да «периодическую систему», элементы которой в каждом отдельном случае слагаются в индивидуальную «формулу процесса», в данном случае — землеустройства, атомный вес которых зависит от реальных местных условий.
На ход землеустройства при прочих равных воздействовали вполне объективные факторы.[164] За недостатком места я ограничусь здесь простым их перечислением не по степени значимости, ибо она почти всегда конкретна.82
Это, во-первых, все, что связано с юридическими аспектами землевладения (однопланные селения, вненадельная чересполосность и т. д.), о чем уже сказано отчасти выше. Были и другие проблемы — например, особый «коллективистский» земельный режим, навязанный правительством в 1858 г. жителям Черниговской и Полтавской губерний и крайне затруднявший землеустройство83.
Во-вторых, важную роль играли почвенные условия данной местности — чем они однообразнее, как, например, в степи, тем легче происходит землеустройство.
Третий важный фактор — размер земельного обеспечения населения. Чем он выше, тем охотнее происходит переход к единоличному землевладению.
Огромное значение имел характер неземледельческих занятий населения и их значение в бюджете крестьян. Часто хорошие промысловые заработки делали крестьян равнодушными к землеустройству — к чему лишние хлопоты?
Конечно, совокупное действие всех этих факторов общего характера во многом зависело от одного, который как бы оплодотворял их и серьезно влиял на темпы проведения реформы. Кофод его называет «степенью умственного развития населения». Допустимо определить его и как уровень психологической готовности крестьян к изменению условий привычного образа жизни.
Кофод считает, что «высшее умственное развитие крестьян, облегчающее им понимание существа землеустроительных работ», действует в позитивном для реформы направлении, ибо «повсюду наблюдается, что пионеры землеустройства принадлежат к наиболее развитой части крестьян»84.
Опыт других стран показал, что если люди психологически не готовы к реформе, ее не удается провести успешно — «недоверчивое, как везде, крестьянство противится введению неизвестных ему новшеств»85.
Самостоятельное, самодеятельное расселение крестьян западных губерний лучше всего свидетельствовало о том, что по крайней мере в некоторых районах России крестьяне созрели для новой жизни.
И здесь, как и повсюду, сила примера была основным инициирующим началом — все разверстания возникли под прямым влиянием наглядных примеров соседних хуторских устройств, которые наглядно убеждали крестьян в полезности реформы86.
Оценивая неслыханный размах российского землеустройства, Кофод писал: «Как необходимы школы для распространение грамотности, как необходим фермент для вызова брожения, так необходимы были живые примеры самостоятельного мелкого крестьянского хозяйства для всестороннего наглядного ознакомления крестьянских масс с предлагаемыми правительством новыми способами распределения их земель»87.
В то же время стремление к новой жизни, к уходу не только от чересполосицы, но и от диктата общины не один год совершенно автономно вызревало в крестьянской среде. Мемуары С. Т. Семенова показывают, как думающие крестьяне шаг за шагом приходили к этой идее.
В литературе справедливо подчеркивается важность народнохозяйственного фактора в развитии личного землеустройства.
Так, П. Н. Першин отмечал, что основная часть хуторов и отрубов сконцентрирована в двух обособленных районах, где на них вышло более 10 % всех дворов:
1) северо-западный (Петроградская, Псковская, Ковенская, Витебская, Смоленская и Могилевская), непосредственно примыкающий к старым районам хуторского расселения Латвии, Эстонии и Финляндии,
2) южные и юго-восточные губернии (Полтавская, Харьковская, Херсонская, Екатеринославская, Таврическая, Донская, Самарская, Самарская и Ставропольская), который также «непосредственно упирается в море».
Первый район — это территория с интенсивным полеводством и животноводством, на которые воздействуют близкие рынки сбыта.
Юг и юго-восток — районы экстенсивно-зернового и экстенсивно-скотоводческого хозяйства также прямо ориентированные на рынки88. Эта его схема хорошо согласуется с типологией сельскохозяйственных районов А. Н. Челинцева и с хлеботорговыми районами, выделяемыми П. И. Лященко89.
В сущности, тогда все грамотные экономисты были согласны, что большая вовлеченность в рынок, большая хозяйственная развитость крестьян перечисленных Першиным районов повышала их восприимчивость к выгодам индивидуального хозяйства.
Тем не менее, приводимые порайонные (и, соответственно, погубернские) данные о землеустройстве, интерпретируемые только подобным образом, на меня лично производят как минимум, двойственное впечатление.
С одной стороны, это самые настоящие документальные свидетельства эпохи, итоговые характеристики фундаментальной реформы. Это та самая история, которая якобы не имеет сослагательного наклонения.
Но, с другой стороны, цифры скрывают проблемы, внятного понимания которых у нас пока нет. Да, они (цифры) действительно могут и должны интерпретироваться в рамках, обозначенных Першиным и другими исследователями.
Однако только ли эти объективные факторы объясняют количественные характеристики реформы?
Убежден, что нет, ибо неверно думать, будто все крестьяне априори имели равные возможности для землеустройства и что статистика — всегда верное зеркало этих возможностей. Мы знаем, например, что немалая часть крестьян была равнодушна к землеустройству и к сельскому хозяйству вообще из-за успешного отходничества.
На ход преобразований, в том числе и на статистику землеустройства, влияли и другие факторы, помимо перечисленных, прежде всего качественный состав персонала Землеустроительных комиссий, не говоря о его численности.
Рассуждая о реформе, мы видим прежде всего двух ее «участников» — правительство как источник законодательства и финансирования, с одной стороны, и население, с другой. При этом де-факто мы игнорируем тех, кто на деле реализовывал реформу — работников Землеустроительных комиссий, которым неявно придается сугубо вспомогательное служебное значение.
Историография, в сущности, вообще не касалась практической деятельности комиссий, их «внутренней кухни» и ее влияния на процесс землеустройства. Констатируется нехватка землемеров, что справедливо, но недостаточно.
Между тем важность этой деятельности для понимания хода реформы исключительно важна. Достаточно внимательно посмотреть на погубернскую динамику землеустройства, как возникает предположение — темпы работы отдельных Землеустроительных комиссий должны сильнейшим образом коррелировать с личностными качествами их сотрудников.
Почему в Воронежской губернии землеустройство развивается весьма энергично, а в соседней Курской губернии — довольно вяло? Почему в Московской губернии, крестьяне которой имели прекрасные возможности для заработков в столице и уже поэтому, казалось бы, не должны были идти в авангарде землеустройства, оно идет весьма интенсивно, а, к примеру, в Калужской нет?
С первых месяцев реформы стало очевидно, что личностная энергия тех, кому поручено проводить в жизнь указ 9 ноября, является одним из решающих факторов развития реформы. И это было вполне естественно.
Дело в том, что Столыпинская аграрная реформа, как мы знаем, была необычной и в том смысле, что роль личностного компонента в ней была специфичным образом повышена в сравнении с другими преобразованиями.
Она, повторюсь, была той уникальной в истории России реформой, когда население получало право выбора, когда у крестьян, по существу, спрашивали — хотят они или не хотят менять привычный образ жизни.
Часть крестьян была готова это сделать сразу и без колебаний, но такие крестьяне были в меньшинстве. Остальных нужно было убедить в том, что перемены будут им выгодны.
А вот это в значительной степени зависело от степени энтузиазма, увлеченности реформой, глубины понимания преобразований и просто личностных качеств работников уездных и губернских комиссий.
В 1907 г. Кофод и два крупных чиновника ГУЗиЗ объехали с инспекцией 23 уезда Псковской, Витебской, Могилевской и Курской губерний, разъясняя позицию правительства по ключевым вопросам начавшихся преобразований.
Их отчет очень важен, потому что раскрывает атмосферу, в которой начиналось реформа, и делает понятным, в какой огромной степени оно зависело от уровня коммуникации между Комиссиями и населением.
В ряде уездов «наиболее энергичные и деятельные» Комиссии уже успели наладить хороший контакт с крестьянами, и это вызвало растущий поток ходатайств90.
Но энергия и деятельная предприимчивость не являются, увы, общим достоянием.
Если члены Порховской уездной (землеустроительной — М. Д.) комиссии, пишут авторы отчета, жалуются, что крестьяне равнодушны в реформе, то это объясняется тем, что они еще ничего не сделали даже для того, чтобы в более или менее широких масштабах оповестить сельское население о своих целях и задачах: «Тщетно, сидя в четырех стенах, ожидать, что крестьян охватит внезапное доверие и что они сами станут притекать. На первых порах, убедившись в отчужденности населения, члены комиссии должны сами объезжать волости, всюду разнося живую проповедь правительственных начинаний на пользу крестьян.
Если в течение целых годов антиправительственные агитаторы, видевшие в темной сельской массе лишь обильный материал для бунта и погромов, успешно прививали этой массе яд своей лжи и лести, то может ли быть обречена на неудачу убежденная, правдивая проповедь экономического возрождения крестьян, составляющего задачу землеустроительных комиссий?
В общем, несомненно, что во всех двадцати трех уездах четырех посещенных губерний от самих комиссий зависит приручить к себе крестьян, а дальнейшее доверие сельского населения удастся сохранить исключительно лишь плодотворною деятельностью»