– Ja, – без интереса отвечает она. – Мы с ними дружим с детства.
– Так, получается, вы все вместе здесь учитесь?
– Типа того.
Сжимаю губы в плотную нитку, вглядываясь в высокий забор, за которым заканчивается территория университета.
– Ну а ты? Студентка по обмену?
– Это была моя мечта, – с досадой в голосе отвечаю я, – поступить в Мюнхенский университет.
Мария-Луиза улавливает мое настроение.
– Почему ты говоришь так, словно тебе здесь не нравится?
Я пожимаю плечами.
– Не то чтобы не нравится, просто…
Мария-Луиза внимательно смотрит на меня. Я вижу это боковым зрением.
– Просто я не думала, что судьба распорядится именно так…
– Ты имеешь в виду то, что твоя мама выходит замуж за отца Тео?
Я даже не хочу знать, откуда у Марии такие познания, но едва заметно киваю.
– Эй, расслабься! – говорит Мария-Луиза, по-доброму постучав меня по плечу. – Не все так плохо!
– Я не думала, что весть о том, что я сестра Теодора, так быстро разлетится.
– Мы же друзья! А друзья все знают. Потому что только мы при случае сможем помочь друг другу.
– Надеюсь…
Мария-Луиза тихонько хихикает. Кидаю недоверчивый взгляд на нее.
– Что?
– Ты забавная, – говорит она и, отвернувшись, доедает яблоко.
Я тихонько вздыхаю. Быть может, все не так плохо, как я себе напридумывала в голове?
Я хочу откусить яблоко, но тут меня окликает Теодор. Я оборачиваюсь. Сводный стремительным шагом идет в мою сторону. На его носу огромный пластырь, вокруг которого наливается гематома. Но, по всей видимости, Теодора это мало заботит. Мария, не дожевав яблоко, тихо произносит:
– Святая дева Мария… Ну и страхолюд!
Теодор достигает нас и свирепо роняет:
– Поехали.
– Куда?
– Домой.
Мы с Марией-Луизой переглядываемся.
– И тебе привет, – говорит моя собеседница, с которой Теодор не поздоровался.
Гаденыш просто кивает ей.
– Последнюю пару отменили, потому что герр Нойман поехал в больницу со свинорылым.
– А! – восклицает Мария-Луиза. – Так вот с кем ты махался.
Теодор фыркает в ее сторону.
– И? – переспрашиваю я. – Можно идти домой? А как же твоя самостоятельная работа, которую тебе нужно написать, чтобы закрыть плохой балл?
– Если ты хочешь остаться здесь, то пожалуйста! – психует сводный и, развернувшись, идет в сторону парковки.
Я тяжело сглатываю. Ничего не понимаю, но, попрощавшись с Марией-Луизой, быстро поднимаюсь на ноги и, закинув лямку сумки на плечо, догоняю Теодора.
– Как себя чувствуешь?
– Хреново, – отвечает он, выругавшись по-немецки.
Ну да… Кто бы мог подумать, чтобы я спросила такую чушь? И так видно, что Тео не шибко прекрасно себя ощущает.
Дойдя до машины, мы молча в нее садимся. Я пристегиваюсь, Теодор тоже. Он практически срывается с места и везет нас обратно в милый дом, который, мне кажется, совершенно против того, чтобы я там находилась.
Вечером начинается самое неприятное шоу. Но обо всем по порядку.
Теодор не выходит из своей комнаты до самого ужина. Просто закрылся, и все. Мне же ничего не остается, как сидеть в своей комнате. Мама и Вольфганг уехали делать какие-то документы, я даже толком не поняла, что они хотят там сделать. Потому что мне все равно.
Но за час до их приезда я слышу, что Теодор с кем-то ругается по телефону. Не знаю почему, но кажется, что ему звонит отец. Я точно знала, что за рубежом взаимодействие учебного заведения и родителей – очень плотное. Но не представляла, что настолько. Хотя Вольфганг не раз упоминал, что Теодор частенько ведет себя слишком вызывающее. Вследствие этого, полагаю, такие звонки Вольфгангу – обычное дело.
Чем я занимаюсь все остальное время? Делаю домашнюю работу, которой очень много. Не представляю, как Теодор успевает делать ее всю при таком ритме жизни. Мне кажется, что в России задают намного меньше. Три доклада или практические работы кажутся мне совершенно плевым делом по сравнению с тем, что задали нам сегодня. Конечно, всю эту работу мне нести не завтра, а послезавтра, но, посмотрев внимательно расписание, я понимаю, что завтра ни черта не успею. Да и сегодня я уже клюю носом, сидя за столом.
Из коридора доносится скрип двери. Кажется, Теодор решил выйти из своей комнаты. Не обращая внимания, продолжаю дальше делать домашку. Раздаются три стука в дверь. Я в замешательстве поворачиваю голову и говорю: «Войдите». Дверь распахивается, и на пороге появляется Теодор.
Его нос принял… весьма ужасающий вид. Кожа начала синеть. Даже под пластырем видно, что Ганс едва не сломал Теодору нос. Настолько все плохо. Сводный переоделся в черную майку и черные рваные джинсы. Его татуировка все еще заклеена прозрачной пленкой, через которую по-прежнему видно покраснение.
Теодор стоит прямо, расправив плечи и сунув руки в карманы.
– Привет, – говорит он.
– Мы здоровались уже.
– Да, – отвечает Теодор и заходит ко мне в комнату, закрывая за собой дверь.
Я нервно тереблю шариковую ручку в руке, наблюдая за сводным. Теодор подходит практически вплотную ко мне. Интересно, что ему нужно?
– Что? – спрашиваю я, вопросительно вздернув бровь.
Теодор окидывает меня грустным взглядом, который прожигает до самых костей. Следом облизывает губы и, выдохнув, наконец говорит:
– Отец скоро приедет. Он в ярости от того, что случилось в институте.
– Ясно, – говорю ему.
– Поэтому ты скажешь, что Ганс домогался тебя, – строго произносит он.
– Но ведь это же неправда!
– Да ну? – с удивлением в голосе откликается засранец. – Неправда до такой степени, что ты едва стояла на ногах от страха?
Я согласна с Теодором. Ганс пытался показать свою значимость в университете, достаточно удачно прибегнув к методу местного гопника.
Теодор продолжает ждать от меня ответ, но мне нечего ответить. В этой ситуации сводный прав.
– Потом появился я, потому что мне нужно было забрать кое-что из шкафчика, и спас тебя.
– Как героически, – фыркаю я, возвращаясь к работе.
Теодор делает еще один шаг и оказывается настолько близко, что дышит мне в затылок. Нависающий надо мной сводный заставляет все сжаться внутри в тугой узел. Словно меня посадили на американские горки, с которых нет выхода.
Именно так я ощущаю себя последние несколько дней, когда остаюсь с Теодором наедине. И, как мне кажется, конца и края этому нет.
– Ты очень невоспитанная, Bonbon, – произносит Теодор с насмешкой, будто пытается меня задеть.
– У тебя учусь, – отвечаю по-русски.
Но Теодор меня понимает. Он опирается одной рукой о спинку стула, а второй – о стол, тем самым нависая надо мной, как грозовая туча. Костяшки его пальцев покраснели на обеих руках, хотя бил он Ганса только одной. Рваное дыхание засранца застывает в паре сантиметров от моего уха. Я едва заметно сглатываю горькую слюну, стараясь сохранять невозмутимый вид.
Теодор хочет что-то сказать, но снизу доносятся голоса. Вернулись наши родители.
– Смотри не подведи меня, сестренка, – рычит он, а после, резко отстранившись, громко отвечает окликнувшему его отцу: – Ja, papa!
Напоследок Теодор кидает недовольный взгляд в мою сторону и тихо, практически бесшумно, снова роняет:
– Не подведи, сестренка.
Делать нечего. Либо мы заодно, либо он превратит мою жизнь в ад. Взгляд Теодора настолько прожег смертельным ядом, что мне стало не по себе. Даже мурашки выступили на коже.
Спустя полчаса меня окликает мама, крича с первого этажа, чтобы я ей помогла. Я, ничего не отвечая, откладываю наушники, выключаю музыку и направляюсь в коридор. Спускаюсь по лестнице в холл. Теодор, во все видимости, еще не выходил. Ну, или вышел и направился в гараж. Да мне все равно. Тяжело выдохнув, направляюсь в кухню, нацепив на себя лживую улыбку. Огромные бумажные пакеты заполнили всю столешницу.
– Давай, помоги мне, – говорит мама, засучив рукава.
Я медленно подхожу к столешнице и заглядываю в пакеты.
– Что это такое?
– Сегодня будет прекрасный ужин! – восклицает мама по-немецки. – Вольфганг отлучился по делам. Нам нужно запечь курицу в духовке и приготовить салат и мясной пирог!
– Куда же столько? – спрашиваю я.
– Как куда? Вольфганг и Теодор любят поесть. Поэтому еды в нашем доме будет всегда много!
«В нашем», – мысленно повторяю за мамой.
Но витать в своих мыслях мне приходится недолго. Потому что моя драгоценная мамочка возвращает меня на землю строгим вопросом:
– Ну и чего ты стоишь? Давай, разбирай пакеты!
Приготовив то, что хотела мама, я едва держусь на ногах. А мне еще, между прочим, делать огромный конспект, но, по всей видимости, дописать я его не успею. Мама просит меня накрыть на стол, и, если честно, мне кажется, что еды слишком много: запеченная курица с яблоками, греческий салат, мясной пирог, закуска из помидоров с чесноком… Раньше такое количество еды означало одно – мы что-то празднуем. Но нет, сейчас это обычный ужин, и, как выразилась мама, «мужчины должны плотно есть, чтобы были силы и дальше выдерживать нас двоих». Иронично, да?
Закончив со столовыми приборами и расстановкой блюд, я, уставшая, сажусь за стол. Мама серьезным тоном спрашивает:
– Эй, а помогать ты мне не собираешься?
Я закатываю глаза. Ссориться сегодня я не хочу, потому что и так был насыщенный день. Поэтому, поборов в себе внутреннего демона, который всеми силами просил остаться меня сидеть на стуле и не помогать маме, я все-таки встаю.
Мама разводит какую-то жидкость, она похожа на кисель или что-то вроде того. Я никогда не думала, что в Германии есть такое, всегда полагала, что фишка с разведением порошка существует только в России.
– Что это? – спрашиваю я, смотря на трехлитровый кувшин.
– Кисель, – отвечает она с удивлением.
– Понятно.
Я отношу эту махину на стол и облокачиваюсь рукой на один стул.
Дверь резко распахивается, и на пороге появляется Вольфганг.