И очень похоже на упоминавшийся прыжок Монголии «из феодализма в социализм».
Но что за этим стоит?
Каким образом превозносимый им «коммунизм в лаптях» может обеспечить процветание русского крестьянства, если сейчас оно живет «в каком-то допотопном растворе, в котором едва сделано различие света и тьмы, добра и зла»?
Как можно «сознательно» выйти из такого хаотического состояния, где плохо различаются белое и черное? Тут и ошибиться недолго, приняв одно за другое.
Какой степенью инфантилизма нужно обладать, чтобы, живя в городе, где через 4 года откроется метро, всерьез писать, что западный мир, якобы дошедший до своего предела, спасет «какой-то тусклый свет» «от лучины, зажженной в избе русского мужика»?
И еще с ноздревским фанфаронством смаковать: «…Этот дикий, этот пьяный в бараньем тулупе, в лаптях, ограбленный, безграмотный, этот пария… этот немой, который в сто лет не вымолвил ни слова и теперь молчит, — будто он может что-нибудь внести в тот великий спор, в тот нерешенный вопрос, перед которым остановилась Европа, политическая экономия, экстраординарные и ординарные профессора, камералисты и государственные люди?
В самом деле, что может он внести, кроме продымленного запаха черной избы и дегтя?
Вот подите тут и ищите справедливости в истории, мужик наш вносит не только запах дегтя, но еще какое-то допотопное понятие о праве каждого работника на даровую землю. Как вам нравится это? Положим, что еще можно допустить право на работу, но право на землю?..
А между тем оно у нас гораздо больше чем право, оно факт; оно больше чем признано, оно существует. Крестьянин на нем стоит, он его мерит десятинами, и для него его право на землю — естественное последствие рождения и работы. Оно так же несомненно в народном сознании, так же логически вытекает из его понятия родины и необходимости существования возле отца, как право на воздух, приобретаемое дыханием, вслед за отделением от матери»308.
Хочется спросить — а дальше что?
В этом фрагменте есть все — и воздетые руки, и театральный пафос зазывалы, и фальшивый восторг рекламщика, и горделивое поглядывание в сторону тупой европейской профессуры и государственных людей — «Знай наших!».
Нет только здравого взгляда на окружающий мир. Судя по тексту (не факт, что он так думал на самом деле), он искренне не понимает, о чем пишет.
Он, повторюсь, не осознает, что приводящее его в восторг «право на землю» — это не право на свободу, на собственность и достаток, а лишь «право на тягло», на равное с другими тяглецами «право» вкалывать на барщине, или платить оброк казне или барину, причем без возможности отказаться от этого сомнительного удовольствия в любой удобный момент[74].
И не менее поразителен часто цитируемый финал рассуждений Герцена, декларирующий, что «задача новой эпохи, в которую мы входим, состоит в том, чтоб на основаниях науки сознательно развить элемент нашего общинного самоуправления до полной свободы лица, минуя те промежуточные формы, которыми по необходимости шло, плутая по неизвестным путям, развитие Запада.
Новая жизнь наша должна так заткать в одну ткань эти два наследства, чтоб у свободной личности земляосталась под ногами и чтобы общинник был совершенно свободное лицо»309.
В голове сразу всплывают строки из гимна СССР о «союзе нерушимом республик свободных».
Тут ведь одно из двух — или республики свободны, или союз нерушим. Третьего не дано.
Либо человек — собственник земли, и тогда она у него точно «под ногами», а он является «совершенно свободным лицом».
Либо он «общинник», и тогда он получает от мира земельную пайку, как раньше получал ее от помещика, чтобы тянуть тягло, и «совершенно свободным лицом» он быть не может по определению.
Герцену ли, не самым простым путем получившему свое наследство, не знать, что истинная свобода обеспечивается собственностью, а не просто периодически переделяемой землей, которая неизвестно кому принадлежит? Так поступают, как верно заметил Чичерин, с рабами и крепостными.
На основаниях какой науки он собирается из неграмотных крепостных, которые из поколения в поколение были вещью, одним махом, «без промежуточных форм» сделать полностью свободных людей?
Как называется эта наука?
Как называется человек, высказывающий подобные идеи и претендующий при этом на роль лидера общественного мнения?
Вообще, как можно обосновывать идеалы свободы и справедливости на нормах, выросших из крепостных отношений? Ах, да, крепостное право ведь не повлияло на душу народа…
Социализм на Западе возник в результате развития самого передового высокотехнологичного общества, к тому же создавшего все, чем веками гордилась христианская культура.
Как можно уравнивать с ним практики средневекового института, даже если Герцен не верил Чичерину в том, что переделы возникли как способ пропорционального распределения повинностей и сбора налогов?
Мысль о том, что архаичные поземельные отношения неграмотных крестьян могут одушевить мечты, надежды и чаяния людей, живущих на вершине цивилизации, не выдерживает никакой критики.
Она позволяет оценить высоту полета фантазии автора, но плохо характеризует здравомыслие как его самого, так и тех, кто принимал эти байки на веру.
Конечно, между лодкой-долбленкой и авианосцем есть общее — оба держатся на воде. Однако движутся они по ней неодинаково и, вообще говоря, представляют собой разные стадии освоения человечеством окружающего мира. Не говоря о том, что навыки строительства лодки-долбленки не помогут построить даже баркас.
Когда пытаешься понять, каким же чудом будет реализованы герценовские мечтания, на ум приходят только два актора и оба относятся к низшим водоплавающим позвоночным, прославленным в русском фольклоре, — это «золотая рыбка» и героиня сказки «По щучьему велению».
Здесь закономерно возникает вопрос о мере его искренности.
И сразу обнаруживаются весьма интересные вещи. Как всегда, все оказывается еще сложнее.
Вот три его дневниковые записи 1843 г.
1) «Наши славянофилы толкуют об общинном начале, о том, что у нас нет пролетариев, о разделе полей — все это хорошие зародыши, и долею они основаны на неразвитости.
Так, у бедуинов право собственности не имеет эгоистичного характера европейского; но они забывают, с другой стороны, отсутствие всякого уважения к себе, глупую выносливость всяких притеснений, словом, возможность жить при таком порядке дел. Мудрено ли, что у нашего крестьянина не развилось право собственности в смысле личного владения, когда его полоса не его полоса, когда даже его жена, дочь, сын — не его? Какая собственность у раба; он хуже пролетария — он res, орудие для обработывания полей. Барин не может убить его — так же, как не мог при Петре в известных местах срубить дуб, — дайте ему права суда, тогда только он будет человеком»310.
2) Вот как он комментирует лекции, которые А. Мицкевич в 1840–1842 гг. читал в Коллеж де Франс: «Мицкевич — славянофил, вроде Хомякова и Со, со всею той разницей, которую ему дает то, что он поляк, а не москаль, что он живет в Европе, а не в Москве, что он толкует не об одной Руси, но о чехах, иллирийцах и пр. и пр. И когда цвело это общинное устройство? В период величайшей неразвитости. Бедуины — демократы, и патриархализм имеет в себе своего рода семейно-общинное начало»311.
3) После чтения пьесы Кальдерона «Алкальд из Саламеи» он записывает: «Велик испанский плебей, если в нем есть такое понятие о законности, — вот он, элемент, вовсе не развитой у нас, не токмо у мужика, но и у всех. У нас оскорбленный или снесет как раб, или отомстит как взбунтовавшийся холоп. Я смотрю здесь беспрерывно на низший класс, в всегдашнем соприкосновении с нами, — чего недостает ему, чтоб выйти из жалкой апатии?
Ум блестит в глазах, вообще на десять мужиков, наверное, восемь неглупы и пять положительно умны, сметливы и знающие люди… Они не трусы — каждый пойдет на волка, готов на драке положить жизнь, согласен на всякую ненужную удаль, плыть в омуте, ходить по льду, когда он ломается, etc.
А, видно, как Чаадаев говорит в своей статье чего-то недостает в голове, мы не умеем сделать силлогизм европейский. Эта община, понимающая всю беззаконность нелепого требования, не признающая в душе неограниченной власти помещика, трепещет и валяется в ногах его при первом слове!»312.
Вот вам и основоположник общинного социализма!
Вот и нетронутый крепостничеством потенциал народа и общины!
Вот вам и искреннее якобы непонимание сути собственных мыслей!
Таким образом, он прекрасно знал, о чем ему с Огаревым писал М. А. Бакунин: «Вы все готовы простить, пожалуй, готовы поддерживать все, если не прямо, так косвенно, лишь бы оставалось неприкосновенным ваша мистическая святая святых — великорусская община, от которой вы мистически ждете спасения не только для великорусского народа, но и для всех славянских земель, для Европы, для мира. Вы запнулись за русскую избу, которая сама запнулась, да так и стоит века в китайской неподвижности со своим правом на землю.
Почему эта община, от которой вы ожидаете таких чудес в будущем, в продолжение десяти веков прошедшего существования не произвела из себя ничего, кроме самого гнусного рабства?
Гнусная гнилость и совершенное бесправие патриархальных обычаев, бесправие лица перед миром и всеподавляющая тягость этого мира, убивающая всякую возможность индивидуальной инициативы, отсутствие права не только юридического, но простой справедливости в решениях того же мира и жестокая бесцеремонность его отношений к каждому бессильному и небогатому члену, его систематичная притеснительность к тем членам, в которых проявляются притязания на малейшую самостоятельность, и готовность продать всякое право и всякую правду за ведро водки — вот, во всецелости ее настоящего характера, великорусская община»