, и по тем судным делам, нам, холопем твоим, указу [решения] нет. И мы, холопи твои, с московские волокиты вконец погибли…
Нам сие велми зазорно, что… и у бусурман суд чинят праведен, а у нас вера святая, благочестивая, а судная росправа никуды не годная
Не надеюсь я истребить плутни и воровство, но уменьшу непременно. А теперь на некоторое время и приостановились. Насчет грабительства говорю речи публично, и для удобнейшего понятия в самых простых выражениях.
Русский либерал теоретически не признает никакой власти. Он хочет повиноваться только тому закону, который ему нравится.
Дореволюционная русская мысль была пронизана антиправовыми идеями, совокупность которых известна под не совсем точным названием «правовой нигилизм». Право очень часто понималось в России как нечто специфически западное, привнесенное извне, и отвергалось по самым разным причинам: во имя самодержавия или анархии, во имя Христа или Маркса, во имя высших духовных ценностей или материального равенства.
Мама, здесь ни с кем нельзя договориться!
Фактически еще одним развернутым эпиграфом к этой главе являются известные мысли Н. Г. Чернышевского о российском «азиатстве» (1859), которыми мне хочется предварить рассмотрение данной тематики.