– Алиса, ой, извини. Я думал, ты пьешь как дерешься, то есть как мои парни.
– Ничего. Я привыкну. Знаешь… мне у вас нравится. Больше, чем дома.
Пальцы – чуткие, бережные – касаются вдруг ее спины. Под грубой мужской рубашкой даже не с чужого плеча, а с трупа – пропитавшаяся кровью повязка.
– Тебя же сегодня чуть не убили Красные пираты. Слишком сильное впечатление для первого дня.
– И завтра, может быть, попытаются. – Она сама удивляется, как философски это сообщает. Правда ведь попытаются, такая в сценарии прописана боевка.
– И тебе не страшно? Ты же…
– Девушка?
Он смущенно молчит, а она не собирается морочить ему голову лозунгами из любимых пабликов. Ему не нужно объяснять, что девушки бывают смелые, девушки бывают сильные, девушки бьют морды, если приходится… Не нужно говорить, он все это уже видел, а развевающийся на флаге девиз Fight like a girl Алисины коллеги сами, посмеиваясь и пофыркивая от предвкушения, приписали одной из эпизодических, доступных только в двух сюжетных разветвлениях пиратских команд – поголовно женской. И она просто качает головой.
– Нет. Мне не страшно.
Она бы рассказала, что страшнее там, где стекло и бетон, шум и толпы. Где чумы нет несколько веков, а вместо нее пришли другие болезни, о которых любят сочинять посты и песни: потребление и интернетофрения, мания запрыгивать в какие попало социальные лифты и анемия души, информационное ожирение, творческое выгорание и ожоги доверия. Зараза выкашивает так незаметно, что трупы не сбросишь в яму, не сожжешь, не замуруешь в стене, а будешь этим трупам улыбаться, целовать при встрече в щечку, ставить лайки под фото и ходить с ними вечерами пить винишко. Она бы рассказала. Но он не поймет. Для него самое страшное – кинжал в спину, и инквизиторский костер на площади, и гноящиеся нарывы на коже. Она зовет его счастливым. Он не понимает. Не понимает: счастье любой войны в том, что ее можно прекратить, а кошмар любого мира – в том, что в какой-то момент ты перестаешь замечать, как он разлагается от собственной сытости.
– А-ли-са… – Он приобнимает ее за плечи. Греет. – Алиса… Не сердишься?
– Не сержусь. И мы с тобой победим Орден.
– А потом?..
Дело в алкоголе. Опьянели, потому и разговор пошел по кругу. И, подчиняясь правилам, она повторяет:
– Потом у всех нас снова будет дом и никого не будут жечь на кострах…
Замолчав, чувствует, как рука на плечах дрожит, как по всей сильной, красивой мышце – судорога, будто там пропустили ток. Он размыкает объятье. Отстраняется. Вздыхает.
– Но это ведь не твой дом, девочка с неба. Не твой. Алиса… тебе нужно будет вернуться в свой мир. Я обязательно помогу тебе. Ты не должна тут мучиться.
Хочется выпить, еще, еще. Истина, как кто-то сказал, всего-то в вине, сколько же ее в этом напитке! И она берет флягу, делает глоток, другой. Слезятся глаза – от крепости ли, от обиды, от решимости? Вдох. Выдох.
– Я думала, ты понял. Я не хочу возвращаться домой. Иначе вряд ли вообще я оказалась бы здесь.
Он умный. Управляет кораблем и ориентируется по звездам. Придумывает такие атаки. Крадет сокровища. Живым уходит от докторов-инквизиторов с их безжалостными ядовитыми клинками в тростях и знает столько пиратских секретов. Почему же он глядит сейчас как испуганный мальчик, перед которым вместо принцессы предстал зверь в железной маске? Ах да. Скрепы… Которые у каждого, в каждом мире, свои.
– Нет, я не понимаю, сколько бы ни думал над твоими словами. Как это домой – и не хочется? Ты родилась там, в Мо… Мо-сква. Прожила жизнь. Там твои люди: твоя семья, твоя… команда? Ты говорила, что вы – вместе. «Брат с братом, брат за брата, брат ради брата» – у нас это так зовется… – Произнеся зашитый в его программе игровой слоган, он спохватывается: – Ну и если поставишь сестру, суть не изменится.
И этого не понимает: «команда» – не то. Не сокровища, не моря, не приключения и не клятвы на крови. Не братство-сестринство. С командой в Москве не берут золотые галеоны, не спасают дочь дожа от крылатых львов и не распивают ром под незнакомыми звездами. С ней укладываются в дедлайны, получают корпоративные бонусы и ходят на обеды, блюдя три святые заповеди: стрессоустойчивость, инициативность, коммуникабельность. Команда. Team, lead которой, Сеня, еще любит подойти в пятницу вечером, взять за плечо мушиной лапкой со съезжающими на тощую кисть эпплвотч и…
«Эй, крыска Алиска! Правки! Надо бы к утру понедельника. Ага?»
– Ты, наверное, просто не научилась пока ценить тех, кто рядом. Это бывает. Когда я был юнгой, на корабле я ненавидел почти всех. Капитану вообще хотел отпилить голову. А когда другие отпилили, места себе не находил, будто правда брата потерял.
Ее душит смех, нервный, невеселый. Она никому никогда не хотела отпилить голову; максимум – себе, чтобы вынуть мозги и аккуратно, медленно промыть, например марганцовкой. От федеральных каналов, у которых стабильно все слишком хорошо, и оппозиционной прессы, у которой стабильно все слишком плохо. От инстаграма, битком забитого чужими собаками, коктейлями и детьми; мечтами и целями; амбициями, фотосетами в камышах и опытами психотерапии. От кавайных сисяндр, кислотных кошечек и маскулинных ведьмаков, которых схавают скорее, чем глубокие исторические квесты о тайнах Пилата, Жанны или Прокаженного. Вот тебе и творчество, Алиса. Творение миров, дивных и новых. Интересно… кто-нибудь, кроме Бога, вообще может позволить себе творить миры без оглядки на бюджет, целевую аудиторию и тренды? Знал бы, знал бы он, такой красивый, мудрый и рыжий, сколько крови и пота стоил создателям, сколько «Никому не зайдет, зауми много» прозвучало на брейн-стормингах.
– Ты прав, – все, что удается выдавить. – Бывает. Может, так и есть.
Бывает. Зато она постепенно научилась ценить себя. Вот только ему не объяснишь, и она говорит другое, чуть проще, чуть безболезненнее. Без златоглазых гробоэтажек с утопленными котятами, без «крысок» и рабочих суббот, без обедов, на которых каждый в своем бизнес-ланче и соцсетях, и в этом команда едина как ни в чем другом. Если мимо действительно проплывет золотой галеон, они сфотографируют его разом и разом же кинут в сториз. Возможно, даже выберут один фильтр.
Ему не надо об этом знать, а ей – не надо помнить.
– Мне, знаешь, ничего там не дорого, меня ничего там не держит. Такое тоже бывает. Ты можешь не понимать, но только не гони меня, ведь…
…Ведь мне дорог ты. И держишь меня сейчас – только ты. Живой – держишь. Держал, еще когда перед спонсорами идею защищала, потрясая папкой чужих концептов, и когда консоль запускала, и когда на коды смотрела, и когда слезы глотала, бормоча: «Господи, Боженька, ты садист, хватит, хватит. Дай мне не-глянец, дай или убей меня уже молнией. Как мне тошно быть той, кем меня видят, как…» А Боженька не убил. Послал всего-то странную красную молнию в системник, зато щедро, от души. Красную молнию вместо белого кролика, и вот она – нора. Падение. Он, море и небо, полное звезд. «Живи, дурочка». Боженька, спасибо. Сошла с ума, умерла, в коме – за все спасибо. Даже если не воля Твоя, а побочка от бессонницы, стимуляторов и энергетиков.
– Ведь я хочу помочь тебе. – Под невозможно синим взглядом она решает сдаться и потому добавляет: – А потом… посмотрим. Я подумаю.
– Обещаешь?
– Обещаю. На расстоянии все виднее.
Выпила достаточно. Охмелела и осмелела. Чтобы вплотную, чтобы пальцы в рыжие волосы, чтобы губы – к губам этим жестким, соленым. И чтобы в руках теплых не растаять, а раствориться морской пеной, как в совсем другой сказке, страшнее… Ерунда. Их сказка пойдет иначе. Алиса не сглупит, Алиса не сдастся. У Алисы же нет ведьмы, которой она пообещала бы голос за ноги. У Алисы – только madness, и все при ней. Дома ей не зря завидовали: «Креативная, продуктивная, работа у тебя крутая и зарплата!..» А теперь она наконец-то сможет завидовать себе сама: «Ты такая… счастливая».
– Тише… тише. Я очень хочу побыть с тобой.
Она верит. Ведь в его мире небо такое огромное, что тонет в море. Под этим небом хватит места всем, кто отказался от собственного.
1. Красные губы
Когда в тысяча тысяча девятьсот лохматом я закончил Полиграф [4] – с трудом, кстати, потому что тогда, даже чтобы просто туда поступить, желателен был опыт, хоть годик, хоть в самой захудалой газетке, – мне здорово повезло. Курсе на третьем меня милостиво взяли младшим редактором, а потом все повышали, повышали. Не потому, что я был талантливый молодой кадр, а потому, что издательство было пожилое, и после моего выпуска коллеги один за одним начали уходить в счастливое пенсионное плавание к внукам, дачам и прочим радостям, на нашей работе малодоступным. Мы ведь все время горим. Каста факельщиков в мировом масштабе.
Став старше, увидев, что и следующее поколение специалистов подрастает, сердито фыркает, топает по пяткам, я серьезно задумался: а что вообще для издательства хорошо, больше «старой» крови или «молодой»? В молодости не сомневался: «молодой», они же тут закостенели, выпускают невесть что и невесть как, обложки эти жуткие, сюжеты нафталиновые. Может, когда состарюсь окончательно, я начну думать, что все наоборот: больше «старой» крови – больше стабильности, меньше вывертов и взрывов. Сейчас мне без году полвека, и я думаю, что и той, и другой крови нужно вровень. Молодые специалисты, правда, смотрят на мир шире, лучше слышат его пульс, понимают, когда он вдруг учащается. Но что бы там они себе ни воображали, ловить других над пропастью во ржи способны только те, кто сам уже в эту пропасть падал и ломал пару костей, а потом вылезал и сращивал их.
В свое нынешнее гнездовище я перешел в горячке девяностых, в эпоху наколеночных Кинга и Саймака, вольных пересказов «Рэмбо» и нетленок о джедаях. Издавали все, до чего могли дотянуться, на чем попало и в кроличьих темпах. Ранняя команда наша состояла из вчерашней поварихи, беглого участкового, двух авантюрно настроенных агрономов, недоучившегося врача и меня – единственного книжника с опытом на загривке советского мастодонта. Но соображали мы быстро. Наши первые томики были не самыми корявыми, и костяк русских авторов мы начали сколачиват