– Я всегда любил твою маму, – тихо говорит отец, делая шаг вперед. – И был безмерно рад, когда узнал, что она беременна тобой.
– Ложь, – отвечаю я.
Но отцу все равно. Он продолжает дальше говорить.
– Здесь нет никого, кроме тебя и меня. У меня нет цели переубедить тебя в твоем сформировавшемся мнении. Я просто хочу рассказать тебе правду.
Я молчу. Позволяю бате вешать лапшу мне на уши.
– Хоть я и воспитан так, жалок на эмоции… это не отменяет того, что происходит внутри меня.
– Конечно… – выдыхаю я тяжело.
– Мы с мамой любили тебя. Очень сильно. И я сейчас люблю тебя… Но Нина…
Отец шумно выдыхает через нос.
– Послеродовая депрессия привела к пороку сердца. Ты же знаешь, что у мамы было слабое сердце?
Знал. Знаю. И буду помнить. Но ничего не отвечаю отцу.
– Ей было назначено сильнодействующее лекарство. Поэтому она не кормила тебя грудью, а ты до сих пор не любишь молочные продукты. Нельзя было подмешивать всю эту дрянь в материнское молоко…
Я сглатываю тягучую слюну. Молочные продукты я и правда не люблю, предпочитаю растительное молоко – например, овсяное. Тошнит от настоящего молока. И я никогда не понимал почему…
– Ей не становилось лучше, но и хуже тоже. Ты уже изрядно подрос, когда с мамой случился первый приступ, тебе было шесть.
Отец переминается с ноги на ногу. Я делаю еще один глоток, полагая, что так смогу заглушить саднящую боль в груди. Но это не помогает.
– Ее забрали в больницу. Я еще тогда тебе сказал, что маме нужен отдых.
Не могу смотреть на отца. Мне становится все противнее с каждой проведенной рядом с ним секундой. Но отец подходит ближе. Я чувствую, что он так же, как и я, смотрит на серый гранитный надгробный камень.
– Она решила вести дневник, чтобы сохранить важные моменты жизни.
– Ты лжешь, – заявляю ему, хотя сам уже не так уверен в своей правоте.
– Она начала вести его сразу же, как только ее выписали. Лекарства давали побочные эффекты, и Нина… – Отец делает паузу, тяжело вздыхая. – Твоя мама часто спала. Ты помнишь?
Раскат грома проходится по черному небу.
– Она больше не улыбалась так, как раньше, потому что болезнь начала прогрессировать. В ее зеленых глазах всегда отражались темные тучи будущего, серой пеленой застилавшие их.
Я шумно выдыхаю. Дождь словно давит на меня, падая быстрыми каплями на плечи.
– Я думал, что Нина поправится. Что она сможет побороть свою болезнь…
– Поэтому ты ушел к Анне?
Отец вновь вздыхает.
– Это произошло быстро… Мы с Анной давно знакомы, и однажды она пришла вместе со мной к твоей маме…
– Очередная ложь, – шиплю в ответ, перебив отца.
– Анна знала, что я женат. Она знала всю ситуацию. В то время, когда у тебя был переходный возраст и ты едва ли слушал меня, Анна стала мне дружественной опорой. Якорем, который не позволил сойти с ума. Твоя мама, конечно, была против этого. Она сильно ревновала, но… в конечном итоге…
Отец вытаскивает из-за пазухи тетрадь.
– Что это?
– За время болезни твоя мать исписала более десяти тетрадей. Каждую пронумеровала и часто перечитывала, когда ей становлось хуже. В этой она упомянула Анну в первый раз.
Отец делает паузу, по всей видимости, ожидая от меня какого-то шага. Но я не решаюсь взять тетрадку в руки.
– В твоей комнате сейчас находятся все тетради Нины… с первой и до последней, если не считать этой.
Я робко беру в руки тетрадь. Дождь сразу же омывает плотный картон, и, чтобы не испортить то, что осталось от моей матери, я убираю ее в сумку. Какие-то капли все равно попадают, но это неважно.
– Однажды Нина сказала, что ей осталось недолго. Из-за плохого самочувствия она стала забывать многое, но старалась помнить самое главное – что она счастливая мама одного голубоглазого мальчишки, который так похож на нее своим характером.
Из глаз вновь струятся слезы. Если бы не дождь, отец наверняка бы заметил это.
– Мы с ней долго разговаривали. Я старался убедить ее, что все будет хорошо, но… мои слова мало в чем ее убедили. Она заметила, что Анна смотрит на меня чуть теплее, чем просто друг. Женщины всегда замечают это, если сами находятся в нелучшем положении. – Отец облизывает пересохшие губы. – Нина знала, что без нее мне станет хуже. Я не оправдываю себя, Тео. Но я дал слово… Дал слово, что ты, наш сын, никогда не узнаешь страдание, боль и разбитое сердце. Что я буду продолжать растить тебя, пытаясь наладить и свою жизнь, ведь она не заканчивается. Нина настаивала, чтобы я сошелся с Анной, если она этого захочет.
– Это звучит как гребаный бред…
– Знаю, но… в ее дневниках об этом написано. Благодаря им я смог отпустить ту боль, которая копилась годами в моей душе.
Отец кладет руку на мое плечо.
– Может быть, со стороны выглядит так, что я поступил подло, но это последняя воля твоей мамы – увидеть сверху, с небес, что мы оба счастливы.
Кидаю взгляд на отца. Он по-прежнему держится хладнокровно.
– Значит… мама благословила тебя?
– И да и нет, – выдыхает с грустью отец. – Конечно, ее сердце разрывалось на мелкие части от многих вещей. От осознания близкой смерти, страха за твое будущее, за нашу с ней любовь…
– И ты счастлив сейчас?
Отец замолкает на долю секунды, словно пытается подобрать правильные слова. Словно сомневается в том, что сказал прежде.
– Я всегда любил только Нину, – отвечает он. – И Анна об этом знает. Она знает, что всегда будет в моем списке важных людей на галерке. И соглашается с этим.
– И кто же на первом месте у тебя?
– Ты.
– Врешь, – фыркаю в ответ.
– Иначе я бы не стоял здесь и не сбрасывал тяжелый груз, который тащил до сих пор.
– Ты вообще не планировал об этом говорить?
Отец шумно вдыхает через нос.
– Нет, не планировал.
Эти слова вонзаются в разорванное сердце. Трудно дышать, несмотря на то что воздух – прохладный и легкий.
– Мы с Лией… – начинаю я.
Но отец меня останавливает:
– Мы знаем.
Кидаю вопросительный взгляд на него.
– Мы с Анной знаем об этом. Конечно, с точки зрения семейных ценностей это неправильно, но… мы не осуждаем вас.
Слова отца вдыхают в меня новую надежду на светлое будущее.
– Мы просчитали этот момент, когда решили быть вместе. Вы оба взрослые, молодые… Мы знали, что это может произойти. Конечно, поначалу я был зол, когда Анна рассказала, что вы целовались в кухне. И о том, как ты смотришь на Лию. Но…
Отец встает так, что зонт укрывает и меня от дождя.
– Но мы не будем препятствовать вашим отношениям. Это было бы неправильно.
Отец говорит правду. Я чувствую это нутром. Самую настоящую правду, от которой бегут мурашки по коже. Молча, не говоря больше ни слова, обнимаю его. Крепкая рука отца ложится мне на спину, как в детстве.
Самое яркое воспоминание встает перед глазами. Я содрал коленку, упав с велосипеда. Мне восемь или девять. Я отчаянно плачу, прямо как сейчас. И отец так же прижимает меня к себе, говоря, что все будет хорошо.
Из моих глаз льются слезы. Я сильнее прижимаюсь к отцу, будто бы мне снова восемь и мир для меня еще огромен и неизведан. По коже проходит холодная дрожь, и я чувствую, что отец тоже пускает слезы. Мы оба понимаем, что нам еще предстоит многое сделать для нашего счастья. Многое выдержать. Но сегодняшний день врежется в память.
– Ich liebe dich, junge (Я люблю тебя, сынок), – шепчет отец.
– Ich liebe dich, papa. (Я люблю тебя, папа.)
Дождь барабанит по зонту. Мы стоим так долго, что мне кажется, проходит целая вечность.
– Поехали домой?
Я разрываю наши объятия. Смотрю отцу в глаза.
– Мне нужно все обдумать.
– Ладно, как скажешь, – отпускает меня отец, и в его словах есть что-то теплое и нужное.
Смотрю на могилу матери. Делаю глоток виски.
– Будь аккуратен на дороге. Нельзя сейчас ехать.
– Я в норме, – отстраненно отзываюсь, медленно погружаясь в свои мысли.
Отец оставляет меня наедине с самим собой, бросая в спину, что позвонит завтра. А я остаюсь стоять под дождем, чувствуя себя разбитым и ничтожным. Мне нужно время, чтобы прийти в себя. Нужны силы, чтобы двигаться дальше с той правдой, которую я узнал. Или, быть может, только начинаю узнавать. Это сложно, но я смогу.
Ради себя. Ради светлой памяти о маме. Ради отца. И даже ради Лии…
Глава 25Лия
Весь вечер я плачу в подушку. Не описать словами, насколько больно мне было услышать ужасные слова от Теодора. Его интонация до сих пор звучит в моей голове.
Мама выпроводила Славу за порог, но я слышала, что он обещал зайти попозже. Как же… Опомнился тогда, когда потерял меня навсегда, а я… приобрела новое счастье. В этом и заключается жизнь? Вечно вставать перед сложным выбором на распутье двух дорог – привычное прошлое или туманное будущее?
Мама сказала мне, что знает о наших с Теодором отношениях. Она не будет препятствовать, но сейчас у меня слишком тяжело на душе, чтобы понять, говорил Тео правду о маме или это чья-то злая шутка. Во второе мне хочется верить больше, чем в первое.
Когда время приближается к одиннадцати вечера, я слышу, что приехал Вольфганг. Он заглушает мотор машины и долго еще сидит в ней. Потом выходит, но Теодора с ним нет. Мое сердце паникует.
Где он? Вольфганг его не нашел? На звонки сводный не отвечает и, похоже, выключил телефон. Я пыталась ему дозвониться полчаса назад, когда истерика остыла, но в трубке отзывался автоответчик.
Прислушиваясь к звукам, я слышу, как Вольфганг поднимается к себе в комнату. Как назло, в горле пересыхает, поэтому я тихо выхожу из своей комнаты.
Дверь в комнату сводного приоткрыта. Тихо ступая, медленно подхожу к ней. Легонько толкаю ее, и комнату озаряет тусклый свет коридорных бра. На заправленной кровати лежат тетради. Видимо, о них говорила мама мне ранее. Тетради, в которых записывала мысли мама Тео, умершая от сердечного приступа. На кончике языка отчетливо ощущается горечь потери родного человека. Я даже не представляю, каково сейчас Теодору. Насколько ему больно…