13.
Бюрократическая машина пришла в движение.
Как говорилось, в 1902–1905 гг. аграрный вопрос стал главной темой работ созданных практически одновременно Редакционной Комиссии МВД и вневедомственного Особого совещания о нуждах сельскохозяйственной промышленности[141] во главе с Витте, а также так называемой Комиссии Центра (16 ноября 1901 г.).
МВД был поручен пересмотр крестьянского законодательства, а Особое совещание должно было дать заключение о целесообразности предлагаемых им мер. Однако за 1902–1905 гг. значимость Особого совещания менялась.
Фактически появилось два параллельных центра по пересмотру аграрного курса, стоявшие на противоположных позициях. МВД оставалось средоточием неокрепостничества, а в Особом совещании преобладали сторонники ликвидации правовой обособленности крестьянства14.
Однако, как выяснилось позже, оба органа в конечном счете пролагали дорогу Столыпинской аграрной реформе.
Троянский конь в имперском МВД
Лицо, которое более всего потрудилось над законом 9 ноября 1906 г., был Гурко.
Пересмотр законов о крестьянах царь поручил министру внутренних дел Д. С. Сипягину. Однако 2 апреля 1902 г. он был убит, и его место занял В. К. Плеве.
С июня 1902 г. в МВД начало создаваться новое крестьянское законодательство, фактически новое Положение. Уже в декабре 1903 г. для всеобщего сведения был опубликованы 5 томов с проектами:
1. Положения о крестьянском общественном управлении;
2. Положения о волостном суде;
3. Волостного устава о наказаниях;
4. Сельского устава о договорах и наследовании;
5. Положения о надельных землях;
6. Правил об отграничении крестьянских наделов и разверстании их с чересполосными угодьями частного владения.
На нескольких тысячах страниц с детальностью армейских инструкций по эксплуатации и ремонту радиотехники расписывалось, как должна быть устроена жизнь 100-миллионного крестьянства — и это в разгар модернизации!
Кажется, куда уместнее было бы провести подобную масштабную работу, на 20–30 лет раньше, когда вышедшее из крепостничества крестьянство, не очень понимавшее, в каком мире оно оказалось, очень нуждалось в руководстве.
А в декабре 1903 г. этот пятитомник оказался своеобразным памятником Утопии.
Через месяц после выхода этого труда японские миноносцы войдут в гавань Порт-Артура…
В своем проекте МВД намеревалось законодательно закрепить линию на правовую изоляцию крестьянства, которая восторжествовала при Толстом и Дурново.
И в проектах это намерение последовательно реализовано по всем позициям — за одним очень важным исключением.
В проекте правительство впервые признало, что надежды на то, что община сохранит однородность крестьянства, что она препятствует пролетаризации и дифференциации крестьянства, оказались несостоятельны. Власть провозгласила нейтралитет по отношению к ней и даже, условно говоря, открыло узенькую калитку для выхода из нее.
Эта немыслимая еще 10 лет история связана с Владимиром Иосифовичем Гурко, одним из самых выдающихся деятелей той эпохи, сыгравшим очень важную роль в истории Столыпинской аграрной реформы.
Однако по порядку.
В 1902 г. новый министр Плеве получил письмо от 40-летнего служащего Государственной канцелярии В. И. Гурко, в котором тот — ни больше, ни меньше — просил назначить его на очень важный и ответственный пост начальника Земского отдела МВД,* который был вакантным.
Это был совершенно не принятый в сановном Петербурге ход — там так не делали, будь ты хоть трижды сыном прославленного фельдмаршала и многолетнего наместника Польши.
Существовал освященный временем негласный протокол, точно описанный Толстым в начале «Войны и мира»**, когда родственники и друзья искали обходные пути, выходы на нужное лицо, которое кто-то должен был просить и т. д.
А Гурко действовал совершенно необычно — он лично, к тому же письменно, попросил о назначении на крупный пост малознакомого крупного сановника, который, конечно, знал его по службе в Государственной канцелярии, но не более того.15
Почему Гурко решился на этот неординарный поступок?
Им двигало «страстное желание» занять данный пост, поскольку так он рассчитывал повлиять на начинающийся общий пересмотр крестьянского законодательства.
К этому времени он, начавший службу в крестьянских учреждениях Царства Польского, «уже давно пришел к убеждению, что непреодолимым и грозным тормозом нормального развития сельских народных масс и тем самым всего государства является несомненный пережиток старины — земельная община».
Его «неотвязной мечтой» было активное участие в этом пересмотре, чтобы как-то повлиять на «скорейшее упразднение общины». Кроме того, как противник крестьянской обособленности он мечтал ввести всесословную волость («мелкую земскую единицу»).
Он был уже известен как публицист, напечатавший в «Новом времени» цикл серьезных статей, в которых, в частности, резко критиковал общину. Он
* Земский отдел, имевший права Департамента, курировал весь комплекс проблем «по общественному управлению и хозяйственному устройству сельских обывателей, а также по вопросам, касающимся воинской повинности».
** Устройство карьеры Бориса Друбецкого через князя Василия.
был уверен, что Плеве читал их[142], и поэтому с моральной точки зрения считал свой поступок оправданным.
«Поступок мой, вероятно, удивил Плеве, но в конечном счете увенчался успехом», — пишет Гурко16. В беседе с министром он быстро сумел убедить его в высоком уровне своей компетентности, а заодно и сам понял, как мало его будущий начальник и чины министерства были знакомы с реальными условиями крестьянской жизни, которую они с такой ретивостью загоняли в бесчисленные параграфы.
В качестве испытания Плеве предложил ему вместе с будущими сослуживцами составить за 4 месяца проект нового положения крестьянского общественного управления.
Он справился с заданием, получил вожделенную должность и фактически стал мотором работы министерства.
Гурко фактически оказался в положении троянского коня — агентом влияния в штабе врага, идеологическим диверсантом, потому что три постулата считались незыблемыми при пересмотре законодательства:
1. Сохранение сословного строя.
2. Неприкосновенность общинного землевладения
3. Неотчуждаемость крестьянских наделов.
Идеи Гурко о ликвидации общины прямо противоречили этой программе, однако как опытный человек он рассчитывал, что сумеет провести свой «контрабандный товар» в законодательство — разумеется, «с крайней осмотрительностью и под весьма консервативным флагом».
Поэтому, с одной стороны, написанный им «Очерк работ Редакционной Комиссии»17, в котором на фоне истории крестьянского вопроса излагается суть грядущих реформ, может показаться манифестом воинствующего неокрепостничества, написанным в лучших традициях Толстого-Дурново.
А с другой стороны, этот необычный документ содержит идеи, которые с 1846 г. никогда не высказывались в официальных документах и которые, в сущности, дезавуировали всю предшествующую аграрную политику правительства.
Я не имею возможности подробно проанализировать этот мастерски построенный элегантный текст, однако логика автора заслуживает внимания.
Поскольку об упразднении общины речи быть не могло, и вести открытую борьбу против нее было бы просто глупо, Гурко перенес разговор в иную плоскость.
Он излагает знакомые нам аргументы сторонников и противников общины, причем последние звучат у него куда убедительнее за счет акцента на росте сельского пролетариата и поощрения общиной правового нигилизма крестьян.
Вопреки традициям тогдашней публицистики[143], он не выясняет плюсы и минусы общинного и подворного владения и заявляет, что «оба хуже». Ни та, ни другая форма не позволяют развиваться индивидуальным способностям отдельных крестьян и препятствуют ведению ими эффективного хозяйства, потому что они зависят от распоряжений общества.
Обе эти формы неотделимы от чересполосности и дробности земельных полос, от длинноземелья и дальноземелья (удаленности пахотных угодий от усадьбы), вызывающих огромные потери рабочего времени в переездах с инвентарем.
Поэтому простой переход от общинного землевладения к подворному не повысит крестьянского благосостояния, ибо сельскохозяйственная культура останется на прежнем уровне.
Кроме того, этот переход вряд ли упрочит у крестьян уважение к чужим правам и искоренит взгляд на землю как на общее достояние, потому что подобные чувства определяются общим уровнем культуры населения и мерой его достатков.
То есть корень проблемы — степень зажиточности крестьян, которая прямо зависит от того, насколько полно они используют производительные силы почвы.
Главная цель нового законодательства — «подъем крестьянского благосостояния»18. И, пишет Гурко, крестьяне могут добиться этого по максимуму без перемены юридических форм землевладения.
Нужно только провести меры, которые возможны и в общине, и в подворье, а именно: уничтожить дробность и чересполосность крестьянских полос, свести владения каждого двора в один отрубной участок, словом — перейти к хуторскому хозяйству.
Вот тогда каждый домохозяин действительно сможет свободно распоряжаться всей землей, которой он пользуется, и внедрять на ней улучшенные приемы земледелия, которые соответствуют «уровню его культурного развития»19.
Итак, уведя полемику из привычного русла, Гурко, во-первых, разъяснил читающей публике суть агротехнологической революции, а во-вторых, объявил хутор идеальной конечной целью эволюции крестьянского хозяйства. Причем прямо наименовал это