– Давайте более конструктивно и конкретно. Зачем вам фоторобот?
– Затем, зачем его и составляли. – И все же взгляд вроде смягчился. – Искать.
– Сами будете слоняться по нашему городу, что ли?..
Неожиданно Джинсов улыбается. Подается еще немного ближе, елозя по столу бокалом, и почти шепотом спрашивает:
– Дмитрий, у вас есть инстаграм?..
Какой тут конструктив? Пытка сплошная. Издевается, что ли? Сам вычислил, сам зачем-то подписался и теперь лезет, отнимает время, несет чушь… или спьяну забыл просто?
– Какая разница?
– Не у вас, – Джинсов поправляется торопливо, досадливо. – У Шуйского управления, у СК, у кого-то?.. Я вчера специально, знаете, помониторил по хештегам, погулял, посмотрел. У Хабаровского, у Владимирского, еще у нескольких – есть, и они вывешивают там данные о разыскиваемых людях. Насколько я понимаю, это пока условно официальные каналы, согласованы они постольку-поскольку, но…
Разбирает нервный, злой смех.
– Издеваетесь? У Шуйского ничего такого нет. Мы одни на город. У нас штат полторы калеки, у нас СК с МВД боками трутся в одном доме. Кому вести ваш собачий инстаграм и…
…И пора сесть на успокоительное. Да и в отпуск бы сходить.
– Догадываюсь. Хорошо. – С Джинсова все как с гуся вода. – Поэтому фоторобот мне и нужен. Я вывешу его у себя. У меня пятнадцать тысяч подписчиков. А издательство «Аргус Паноптес», если решится, вывесит на своем официальном аккаунте. У него эту цифру можно умножить на три. И это еще не все. Люди – действительно заинтересованные люди – будут это распространять, и…
– …И сколько из них живет здесь, да и вообще в области?
– А вы так уверены, что девушка местная? Что это подтверждает?
Если разобраться, ничего. Просто сама мысль – всплеск безумия, такого же, как волосы и взгляд этого типа. А он как ни в чем не бывало отхлебывает пива.
– Вы ведь понимаете, что процессуальные нормы мы нарушим? Если информацию пока не разрешено распространять среди гражданских лиц, то инстаграм…
– Я готов сказать, если вы попадете под каток начальства, что попросил знакомого хакера вскрыть вашу базу и достать мне картинку. Он у нас тип отбитый, он действительно сможет. Вы и не узнаете. Просто решил сначала попробовать цивилизованным способом.
Джинсов усмехается. Берет салфетку, начинает старательно обтирать плачущий бокал. Пузырьки в светлой жиже бегут, бегут вверх, ища дорогу хоть куда-нибудь с этой планеты.
– Евгений, это ведь тоже статья. Неправомерный доступ…
– Давайте это попробуем. Пожалуйста, не будьте мудаком.
Вот бы такую табличку. «Пожалуйста, не будьте мудаком». Показывать ее каждому второму встречному. Двинутым заявителям; покрывающим уродов свидетелям; судьям, которых подмазали и попросили забраковать дело с неудачным обвиняемым. А заодно опять же развесить на столбах. «Пожалуйста, не будьте мудаками, граждане-товарищи. Работы и так дохера. Разве это так сложно?»
– Вы что, были с ней настолько близки? – вырывается помимо воли, не удержать, только и остается сцепить пальцы на столе. Формулировка-то какая: «с ней». Даже не с «убитой». Ну хотя бы не с Варварой, Варей, Варенькой…
– Настолько – это насколько?
– Чтобы вам с хакером этим рисковать и злить филинов… ну, Управление «К» [21]. Вами же оно займется в случае утечки.
Снова Джинсов делает глоток, нервный какой-то, судорожный. Тишина.
– Она была как я. А я – как она. Только я пиздлив, а она молчалива. Я Мюнхгаузен, а она – Джоконда. И оба мы что-то среднее между собакой на сене жизни и кошкой на раскаленной крыше творчества. А теперь вот ее нет, а я остался. И жизнь, творчество все какое-то… говно. Не то. Устроит ответ?
Устроит. Настолько, что лучше бы и не слышал. Сколько рыцарей на самом деле было у мертвой Прекрасной Дамы? Почему голоса их так похожи на его собственный?
– Но не-ет, я не вы. – Джинсов мог бы быть стервятником, кружащим и клюющим в темя, раз за разом. – Никакого молчаливого сталкерства, никаких помыслов о том, каково с ней это самое, никаких, короче, поползновений.
– С чего вы решили… – Кровь вскипела, вот-вот загорится. Игла во лбу раскалилась.
– Да на лице у вас написано. – Тон повышается с каждым словом. – Да потому что приперлись. Потому что еще не свалили. Из благородства так в жизни не делают, по крайней мере не загруженные следаки в ебенях. Вы и прислать кого могли. Но у вас личное.
Личное. И не выходит ни огрызнуться, ни осадить. Зато задним числом обуревает мысль: почему не работает «в поле», почему с такой чуйкой – педагогишка и писака? Колола бы эта собака страшная всех свидетелей и подозреваемых, даже самых крепких. Как два пальца об асфальт бы колола, грызла и не давилась. Раскрываемость бы подскочила, скорость… обвиняли бы, конечно, в пытках, но Джуд Джокер – это все-таки не «слоник» и не «славка».
– Нет-нет, я не вы… – Джинсов мотает головой с задумчивой жалостью. – Такого мне не понять. Я сразу беру, если мне что-то надо; подхожу, если кто-то интересен. Не оттягиваю до…
– До смерти?
Так ведь и получилось: оттянул до смерти. Не написал, не поговорил, не разочаровался и не утвердился в своем «культе», просто дал культу умереть с божеством, а теперь вяло, бессмысленно, бездарно пытается расследовать смерть этого самого божества. Звук такой – будто лошадь фыркает. А фыркает всего лишь Джинсов.
– До смерти – тем более. Я вообще весьма коварен и липуч. Как банный лист.
Молчание. Запахи – еды, чьих-то духов, мангального дыма – ползают под потолком. Мысли – и о Варваре Перовой, и о времени, которое убегает бессмысленно, и о Лешке снова – грызут хуже собаки. Страшной. Вот этой. А в сумке так и лежит «Пикник на обочине».
– Но, кстати, вы бы ей понравились. Может, не в том смысле, но понравились бы.
Что тут ответишь? Главное, не спросить: «А вы нравились?» Хватило Черкасова.
– Так можно считать, что мы договорились?
А что тут считать, что решать? Даже если этот писатель в кусты прыгнет, отказавшись от своей ереси про хакера, – не привыкать. По морде не били, на ковер не вызывали? Били. Вызывали. Как там сказал Джинсов? «Я Мюнхгаузен». Мюнхгаузенов стало мало, не у каждого имеется даже самое допотопное пушечное ядро, не говоря уже о последних каплях рассудка. Но за косицу из болота – по-прежнему возможно вытянуть. Сколько бы болот в Подмосковье ни осушили, постоянно приходится.
– Хорошо, Евгений. – Рука уже вынимает блокнот с привязанным карандашом, придвигает через стол. – Пишите вашу почту. Я отправлю вам фоторобот. Но очень прошу… – Он медлит, тоскливо глядит на чужое пиво: в горле как-то пересохло. – Никаких резких, категоричных сопроводительных формулировок. Никакого «Помогите найти убийцу», тем более «Ищем эту мразь»: видели такое, кончалось плохо. Даже в вашем собственном инстаграме – воздержитесь. И, разумеется, если будут подвижки, все сразу удалить. Людям в издательстве, я надеюсь, вы тоже это передадите. Хотя, думаю, они-то репутацией деловой и так дорожат.
– Непременно. Передам. А чем они там дорожат, сами разберутся.
Джинсов улыбается – приятная все-таки улыбка, на Лешкину чем-то похожа, только тусклее. И на Варину тоже, даже больше – они вообще неуловимо друг друга напоминают. Не лицами, нет, но, может, неопрятной естественностью волос, и манерой делать селфи с одного ракурса, и даже постами этими – глубокими, грамотно-матерными, жизнелюбивыми и все равно – грустными, грустными, грустными. На шепот похоже. Ласковый успокаивающий шепот из далекой-далекой темной комнаты.
– Что ж. Спасибо за содействие.
Неловко как-то это произносить, непонятно зачем. Кто вообще из них двоих кому должен говорить спасибо, кто кому содействует? В ответ незамедлительно звучит:
– Спасибо вам. – Джинсов возвращает блокнот и добавляет после паузы: – Вряд ли ошибусь, предположив, что у вас все дни непростые… но этот чем-то особенный, да?
– Вами и вашими гражданскими инициативами.
Слабая попытка отшутиться, но нечего тут вызывать на откровенность.
– А еще? – упорно не отлипает. Банный лист как есть.
– К чему вы ведете-то?
Джинсов делает вид, что не заметил перемены тона, не чует угрозы.
– Ни к чему. Просто, знаете ли, я за ментальное здоровье. И какое-никакое счастье. Пусть все будут как-никак здоровы и как-никак счастливы.
– Как-никак?.. – звучит примерно как «половинка электрички» или «полтора землекопа».
– Как-никак.
– А что это значит? – заинтересованность прорезалась неподконтрольно. Все-таки привычнее, что счастья либо нет, либо есть. А тут какие-то махровые полутона.
– Это значит, что вы хотя бы не станете ни пациентом, ни подсудимым, ага? – пощелкав пальцами в интеллектуальном поиске, поясняет Джинсов. – Да-аже если для всей мыслящей общественности ваше счастье – дерьмо собачье.
Не стоило спрашивать – и так башка кругом. Под рукой даже водки нет, а тут такое. Сразу вспоминаются застолья с большими начальниками, которые после пары стопок начинают внезапно вместо статистических сводок сыпать то теориями зарождения Вселенной, то байками о Чечне и Афгане, то рецептами «вот самой-самой, отвечаю» кровяной колбасы с яйцом.
– Мыслящей?.. Все равно я вас не совсем…
Джинсов вдруг удивительно раздухаривается. Раздувает ноздри, стукает по столу, начинает вращать бокал и одновременно говорит:
– Ну, например, вот знаете… среди авторов есть особая порода – те, которым все мало. Они хотят выше, ближе к облакам, как у Сологуба: «Высота нужна орлам!» Один тип – мой ровесник, пишет а-ля Набоков или Манн для плебеев – на полном серьезе жаждет за романы, где домогаются нимфеток, нескончаемо рефлексируют детство и размышляют об искусстве, получить однажды Букера. Полредакции ржет, другая половина крестится. А по мне, так пусть получает! Пусть, хотя с жюри, вручившим за этот безликий треш награду, я срать в одном поле не сяду. Зато парень будет рад. Может, перестанет бухать и ныть, найдет новую цель в жизни. Так или иначе, будет счастливее и здоровее, не прибьет однажды Павла за неправильное позиционирование, или меня, которому больше платят, или какого-нибудь критика, упрямо не видящего в нем новое светило, бутылкой. Счастливые и здоровые преступлений не совершают.