Лешка кивает и остается рассиживать на столе с хозяйским видом, мол, вытворяй что хочешь, я пас. И ладно: вряд ли поездка чем-то чревата. Но когда уже рычит мотор, Лешка пулей выбегает во двор, под нечесаные серые облака. Несется от крыльца, высокий, нескладный и моментально раскрасневшийся пятнами. Забавно выглядит. Забавно, но это не помогает сейчас взбодриться и усмехнуться, да даже улыбнуться совсем чуть-чуть. Выходит только сощуриться и колко уточнить:
– Что, дела подождут? Заключения мои добивать не хочешь… чувак?
– Это ж быстро. – Лешка уже бухается рядом. Как и при любом бюрократическом намеке, дергает плечами. – А ну как вправду кто влез, а ты один? «Преступник всегда…»
– Это штамп, да к тому же бредовый. Ну давай, расскажи мне, много наших с тобой преступников возвращалось? Многих не на другом чем-то замели, не по случайности?
Лешка молчит. Оба знают ответ: ноль. Преступники Шуйского либо достаточно соображают, либо возвращаются, когда их не караулят. А девушка? Она откуда? У окна стояла с мечтательно-победным видом, словно над поверженным тигром, и голову откинула, и рот этот кровавый… Зернистая чернобель кадра и красные губы.
– Дим, – вместо хоть какой-нибудь выдуманной цифры Лешка бьет по живому. – Это у тебя… личное? Я знаю, я такое видел, я же не дурак. И я помогу.
И этот туда же. «Личное, Дим». Ничего не ответив, он выезжает на улицу.
Преступник всегда возвращается на место преступления. Ванилла, Варвара, Варя тоже это отрицала, утверждая: в реалиях нынешнего мира так может сделать только идиот. К тому же красавица-блондинка не напоминала девушку с фоторобота. Но зачем-то она заявилась? Или померещилась?.. Впрочем, можно почти не сомневаться: заявилась или не заявилась, померещилась или не померещилась, он ее не встретит, по крайней мере, не сегодня.
«К нам не входили взрослые. Никогда не входили и не заставали нас за игрой».
Ванилла, Варвара, Варя… с кем же ты заигралась?
– …«Пишете ли вы о себе?..» Так вот, нет. Не пишу… Честно говоря, я трусливая как не знаю что. Все время кажется, будто напишу гадость про кого-то на меня похожего – и сбудется у меня самой. К тому же моя жизнь все-таки не для книг, она хорошая сама по себе, но я-то довольно скучная. Куда скучнее окружающих.
– По вашим ответам и не скажешь!
– Я научилась казаться чуть интереснее как раз вот… для вас. Ну, для прессы и соцсетей. А что вы удивляетесь? Казаться интересным – тоже навык.
– Никогда об этом так не думал.
– А я вот постоянно. Знаете, как было сложно, когда меня стали много читать и расспрашивать? И звать куда-то, на встречи например. Я ведь ленивая и замкнутая, замкнутая и ленивая…
– Варя, две-три книги в год – разве ленивая? Вы изумительно продуктивны!
– В книгах и в работе, больше ни в чем. Как только меня просят что-нибудь другое сделать – ну, там, в библиотеке выступить или вот с вами пообщаться, – во мне тут же привстает с дивана Илья Ильич и стонет: «Ну я же уже написал книгу! Что вы от меня еще хотите? Заха-ар!»
(Смеются оба.)
Вообще страшно завидую авторам прошлого – Сервантесу, Дойлу, Сэлинджеру, Булгакову. Тем, кто просто бросал в воду жизни камни своих книг и смотрел на круги. И смотрел, и смотрел… Знаете, чему завидую? Что их уже нет, а круги все идут.
– Делай добро – и бросай его в воду. Так у нас в Армении говорят.
– Тоже так хочу. С другой стороны… так больше нельзя, потому что нас, бросающих камни, стало больше. И это тоже здорово.
(Беседовал Арташ Арушанян.)
3. Живущие во тьме, дающие свет
Помню, как по земле ходили диплодоки, а практически единственными местами, где автор мог услышать мнение о своем тексте, были литпериодика, творческие вечера и редкие выезды на писательские дачи. Максимально немедийные годы: теле– и радиоэфир-то не резиновый. Книжный мир жил как Олимп, но у этого были преимущества – например, возможность выставлять границы. Автор или издатель не был богом, но читатель определенно не топтался в его прихожей. Это сейчас кто угодно может прийти к кому угодно в соцсети и с равной вероятностью как подарить букет, так и облить грязью. Интернет принес гласность для всех, даром, и никто не ушел обиженным. Ну, кроме тех, к кому слишком зачастили в гости.
Авторы вообще существа ранимые, каждый по-своему. Это первое, что я сообщаю редакторам-новичкам. С авторами, вопреки мнению некоторых моих коллег, не нужно как с больными или неразумными детьми, это и глупо, и унизительно – но с ними нужно так, как вы хотели бы, чтобы вели себя с вами. Впрочем, это золотой принцип в любом коллективе. Не нужно быть ни услужливым зайцем, ни матерым волком – будь человеком, и хватит. Но если у большинства редакторов, даже молоденьких (особенно из моего родного вуза, точнее, его тлеющих останков), это в крови, то за издательской территорией – суровые джунгли, где автор может нос к носу столкнуться с каким угодно ужасом.
Самым ужасным ужасом обычно становятся читательские мнения. Ведь если книга хоть сколь-нибудь продается, интернет быстро наводняется отзывами и обзорами, рецензиями и даже тем, что претендует на громкое звание критики. Тысячи слов о новой книге – вот только далеко не все слова лестные и уж точно не все дифирамбы. Давно заметил, есть у большинства авторов тайная тяга – не просто понравиться, но овладеть думами и сердцами, взбаламутить их и перевернуть. Но дум и сердец на всех никогда не хватит, а кто-то еще и плюнуть вслед захочет.
Советская эпоха была годами критики – той самой, настоящей, которая не про поругать-похвалить, а про добросовестно разобрать, привести примеры, препарировать. Душу текста отделяли от костей, говорили о композиции, стиле, символизме, идейности – больше, чем об абстрактном «отклике». Профессионалы критического пера вообще редко обнажают душу, в отличие от нас, впечатлительных обывателей. Зато им нельзя просто сказать «понравилось» или «не понравилось» и оправдаться фразами «не люблю описания», «хотел, чтобы Маша осталась с Колей, а она с Петей». В современных рецензиях аргументации меньше, зато нескрываемой любви больше, порой она так и звенит, переливаясь через край. Но тут как повезет, вместо любви может быть и ненависть, могут быть такие упражнения в остроумии, что гонителям Мастера не снились. И автор у нас идиот, и у художника руки из ушей, и у редакции нет вкуса, и власть вообще офонарела, раз не запретила «выпускать такое, оболванивать и растлевать население». Неизбежный эффект стопки водки натощак: впервые за много лет людям разрешили говорить без оглядки, отвели под это площадки – и некоторые увлеклись.
Голосов все больше. Бесстрастные критики-константы тоже остались: какие-то на ветшающих страничках периодики; какие-то в инновационных жилищах вроде фейсбука, – но в поле их зрения попадает намного меньше книг, чем издается. А вокруг наросли тысячи новых общительных переменных, объективных и не очень, профессиональных и безалаберных. Маркетологи только и рады: да, говорите, говорите – главное, чтобы слышали и подхватывали. Делайте нашу работу за нас. Люди осторожны и любопытны одновременно: охотнее тянутся именно к тому, что уже потыкали пальцами до них. «Эту книгу обругал весь свет? Дайте, уж я-то разберусь, из-за чего шум!», «Мировой бестселлер? Мне тоже надо, что я, лох?» Это будет работать, пока мир – бесконечная пещера, вся темнота которой – информация. «Читайте нас», «учитесь у нас», «покупайте у нас», «одевайтесь как мы». В темноте превышающих спрос предложений люди ослепли. Большинство просто идут на шум, выбирая, что любить, что надевать и кого сажать в партийные кресла.
А вот между теми, кто говорит, и теми, о ком говорят, по-прежнему фигуральная пропасть. Джуд советует заполнять ее эмпатией, только не получается. Когда кто-то, например, честит книгу на чем свет стоит и желает автору найти другое дело, он редко задумывается, что автор почувствует. Так что своим я советую просто не зацикливаться, пореже себя гуглить и тем более не принимать все подряд отзывы как руководство к действию, проклятье и диагноз. Не слушают. Некоторые в итоге, начитавшись разного, закапывают себя так, что обратно их откапывают только коллеги Джуда или он сам. Внутренних Белинских, у себя же выгрызающих солидные куски печени, и внутренних Лжедмитриев, предлагающих самим же себе переквалифицироваться в управдомы, он повидал немало.
В нашем сознании почему-то заложена вера: если дверь заперта, за ней что-то сокровенное, важное. Вера остается, сколько бы ударов током ты ни получил, сломав очередной замок. Та же Варя достойно писала, ее активно читали, много хвалили. Но чем больше читателей, тем больше мнений. У шума – а чем написание книг не шум? – тоже есть законы. Самый простой: рано или поздно кто-то вежливо или не очень попросит вас замолчать. И дернул же Варю черт пойти на левые сайты, в народ…
И вот однажды она позвонила мне и печально сообщила, что кто-то где-то небывало разгромил ее бестселлер. Ей было около двадцати, и вышла первая ее книжка – та самая, про учителя и демонов. Отзыв был далеко не критический в словарном понимании: голое возмущение кого-то, кто просто был к истории не готов. Не считал отсылок, не приноровился к языку, ждал ужастика вроде «Крика». Упор в отзыве был на то, что книга «сухая, унылая и не подходит в серию» (вышла, каюсь, действительно среди более простых текстов, да еще в обложке с томной блондинкой среди черного леса, под диким названием «Ад, где меня не найдут»). Не понимал несчастный читатель, хоть убейте, чем Варина история всех зацепила, почему у нее такие рейтинги. В конце он посочувствовал деревьям, которые пускают на такие «шЫдевры». Сочувствовать лесам, вместо того чтобы сажать их, – кстати, одно из любимых развлечений недовольных людей.
Вообще негатив в категоричной форме всегда ставил меня в тупик. Книга или фильм – это не машина, не сковорода, не оценишь по работоспособности. Сколько людей, столько и вкусов. Я вот не люблю «Гарри Поттера», для меня это пустышка в золотой фольге. Но его любят мои племянники, да и великовозрастные брат с сестрой. Мне в голову не приходило публично рассуждать о том, что жи