приложениеКто такой Александр Дэшли?Взаимные разоблачения автора, читателя и переводчика
Александр Дэшли — одна из самых парадоксальных литературных фигур, с которыми мне приходилось иметь дело. Опубликовавший всего-то несколько десятков стихов в не самых крупных литературных журналах Ирландии и Англии, он никогда не был особенно заметен; в течение жизни его воспринимали в первую очередь как поэта, причем не первой руки, и роман «Теорема тишины» почти не привлек к себе внимания критики и публики. Удивляться тут особенно нечему: во второй половине XX века, когда Ирландия переживала очередной драматический этап своей истории, эскапистские стихи «про природу» и странный полуфантастический роман, в котором, кажется, и вовсе не осталось места для осмысления реального опыта реальных людей, могли казаться только чудачеством слабовольного человека, а в худшем случае — вредным прекраснодушием. Дэшли прожил, в общем-то, тихую непримечательную жизнь (если не считать «русского эпизода» его биографии, о котором ниже) в домике под Дублином и умер, не дождавшись 70-летия, уже практически забытым. Стихотворное его наследие, может быть, того и стоило — но самым неожиданным образом его роман сейчас, в веке XXI, на мой взгляд, становится не просто образчиком захватывающей дух пейзажной прозы (да, всем, кто еще со школьных времен, с набивших оскомину тургеневских рассветов и закатов из «Записок охотника» терпеть не может в книгах пресловутых «описаний», с Дэшли придется туго — а скорее всего, роман просто будет отложен после первых же нескольких страниц). Нет, дело тут не только в веточках, листочках и снеге, похожем на рассыпанный бисер. Я убеждена, что в наше время этот текст обретает подлинную актуальность.
Я наткнулась на него, как водится, совершенно случайно, еще в 2017 году, во время своих студенческих изысканий в библиотеках. Не скрою, сама я к «описаниям» как раз дышу неровно, так что мне, чтобы обратить на роман внимание, и веточек с листочками хватило бы за глаза. Мне понравилось название — плосковатое, и все-таки по-своему интригующее; я погрузилась в текст, перевела его и даже публиковала в сети этот свой перевод, очень сырой в то время и неумелый. И вот спустя шесть лет я все так же мысленно возвращаюсь к «Теореме тишины» и раздумываю над природой этого словно бы совершенно оторванного от действительности текста. Ну посудите сами: какой-то лес, какой-то дом, в нем люди, у которых даже имен толком нет, этих людей связывают причудливые отношения, в которых больше недосказанности, чем конкретики. Чуть ли не все здесь приходится додумывать самому — что, например, за необъяснимая болезненность в том, как злобно то и дело прохаживается Ланцелот по адресу Лидии? Что это — авторский перегиб или спрятанная в подтекст «современная версия» сюжета о рыцаре и прекрасной даме? Что за отношения связывают ту же Лидию и Профессора? Сколько тут любовных линий? Кто-то скажет одна, а кто-то — все пять. Слишком все расплывчато, слишком акварельно. И только «веточки-листочки» и дом — вот это объемное, настоящее, дорисованное. Как будто нашему Дэшли было бы лучше не заниматься литературой, а податься в агенты по продаже недвижимости.
Все это было бы справедливо, если бы не та особенность романа, которая позволяет называть его полуфантастическим. «Теорема тишины» относится к тому типу текстов, которые всегда особенно меня интересовали — текстов, в основу которых положено некое умозрительное допущение. Более или менее они определимы посредством современного представления о жанре притчи. Вообразим, что будет, если человек превратится в жука; вообразим, что будет, если другой человек начнет гоняться по всему свету за каким-то полуреальным белым китом; вообразим, что будет, если кто-то начнет говорить «я бы предпочел отказаться» в ответ на любые предложения и просьбы. И у Дэшли: вообразим, что будет, если бытовое, в общем-то, представление о том, что «каждый живет в своем мире», станет реальностью, условием существования героев внутри конкретного текста. Как обычно и бывает в подобных случаях, вот это залихватское авторское «а почему бы не попробовать» приносит поразительные плоды. Мы получаем не такую-то историю про таких-то людей, а некую универсальную схему — в данном случае взаимоотношений человека со своим внутренним миром. Когда этот внутренний мир явлен в конкретном образе — в данном случае места, в котором пребывает, «находится» тот или иной персонаж, — драматизм этих отношений и таящиеся в них опасности становятся видимыми. Потому и кажутся такими «выпуклыми», вещественными описания леса и дома. Они — вывернутый в «наружность» внутренний мир Хозяина, и именно с ними на самом деле он ведет диалог. Обитатели его дома и отношения с ними — на фоне этого диалога для него нечто призрачное, докучливое, непонятное. В этом и заключается трагедия типа, описанного Дэшли: глубина, красота, гармония, которые человек способен обрести в самом себе, в конечном итоге приводят его к тому, чтобы полностью отказаться от внешнего мира, порвать связи с теми, кто его любит — и, что самое пугающее, с теми, кого любит он сам.
Вот в чем суть этой теоремы. Как говорится на уроках геометрии, «что и требовалось доказать».
Думаю, теперь вы понимаете, почему я считаю, что актуальность этого текста особенно возросла именно сейчас. Современная жизнь складывается так, что страх привязанности все чаще одерживает верх над страхом одиночества, и все больше людей делают тот же выбор, что и Хозяин из романа Дэшли — выбор в пользу тишины. Я не буду пускаться в надоевшие всем рассуждения об «атомизации общества» и выносить приговоры — мол, то хорошо, а это плохо. Я хочу только сказать, что современному человеку «Теорема тишины», может быть, будет более понятна, чем многим современникам Дэшли. И не исключено, что грусть, пронизывающая этот роман, сегодня окажется созвучна очень многим — а значит, это уже не совсем одиночество.
В сверхотвлеченном пространстве романа обращают на себя внимание то и дело мелькающие отсылки к русской жизни — и в тексте ирландского писателя это не может не удивлять. То на противоположном берегу обнаруживается совершенно типичный подмосковный «дачный поселок», то Профессор, сидя, на скамеечке, пьет свою любимую ряженку. Все это объяснимо, если знать, что в 70-е годы Дэшли провел в России несколько лет. Однажды в литературной компании он познакомился с советской переводчицей-синхронисткой Людмилой Зайченко — у них начался роман, и Дэшли последовал за ней в Россию. На столь узнаваемых в «Теореме тишины» подмосковных дачах он провел много времени и очень полюбил этот загородный русский быт — с соленьями, сушеными яблока-ми, калошами, сваленными на крыльце. Он, как поэт, находил во всем этом особенную прелесть — и потом перенес ее в свой роман именно для того, чтобы дополнительно отдалить его от привычного, реалистического мира. То, что для нас — знакомое и обыденное, для него стало своего рода сказочными декорациями, которые позволили ему сделать пространство «Теоремы тишины» подчеркнуто условным, постановочным. Стоит ли говорить, что в связи с этим русский читатель роман прочтет совершенно не так, как всякий другой: «постановочность», быть может, он не особенно уловит, — зато атмосферу прочувствует точнее, чем мог бы желать даже сам автор.
Вот таким странным путем — спустя 35 лет, волей обстоятельств найденная в старой подшивке, — из далекой Ирландии возвращается в Россию во многом ею и вдохновленная «Теорема тишины». И мне кажется, что в этот раз нам стоит к этой тишине — прислушаться.
Многие из вас наверняка следят за журналом «Иностранная литература», а потому знают, что в 6-м номере за 2023 год был опубликован мой перевод романа ирландского поэта и писателя Александра Дэшли «Теорема тишины». Знают они и о том, что произведение это по современным меркам можно назвать достаточно странным: так-то на первый взгляд оно — «ни о чем». Добрую его часть составляют так называемые «описания природы», от которых большинство читателей еще за школьной партой натерпелись под завязку; любовные линии прослеживаются — или даже скорее просвечивают — еле-еле, сам сюжет в сущности фантастический, — но не настолько, чтобы после прочтения нам захотелось нацепить доспехи и плащ или эльфийские уши из полупрозрачной резины и идти сражаться за тот или иной придуманный мир. Такая неопределенность, по всей видимости, вызвала раздражение у многих читателей, и вскорости после публикации на электронный адрес редакции начали приходить Таинственные Письма.
После первого из них у меня были все шансы угодить в сумасшедший дом. Дело в том, что в редакцию, желая выйти на мой след, писал не кто иной, как сам Александр Дэшли, который, согласно моей библиографической справке, скончался аж в 1996 году. Мистер Дэшли пребывает уже, как бы это выразиться, на десятом десятке, но не утратил достаточно ядовитого чувства юмора, ясности мысли и склонности обзаводиться русскими друзьями. Эти-то русские друзья и сделали ему подстрочник, и мистер Дэшли решительно обвинил меня в литературной мистификации: мол, никакой «Теоремы тишины» он не писал, и в мыслях не было. Впрочем, насколько я поняла, гораздо сильнее его задело то, что я недостаточно восторженно отозвалась о его юношеских стихах.
ПИСЬМО № 1
Александр Л. Дэшли — в редакцию журнала «Иностранная литература»
Уважаемые господа,
Возраст у меня (знаю, вы думаете, будто меня и в живых-то нет, так что вынужден вас огорчить) уже преклонный и пользоваться электронной почтой мне не доводилось достаточно давно, — но ради удовольствия пообщаться с вами я все ж таки вспомнил, как это делается. Вынужден начать свое письмо с клише, которое древним грекам — и тем успело приесться: та-дам, меня зовут Александр Дэшли и я, спасибо за беспокойство, прекрасно себя чувствую в свои 90 с лишним лет; и совершенно напрасно вы меня похоронили аж в 96-м году. Да, старость не радость, но все-таки я рад, что эти тридцать лет провел, гуляя по травке, — а не в качестве самой этой травки; травку тем более, стоит ей разойтись как следует, так и норовят окоротить. Месяца два назад один из моих внучатых племянников (а имя им — легион, и почти все народились как раз за эти самые тридцать лет, которые вы мне с такой щедростью пообстригли) огорошил меня радостной новостью: оказывается, русская переводчица Даша Сиротинская опубликовала в вашем журнале перевод моего романа «Теорема тишины» — совершенно замечательного и невероятно поэтического, как уже успели отметить русские критики. Лестно, лестно! Передавайте русским критикам мои благодарности!
Журнал немедленно выписали; пригласили приятеля, эмигранта из России внеочередной волны; запаслись соответствующими напитками. В один прекрасный день журнал является; даже без знания языка я вижу, что мое имя стоит на обложке, с моего романа начинается номер, в справке об авторе с достаточно причудливой выборочностью приведена моя библиография. Приятель-эмигрант с листа переводит мне увлекательнейшее повествование мисс Сиротинской о моей жизни, которая в ее изложении оказывается до того пустой, бесцветной и бессмысленной, что я едва удерживаюсь от того, чтобы немедленно отправиться в сад и пустить себе пулю в лоб; мисс же Сиротинская справляется с этой проблемой не в пример изобретательнее, широким жестом всучивая мне запретную «русскую страсть» и отфутболивая в Россию — правильно, ведь дома, в Ирландии, мне заняться было ровным счетом нечем; куда более пристало писателю шорохаться по пригородам Москвы и любоваться на банки с соленьями и грязные сапоги. Очарованный, я открываю первую страницу и вижу на ней портрет какого-то еврея — безусловно, очень обаятельного, но, к моему большому сожалению, не имеющего со мной ни малейшего сходства. Вся моя жизнь могла бы сложиться иначе, будь у меня такое вот прекрасное одухотворенное лицо, а не типичная деревенская рожа автозаправщика из ирландской глубинки. Сколько приходилось прикладывать сил, чтобы издатели как-то перебороли в себе естественную глумливость потомственных длиннопалых интеллигентов и отнеслись-таки серьезно к моим стихам. И вот насчет стихов — это самое огорчительное. Мне очень жаль, что мисс Сиротинская высказывается о них с такой холодностью — мол, забыты и слава богу. Как поэт я мечтал бы удостоиться хоть одного доброго словечка от столь блестящей дамы. Все-таки в свое время (и тут, быть может, вправду стоило бы «умереть молодым») мои стихи не считались такими уж «прекраснодушными» и «второстепенными». Впрочем, не исключено, что она права — в том случае, если эти самые мои «стихи» тоже — внимание, господа, — написала сама.
Потому что ничего подобного этой вашей «Теореме тишины» я никогда в жизни не писал, и если только у мисс Сиротинской нет совсем уж буйного помешательства (например, она берет роман одного автора и за каким-то чертом приписывает его другому), — тогда, смею предполагать, и вообще никто ничего подобного никогда не писал ни на каком языке, за исключением самой мисс Сиротинской, которая ничего не переводила, а так прямо и тиснула в вашем многоуважаемом журнале собственный текст. Я не так смел и прямодушен, как моя «переводчица», и не берусь судить о том, в чем мало смыслю; не оценивать же мне достоинства и недостатки романа, основываясь на подстрочнике! Иное, иное будоражит и терзает мой ум: почему выбор ее пал на меня, несчастного; почему именно я, безобидный, полуглухой 90-летний ирландский рифмоплет, должен отдуваться за мисс Сиротинскую и расхлебывать последствия ее несколько избыточной лихости? Почему бы не оставить меня в покое и не повесить авторство «Теоремы тишины» на кого-нибудь покрепче — поизвестнее и помоложе: на мою землячку Тану Френч, на какого-нибудь, прости Господи, Бегбедера, на Джоан Роулинг, в конце концов?! Ведь это же гораздо, как теперь говорится, «круче»! Это же и деньги совершенно другие! Имеются у меня на этот счет кое-какие догадки. Но главное — имеется отныне и заветная мечта: спросить мисс Сиротинскую обо всем этом лично.
Так что, уважаемые господа, очень рассчитываю на вашу помощь. Думаю, из моего письма вы можете убедиться, что я пребываю в самом дружелюбном расположении духа, и если вы поделитесь со мной адресом мисс Сиротинской, то никакого вреда — ни психологического, ни тем более физического — вашему столь бесценному автору от этого не будет.
И самое главное — рад знакомству. Как бы иначе пробиться к коллегам из «самой литературной страны мира»? Мне, сочинителю «второразрядной пейзажной лирики», без посредничества мисс Сиротинской — никак.
С наилучшими пожеланиями,
А. Дэшли
На русский язык, как видите, я письмо перевела; что еще с ним делать — я решительно не могла сообразить. Пожалуй, единственное что спасло-таки меня от безумия — это следующее пришедшее в редакцию письмо. Как только оно появилось, мне стало как-то не до восставшего из мертвых ирландского классика.
Не сомневаюсь, это новое письмо привело бы в восторг уже самого «мистера Дэшли», поскольку автор, многолетний поклонник журнала, проделал собственное расследование и заключил, что никакого мистера Дэшли, — ни автора «Теоремы», ни автора письма (подозреваю, это все-таки разные люди — кто-то просто решил надо мной подшутить, сочинил «письмо от Дэшли» и прогнал его через гугл-переводчик — а я отдувайся, переводи обратно на русский) — не существует и никогда не существовало в природе. Собственно, этот господин также ратовал за теорию мистификации. В том, что я решила обвести вокруг пальца всю аудиторию «Иностранки», убедили его не только изыскания в библиотеках, но и многочисленные, уже изрядно всем прискучившие «отсылки к русской жизни», а кроме того — неоспоримый, по его мнению, факт, что у переводчицы Сиротин-ской «недостает мастерства», чтобы переводить такие тексты. «Я подписан на журнал с 1973-го и слежу за Сиротинской», — написал он. Правда, почему он начал следить за мной еще за двадцать лет до моего появления на свет — загадка; увы, как вы видите, одна из множества в этом запутанном деле.
ПИСЬМО № 2
Постоянный читатель — в редакцию журнала «Иностранная литература»
Многоуважаемые члены редколлегии журнала «Иностранная литература»!
Я — подписчик журнала с 1973 года, и в этом году сровнялось уж полвека, как все напечатанное на ваших страницах я привык не обходить самым пристальным и серьезным своим вниманием. Вы, товарищи члены редколлегии, вы и никто иной являлись для меня все эти годы образчиком прогресса мысли, синклитом, можно сказать, наших дней. Не открою Америки, если замечу, что за эти 50 лет кое-что в мире поменялось — не то чтоб прям совсем с ног на голову встало, но все же ощутительно. Тем драгоценнее была для меня мысль, что хотя бы толстые журналы, за которыми мы, было дело, стояли в очередях на морозе, утирая рукавами мокрые носы, вот эти-то самые жалкие, чахоточные доходяги толстые журналы — не отступаются от идеалов, пускай остальные давно уж променяли любые тебе идеалы на фиглярство и порнографию. И что же?
Напечатанный вами в июне месяце сего года роман «Теорема тишины» у человека, который журналу доверяет, как отцу родному, просто-таки выбивает почву из-под ног. Что же вы, в самом деле, воображаете, будто все ваши читатели как один — дикие звери из джунглей? Что ни один из них ни разу не слыхал о знаменитом (как мне объяснили) ирландском поэтическом журнале Cyphers Magazine, ни один не занимался ирландской поэзией середины века (это я не про себя говорю, но имеются у меня и такие знакомцы)? И ни единому не придет в голову пойти куда надо и проверить библиографию журнала за 1988 год, в котором, как вы уверяете, была опубликована эта вертлявая вещица, а заодно и парочку справочников? Полноте, товарищи! Нет никакого Александра Дэшли! Не су-ще-ству-ет! Не знаю уж, откуда вы вытащили этого грустноглазого господина на портрете, но не было на свете ни Дэшли, ни поэтического сборника с названием Appleknocker (а вот это, кстати говоря, жаль — уж больно название заманчивое), ни советской синхронистки Зайченко, ни крыльца ее с грудами сапог и пр. Даже обидно. Ведь г-жа Сиротинская сочинила такую сказочную, остросюжетную историю — в меру, с приятцей. Выражаясь короче, я проверил библиографию Cyphers за 1988 год (а заодно и за все 80-е, 70-е и 90-е) — ни Дэшли, ни «Теоремы». Проверил новейшие справочники по ирландской литературе (а заодно и остальным англоязычным литературам) — ни Дэшли, ни «Теоремы».
Собственно говоря, на кой черт они мне сдались, «Теорема» и Дэшли; что мне, больше всех надо? — спросите вы и будете правы. Но мне есть чем крыть. Во-первых, я человек принципа. Как я уже объяснил выше, мне хочется, чтобы в этой проклятой чехарде оставалось еще хоть что-то, чему можно верить. Вы, товарищи, на этом своем пьедестале сильно пошатнулись. Во-вторых, вещица хоть и занудная, но читать можно. И вот тут не могу промолчать насчет переводчицы Сиротинской — я, будучи постоянным читателем с 1973 года, почитывал и Сиротинскую, так вот вам мое, можно сказать, экспертное мнение: переводчица Сиротинская такой чистый русский текст выдавать неспособна. Знаем мы все ее штучки. Вместо того чтобы перевести текст по-человечески, пустит мат-перемат на сколько надо страниц — и дело с концом.
Знает кошка, чье мясо съела — то-то Сиротинская в послесловии юлит, объясняется, откуда в романе взялись подмосковные дачи и ряженка. Ну, про ряженку — так это вообще анекдот. Говорить не о чем. Но если посмотреть человеку сведущему в заграничной жизни (вроде меня) — так ведь на том не конец. А Пастернак там откуда в сумочках у студенток? Ну можно ли так идеализировать жителей западных государств, чтобы вообразить, будто пышногубый русский поэт сомнительных достоинств пользовался такой популярностью у тамошних представительниц прекрасного пола? Выражение «филфак», абсолютно русское, — туда же. А невероятные кушанья вроде сушеных яблок в банках? А многочасовое собирание грибов?! Что — тоже культурное достояние всего человечества? Как бы не так! Руки прочь!
Ну и — шах и мат — не может воспаленное воображение ирландского поэта вместить в себя такой чисто русский национальный артефакт, как газель с арбузами. Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда. Каждая составляющая этого образа сама по себе несовместима с ирландским (или любым другим англоязычным) мозгом. Газель. Водитель газели. Арбузы. Дайте себе труд задуматься хотя бы на минуту — и вы все поймете.
Вы поймете то, что понял я, многоуважаемые товарищи члены редколлегии. Тут одно из двух: или бессовестно надули вас — а это, боюсь, означает, что ваш профессиональный облик скомпрометирован самым прискорбным образом. Или бессовестно надуваете своих читателей уже вы сами — и тогда скомпрометирован облик уже не столько профессиональный, сколько сами знаете какой. Единственная моя надежда — что будет проведено самое тщательное разбирательство.
Стыдно, товарищи! В 1973-м году таких, как вы, в журнале и на порог бы не пустили!
Ваш преданный (понимайте как хотите)
подписчик
Впрочем, не могу не отдать должное авторам писем — их аргументация и испепеляющие остроты по моему адресу чрезвычайно убедительны. Настолько, что, говоря по чести, трудно с ними не согласиться. Приходится признать, что они правы, и настоящим автором романа «Теорема тишины» являюсь именно я, Даша Сиротинская.
Да, именно так. Я это говорю не потому, что мне хочется уберечься от новых возмущенных тирад, несомненно ожидающих меня в недалеком будущем, а потому, что это правда. На портрете, помещенном в начале публикации и так сильно не понравившемся обоим моим корреспондентам, — на самом деле мой прадед, Лев Давыдович Сиротинский, который, кстати, как раз-таки и простоял полжизни, утирая нос рукавом, в помянутых «преданным подписчиком» очередях к газетным киоскам. Едва ли он мог подумать, что его фотография однажды появится на страницах «Иностранки», тем более при таких загадочных обстоятельствах.
Смысл всей этой истории не только в том, как вы могли подумать, чтобы посредством публикации в престижном журнале навязать собственное юношеское произведение доверчивому читателю (хотя и в этом тоже). Помимо прочего, мне было интересно, как примут эту вещь в качестве переводного текста — и как к ней отнесутся, когда правда неизбежно обнаружится. Я была уверена, что о похвалах (которых этот роман, будучи произведением «Дэшли», удостоился от читателей и рецензентов) можно будет сразу же забыть — потому что такова природа русского читателя и русскоязычного книжного рынка. Хоть переводные тексты востребованы на нем необычайно, требования к ним — многократно ниже. Если текст переводной, мы охотнее его похвалим. Если же написан по-русски — сразу же начнем сравнивать с произведениями Толстого и Чехова, Булгакова и Набокова, а под конец скажем: да что тут особенного, так написать может любой! Автор, совершенно раздавленный сравнениями с фигурами вроде Толстого, пристыженно соглашается: конечно, конечно, любой… скорей отдайте обратно рукопись, пойду сожгу ее в бочке!
Это была моя гипотеза. Теперь, после этого саморазоблачения, посмотрим, насколько она верна.
Одним словом, признаюсь перед вами в литературной мистификации и — раз уж у нас «Теорема» —
Q.E.D.
P.S. Наверняка кто-то догадался, что мистификацией было и мое сегодняшнее выступление. Знаете почему? Потому что никаких писем на самом деле не было.
Ноябрь 2023