4. В разных вариантах (и не в не самой дипломатичной форме) фигурирует мысль об усталости, апатии, упадке, и близкой смерти «старой Европы», на смену которой неизбежно придет «молодая» Россия. Не Турция же, и не Америка со своим рабством!
Подход тут был антропоморфный — дескать, да, европейцы добились всего, чего могли, все уже совершили, и теперь медленно, но неизбежно будут угасать. Такого рода мысли иногда кратко, иногда развернуто высказывались в то время разными людьми в разных вариантах, так что в их распространенности сомневаться не приходится.
Эти идеи вкупе с «геополитическим» осмыслением окружающего мира после 1815 г. во многом объясняют появление русского мессианизма.
Он мог быть религиозно-мистическим, как у бывших любомудров, славянофилов и Чаадаева[61], а мог быть атеистическим, как у Белинского и Герцена.
Выражалось это мироощущение у всех по-разному. Так, Белинский, как видно из эпиграфа к этой главе, сам того не зная, однажды заложил штамп советской пропаганды, позавидовав потомкам.
Бывали варианты и поплоше. Так, журнал «Маяк» утверждал, что Россия не будет повторять путь, пройденный Европой: «Нет, мы пойдем своим путем. Теперь уже твой черед, обольстительный Запад, узнать поближе святую Русь и от нее заимствовать истинные стихии народной жизни»229.
Славянофилы
Кульминации эти настроения достигли у славянофилов, которые дали развернутое обоснование противоположности России и Запада в виде более или менее законченной системы[62].
Здесь уместно заметить, что термины «славянофилы» и «западники» спекулятивно-провокативные.
Первый как бы подразумевает безусловный патриотизм, а второй — недостаточный, поскольку из него явно следует приверженность Западу, что бы это не означало, а неявно — недовольство Россией, неважно почему.
Между тем тут речь не о любви к Родине, а о разных подходах к понятию «культура».
Славянофилы, по определению Чичерина, ожесточенно восставали «против реформ Петра, сблизивших нас с Европою; в классах, причастных европейскому образованию, они видели отщепенцев от Русского народа, а в русском мужике идеал всех совершенств. Плоды европейской науки отвергали с презрением как несовместные с православными взглядами, а древнюю русскую историю строили на основании фантастических представлений о каком-то идеальном согласии. В настоящее время трудно поверить, что все эти детские мечтания могли сочиняться и разделяться умными и образованными людьми, каковы несомненно были первые славянофилы». «Это была настоящая секта. В основании лежали возвышенные и верные начала: глубокое нравственно-религиозное чувство и пламенный патриотизм, но то и другое искажалось преувеличением, узостью и исключительностью»230.
К западникам относились люди самых разных взглядов — православные и атеисты, идеалисты и позитивисты, социалисты и либералы и т. д., которых объединяла не какая-то общая теория, как славянофилов, а «уважение к науке и просвещению» и понимание их важности для преодоления отсталости России.
Источником знаний была Европа, и поэтому они приветствовали начавшееся при Петре I сближение с нею, считая это «великим и счастливым событием в русской истории», хотя и не все из них, подобно Белинскому, были готовы на каждой площади и улице поставить ему «алтарь». При этом они не закрывали глаза на «детские болезни» процесса приобщения «младенческой страны» к более высокому типу цивилизации, но считали, что вылечить их могло время и более глубокое постижение и усвоение западной культуры, но вовсе не реставрация и культивирование допетровских порядков.
Напомню, что для славянофилов Россия и Запад — это два противоположных мира, две принципиально отличные друг от друга цивилизации.
Первая при этом превосходит вторую, поскольку в России возвышенное доминирует над земным, духовное над материальным, чувства над расчетом, эмоциональное над рассудочным, цельность восприятия мира над его аналитическим разложением на компоненты, «вера и предания» над «формальным разумом», а в конечном счете — коллективизм над индивидуализмом.
В каком-то смысле, упрощая, можно сказать, что для славянофилов Россия и Запад соотносятся как брак на небесах и брак по расчету с контрактом (вспомним хотя бы сравнение Михайловским-Данилевским русских и иностранных офицеров).
Противоположность цивилизаций заложена историей. Россия избежала действия трех ключевых факторов, сформировавших Европу, — католицизма, греко-римского наследия (в первую очередь римского права) и германского завоевания.
Поэтому Россия, благодаря православию как истинному христианству и его воплощению — общине, в целом избавлена от таких пороков Запада, как эгоизм отдельной личности, как рационализм, расчетливость, рассудочность, корыстолюбие, беззастенчивое господство сильных над слабыми и т. д. — всего того, что породило социальные конфликты, поставившие Европу на грань крушения.
Соответственно, Запад отрицается славянофилами как мир индивидуализма и конкуренции, породивших гибельный «социальный вопрос» (т. е. противоречие между трудом и капиталом), и, напротив, утверждается первенство России как носительницы культуры, основанной на общинном, коллективистском начале, а значит, более высокой в морально-нравственном отношении.
Они считали, как мы знаем, что в Европе в основе государственности лежал, выражаясь современным языком, оккупационный режим, т. е. вражда покоренных народов к поработителям и стремление последних утвердить свою власть.
Добровольное же призвание Рюрика новгородцами породило, как говорилось, известную гармонию, ведь власть «явилась у нас желанной, не враждебной, но защитной и утвердилась с согласия народного». Поэтому и государство основано на «мире и согласии».
Если на Западе власть утвердилась по праву сильного, то в России по тому, что народ осознал ее необходимость. Она пришла по воле народа, «как званый гость», поэтому русская система взаимоотношений между людьми в корне отличается от западноевропейской.
Отсюда — различный ход истории и различное понимание свободы на Западе и на Руси.
В Европе завоевание привело к подчинению народа государству, т. е. к внешней правде, к закону, который позволяет держать людей в узде. И однажды «начавшись насилием», господством сильного над слабыми, Европа должна была «развиваться переворотами», в том числе и революциями, приведшими ее к нынешнему коллапсу.
На Руси народ и государство добровольно разделили сферы влияния, свои функции и права.
К. С. Аксаков так характеризует это размежевание: «Отношения царя и народа определяются: правительству — сила власти, земле — сила мнения. На Земском Соборе торжественно признаются эти две силы, согласно движущие Россию: власть государственная и мысль народная»231; «Внешний закон, внешняя правда в обширном и вместе определенном смысле, есть государственное устройство, государство одним словом»232; «Человеку, как общественному лицу и как народу, предстоит путь внутренней правды, совести, свободы, или путь правды внешней, закона, неволи. Первый путь есть путь общественный, или лучше, земский; второй путь есть путь государственный. Первый путь есть путь истины, путь вполне достойный человека»233.
Народ (земля) и государство выступают у Аксакова как два своего рода полюса магнита, как два автономных актора истории. Русский народ после призвания продолжает жить обособленно от государства, своей собственной жизнью, идя «путем внутренней правды». Государство осуществляет правительственные функции, прислушиваясь к мнению народа, не связанного с ним никакими обязательствами, и не вмешивается в его жизнь.
В адресованной Александру II «Записке о внутреннем состоянии России» (1855 г.) Аксаков писал: «Правительству — неограниченная свобода правления, исключительно ему принадлежащая, народу — полная свобода жизни и внешней и внутренней, которую охраняет правительство. Правительству — право действия и, следовательно, закона; народу — право мнения и, следовательно, слова. Вот русское гражданское устройство!»234.
Избрание Романовых в 1613 г. было новым призванием власти, народ вновь не захотел «государствовать», это исказило бы «чистоту народного начала». Не случайно, славянофилы так любили десятилетие, когда Земский собор 1613 г. практически не распускался, потому что новая власть после многолетней Гражданской войны не обрела еще авторитета, и собор, чье мнение в таких условиях было весомо, активно участвовал в нормализации жизни страны.
Однако продолжавшееся столетиями размежевание функций и прав между народом и государством ликвидировал Петр I. Он сделал то, что сделал народ на Западе, только с обратным знаком. Там народ незаконно поставил себя над государством, взяв власть в свои руки путем учреждения парламента и конституции, а Петр I подчинил народ государству и утвердил внешний закон над «внутренней правдой». Европеизация исказила основное начало русской истории и подчинила Россию чуждой культуре. Отсюда — негативное отношение славянофилов к Петру.
Различия между «завоеванием» на Западе и «призванием» на Руси породили также и различное понимание свободы: «Рабское чувство покоренного легло в основании западного государства; свободное чувство разумно и добровольно призвавшего власть легло в основании государства русского. Раб бунтует против власти, им не понимаемой, без воли его на него наложенной и его непонимающей. Человек свободный не бунтует против власти, им понятой и добровольно призванной»235.
Поэтому Запад, где государство основано на насилии и вражде, переходя от рабства к бунту, «принимает бунт за свободу, хвалится ею и видит рабство в России».
Напротив, Россия «хранит у себя признанную ею самою власть, хранит ее добровольно, свободно, и поэтому в бунтовщике видит только раба с другой стороны, который так же унижается перед новым идолом бунта, как перед старым идолом власти; ибо бунтовать может только раб, а свободный человек не бунтует»