Вытеревшись рукавом, я выдыхаю и выхожу из туалета. Заказываю бутылку воды на стойке бара. На меня косятся другие пацаны. Я их не знаю. Или, быть может, знаю, но не хочу заострять на этом внимание. Бармен дает мне бутылку, я ее сразу открываю и делаю несколько глотков.
– Неудачный вечер? – спрашивает бармен, протирая стаканы белой тряпкой.
– Угу, – мычу я в ответ.
Вытаскиваю телефон из кармана штанов и вижу восемь пропущенных звонков от отца и… три от Лии. Выключаю телефон, зажав кнопку. Сейчас мне нужно побыть наедине с самим собой.
Выхожу из бара и сажусь на мотоцикл. Дождь начинает моросить. Давлю на газ и стартую с места. Мне хочется найти какой-нибудь супермаркет. Я знаю один и лечу к нему.
Доезжаю до супермаркета, который работает двадцать четыре на семь. Звенит колокольчик, как только я открываю дверь. В магазине тише, чем на улице, если не считать дурацкой музыки, которую и музыкой-то назвать сложно. В зале три ряда по две полки и десяток холодильников. Здесь есть все, что нужно проезжим. Я оглядываю полки, но не знаю, что хочу взять. Есть совершенно не хочется, а вот выпить… Нахожу отдел с алкоголем. Конечно, выбор тут скудный, но виски уж можно найти. Пробегаюсь глазами по полкам. Нахожу то, что нужно. Беру бутылку и попутно упаковку двух свежих булок и вяленую колбасу.
Иду на кассу. За ней стоит худощавый паренек, слушая музыку в наушниках и покачивая головой в такт. Я ставлю покупки на кассу и жду, когда он обратит на меня внимание.
– А, здрасте! – говорит он и смотрит на мой перечень покупок. – Пакет нужен?
Мотаю головой.
– Понял.
Паренек пробивает все мои товары, и я говорю, что мне нужны еще сигареты и зажигалка. Кассир все это достает, и в конце я беру из упаковки с чупачупсами одну конфету и кладу ее в покупки.
– Очень брутальная покупка!
– В плане?
– Ну, такой мужской набор – и женская конфетка в конце.
Кассир начинает ржать. Я стою с каменным лицом и смотрю на него. Парень понимает, что шутка тупая, как и он сам, поэтому прекращает смеяться и выбивает чек. Я расплачиваюсь наличными, открываю сумку и кидаю все туда.
– Трудный денек?
– Легкий, – отвечаю ему.
Мы прощаемся быстрее, чем пареньку хотелось бы, но… у меня нет настроения с ним беседовать.
Усаживаюсь на мотоцикл. Дождь усиливается. Я стартую с места, стараясь вписываться в повороты.
Проезжая мимо красивой клумбы с цветами, я останавливаюсь. На дороге никого. В клумбе высажены тюльпаны, которые омывает дождь. Красные. Белые. Темно-бордовые. Оставив мотоцикл на другой стороне дороги, я срываю несколько цветов. Точно не знаю, сколько там, что-то около двадцати. Камер тут нет. По крайней мере, я не видел их тут никогда. Перебегаю через дорогу обратно к мотоциклу, засовываю цветы в куртку и застегиваю ее. Трогаюсь с места резко, оставляя позади лишь рев мотора.
Доехав до высокого забора, я попадаю на территорию кладбища. Еду медленно, стараясь не шуметь. Доезжаю до конца дороги и останавливаюсь. Могила матери находится в третьем ряду, около молодого дуба, который я посадил.
Слезаю с мотоцикла. Дождь начинает лить сильнее, как будто мама знает, что я в печали. Словно она пытается через природу забрать мою боль. Снимаю шлем. Запрокидываю голову назад и ощущаю, как холодные капли дождя касаются моих раскаленных щек. Прохладный воздух ласкает кожу. Делаю глубокий вдох, наполняя легкие еще большей печалью.
Иду медленно к могиле матери. Ноги подкашиваются, а в груди застывает шипастый ком боли, который мешает делать новые шаги. Мешает дышать, мешает думать.
Останавливаюсь около могилы матери. Темный серый камень омывают слезы дождя.
– Привет, – говорю я ей и дотрагиваюсь до камня рукой. – Пришел тебя навестить. Вот…
Снимаю сумку с плеча и ставлю ее около своей ноги. Расстегнув куртку, достаю из-за пазухи тюльпаны.
– Ты говорила, что я всегда любил срывать цветы с клумбы на заднем дворе… Жаль, клумбы там больше нет, – с горечью говорю я.
Дождь становится еще сильнее. Он касается позеленевших листьев, шуршит кронами деревьев. Где-то попадает в лужи. Где-то – в переполненную влагой землю.
– Пришлось сорвать их с другой, – едва заметно улыбаюсь я. – Знаю, что это плохо… но…
Я не могу закончить фразу. К горлу подкатывает ком боли – еще не утихнувшей боли потери. Вместо тысячи глупых оправданий я просто кладу цветы около гранитного серого камня.
– Вот, так лучше, – бубню я. – Ты всегда любила красные тюльпаны, – добавляю я и шмыгаю носом.
Дождь продолжает стоять на своем. Он словно не хочет, чтобы я уходил. Но мне и некуда идти. Абсолютно везде я буду чувствовать эту боль утраты, куда бы ни пошел.
– Я, вообще, пришел поговорить, – выдавливаю я едва слышно, продолжая смотреть на гранитный камень. – Мне больше не с кем поделиться…
Сглатываю тягучую слюну, продолжая гипнотизировать серый гранит. На нем выгравированы имя моей матери, даты ее рождения и смерти и эпитафия:
Ладонь соприкасается с холодным камнем, и я провожу по нему, будто бы утираю горькие слезы матери с ее раскаленных щек.
– Ты так много пропустила, – шепчу я ей. – Столько всего произошло…
Раскат молнии врывается в шум дождя. Мне и впрямь чудится, что мама меня слышит.
Наклоняюсь к сумке и вытаскиваю из нее бутылку виски. Открываю и, зачесав руками волосы назад, выставляю руку с алкоголем вперед.
– Вначале я выпью за тебя, мама.
Не успеваю закончить фразу, как раздается новый раскат грома. Небо дребезжит над головой, эхо расходится грозными волнами, но меня это не тревожит.
Делаю глоток из бутылки и морщусь. Скулы сводит терпкий вкус пойла. Оно растекается теплой лавой по горлу, щекочет кончик языка и сводит щеки.
– Прости, что я в таком виде к тебе пришел, – развожу руками, будто каюсь, – но ты единственная женщина в моей жизни, которая всегда принимала меня таким, какой я есть.
Ветер немного усиливается, подхватывает капли дождя, который сразу же становится косым. «Как бы мне хотелось, чтобы мама была рядом», – мимолетная мысль тянет леской в груди.
– Мама… – срывается с моих уст, – мне плохо без тебя.
Щиплет глаза. Кислый ком застревает поперек горла.
– Я не знаю, что мне делать… Я… Я запутался…
Дождь продолжает омывать землю, и мне кажется, что он никогда не закончится. Эдакая грустная симфония природы заполняет тихое кладбище своей трелью.
– Я влюбился… – говорю и делаю новый глоток виски. – Представляешь, твой сын влюбился!
С моих уст срывается смешок. Искренний и в то же время с ноткой отчаяния. В симфонии дождя мой голос дрожит.
– Теодор Гюнтер, сын самого серьезного на свете мужчины, влюбился без оглядки…
Перед глазами возникает образ Лии. Такой четкий, яркий, запоминающийся, будто она стоит передо мной.
– Она… красивая, милая и…
Появляется ощущение, что в легкие попала вода. Трудно сделать новый вдох. Словно вакуум блокирует воздух.
– …и напоминает тебя.
Машинально делаю еще один глоток виски. Вкус стал более горьким, словно в него насыпали соль. Много соли. Как в мою никчемную жизнь.
– У вас похожие улыбки, представляешь? – удивляюсь я, чувствуя, как меня немного ведет. – Такие же беззаботные… А, кстати! Она очень добрая, – добавляю я.
Очередной глоток алкоголя. Горечь на кончике языка. Холодные капли дождя омывают лицо. Продолжаю вглядываться в гранит во тьме. Света тут мало, один фонарь совершенно не справляется со своими обязанностями. Мне становится грустно и одиноко. Весь смысл моего бытия растворяется в весеннем дожде. Как мороженое, тающее на раскаленном асфальте.
– Не знаю, как мне быть… – говорю я в пустоту в надежде, что меня кто-то услышит. – Я запутался в жизни, запутался в себе… Почему ты не говорила, что отец хочет жениться на другой?
Одинокая горькая слеза стекает по моей щеке. Когда я в последний раз плакал? Лет десять назад или больше? Когда в последний раз проявлял самую обычную детскую слабость?
– Почему ты так просто его отпустила?
За первой слезой стекает вторая. Глаза наполняются хрусталем, и я делаю два больших глотка. Ловлю «вертолет» и ощущаю, как ноги становятся ватными.
– Ему плевать на меня, – говорю я и начинаю плакать по-настоящему.
Здесь никто не увидит мою слабость, кроме мамы. Поэтому я не сдерживаюсь.
– Ему было плевать и на тебя! – выкрикиваю я, брызжа слюной.
Шумно выдыхаю, издавая протяжное «а-а-а!». Боль тянущей леской саднит в груди. Падаю на колени в мокрую рыхлую землю. Дождь вновь начинает усиливаться, барабаня каплями по моей куртке. Я уже полностью вымок.
– Он не любил тебя, мама! – хныча, кричу я ей. – Не любил!
Кричу так громко, что скоро сорву голос. Боль рвется обезумевшей птицей в груди, ударяясь о ребра. Вздымаю голову вверх, собирая все капли дождя лицом. Кричу до тех пор, пока не ощущаю, как саднит в горле.
Боль. Одиночество. Ненужность.
– Тео?
Голос отца разрывает музыку дождя. Капли барабанят по его зонту. Я не оборачиваюсь, лишь опираюсь о землю руками. Шумно дышу. Легок на помине!
– Зачем ты пришел сюда?
– Это единственное место, куда ты мог прийти после ссоры, – тихо отвечает отец.
– Я такой предсказуемый?
– Просто я твой отец, Тео. И знаю тебя лучше, чем себя.
– Ну-ну, – отзываюсь и делаю глоток из бутылки.
– Послушай…
Отец подступает ко мне ближе, но я не хочу оборачиваться. Злость – вот что я испытываю к нему. Но я не могу ругаться с ним в присутствии мамы, пускай и формально. Она все видит.
– Я был не прав.
– Ты думаешь, еще не поздно извиниться?
– Да, – твердо говорит отец. – Я думаю, что никогда не поздно.
Чувство ненужности сильнее пускает свои корни. Мне чудится, что они заполняют каждую клеточку. Беспощадные слезы продолжают литься из глаз.