Отцы встают и благодарят друг друга и Танели как за участие в собрании, так и за принятое решение. Я пытаюсь поймать взгляд Танели, потом машу ему рукой. Мне хочется спросить, не кажется ли ему, что при голосовании кое-что упустили. Да и вообще, между какими вариантами выбирали участники собрания и что было альтернативой школьным ярмаркам? Наконец Танели замечает меня.
– О! А вот и Хенри руку поднял! Значит, единогласно! – радостно восклицает он.
– Я хотел…
– Разумеется! – кричит Танели. – Да здравствует Париж!
За время нашего заседания на улице подморозило. От перекрестка к перекрестку компания отцов редеет.
С неба не спеша падают крупные, медленные снежинки. Мы с Тууккой, ноздря в ноздрю, наконец забираемся на самую высокую точку улицы Кархутие. Парк остается слева. Мы идем к следующему перекрестку, где Туукка свернет направо, а я налево. Свежевыпавший снег скрипит под ногами при каждом шаге. Этим зимним вечером Херттониеми выглядит пустынным, и каждый звук кажется громче и отдается эхом от стены церкви на другой стороне улицы. Я бросаю взгляд на Туукку. Вязаная шапочка натянута на голову по самые глаза, взгляд, как обычно, напряжен и устремлен куда-то прямо перед ним. Кажется, он не расположен к разговору; не припомню, чтобы я когда-нибудь видел его в таком настроении. Тем не менее меня кое-что беспокоит, а перекресток все ближе.
– Можно задать тебе вопрос? – говорю я. – Это относится к сегодняшнему голосованию.
Снег успевает скрипнуть несколько раз, прежде чем Туукка отвечает:
– Это не было голосованием. Просто Танели и остальные хотели, чтобы было так.
Тууука не смотрит в мою сторону, черная шапочка побелела от хлопьев снега размером с ноготь большого пальца.
– Я обратил внимание, – говорю я после короткой паузы, – что и ты голосовал за ярмарки и булочки, хотя…
– Хотя?
Перекресток приближается. Мне кажется, эхо наших шагов стало громче, а сами шаги ускорились. Решаю высказаться без обиняков.
– Знаешь, – говорю я, – у меня было впечатление, что ты из тех, кто предпочитает действовать и добиваться результата, а не тешить себя иллюзиями. Ну, так мне казалось, во всяком случае…
– Разумеется, – отвечает Туукка, и теперь мы окончательно переходим на спортивный шаг. – Но в этот раз, черт подери, мы будем печь булочки.
– Не знаю, возможно, я чего-то не понимаю, – продолжаю я уже скороговоркой, – но мне кажется, что ты не особенно увлекаешься кулинарией, и тем не менее…
– Да, я проголосовал за выпечку, отжимание соков и хрен его знает за какие гребаные мюсли, – говорит Туукка, когда мы достигаем перекрестка и я замедляю шаг. – Да, так и есть. И что тебя не устраивает?
– Ну… Просто это было так… неожиданно, – говорю я.
Туукка останавливается и поворачивается ко мне.
– У меня продажи вообще на нуле, и это тоже неожиданно. – Мы стоим лицом друг к другу на перекрестке, и снег падает на землю вокруг. – А еще неожиданно, что мой основной клиент обанкротился. То есть я не могу, как ты выражаешься, «просто оплатить» чертову поездку. А это, в свою очередь, означает, что мне придется валять дурака с этими недоделанными кулинарами.
Откровенность Туукки удивляет не только меня, но и его самого. Так мне, во всяком случае, кажется. Такое впечатление, что слова вырвались у него помимо его воли. И от этого ему как будто немного полегчало.
– Так ведь… – начинаю я.
– Так, да не так. – Туукка снова становится похожим на самого себя. – То есть все именно так, как ты сказал. Только нам ничего другого не остается.
– Нам не.…
– Нет, – говорит Туукка. – Нам нет смысла сопротивляться. Лучше просто молчать, держаться в стороне и смотреть на шестьсот непроданных тосканских пирогов и на то, как вся затея катится к чертовой матери.
Вообще-то я ничего не говорил про непроданные тосканские пироги, но что-то заставляет меня медлить с ответом. Вдобавок снег неожиданно повалил валом: такое ощущение, что мы вот-вот окажемся в сугробе. Туукка ковыряет снег ногой, и я интерпретирую это как нетерпение. Мы киваем друг другу и уже готовы разойтись в разные стороны, когда Туукка вдруг снова поворачивается ко мне.
– Забудь об этом, Хенри, – говорит он, глядя мне в глаза. – Просто забудь.
Прежде чем подняться по лестнице, я стряхиваю снег с шапки и куртки и направляюсь вверх по ступенькам. И с каждым этажом со мной происходит нечто большее, чем увеличение расстояния, отделяющего меня от поверхности земли, и повышение частоты сердечных сокращений на пять или шесть ударов. Чем ближе я подхожу к двери, тем больше захватывает меня это ощущение.
Я живу в двух мирах.
Первый – тот, куда я поднимаюсь физически и метафорически, – внезапно становится очень важным, и одна только мысль, что я могу его потерять, причиняет мне боль, которая отдается где-то у меня внутри, во всем теле, в каждой косточке. Есть и другой мир, и он угрожает разрушить первый. Когда я наконец захожу в прихожую и быстро закрываю за собой дверь, то знаю, что все гангстеры мира, полицейские, отцы, желающие отправить своих детей в Париж, и оба парка приключений Хельсинки гонятся за мной по пятам, словно гигантское чудище, тянущее свои острые когти ко всему, что мне дорого.
А потом мы сидим за ужином и пересказываем друг другу события дня. Я мало что могу сообщить. Дело не в том, что мой день был беден новостями. Просто о многом я вынужден молчать.
Но есть в этой ситуации хоть и крохотный, но положительный момент.
Мне кажется, я стал лучше понимать, какие трудности подбрасывает семейная жизнь.
8
– Надеюсь, тебе больше не придется отсутствовать дома по ночам, – говорит Лаура Хеланто утром, в три минуты девятого. Туули только что захлопнула за собой дверь, и мы одеваемся в прихожей. – Я, конечно, не могу ничего тебе запрещать, но это просто несправедливо. Все в парке вполне могут справляться со своими обязанностями и сами, без тебя. Ты и так больше всех работаешь.
Лаура Хеланто пристально смотрит на меня в зеркало. Я стараюсь не встречаться с ней взглядом, хотя мне этого хочется. Это какой-то первобытный инстинкт – желание убедиться, что можно установить визуальный контакт при помощи зеркала. Мысли мои беспорядочно блуждают. Вот эта идея с обменом взглядами через зеркало – хороший пример. На самом деле я пытаюсь вытеснить насущные проблемы и трудности на периферию сознания, отодвинуть их куда-нибудь подальше, отложить на потом. Во всяком случае самые срочные и важные из них. Поэтому я медлю с ответом, и Лаура успевает задать следующий вопрос:
– Или это связано с поездкой в Париж?
Я в буквальном смысле вздыхаю с облегчением. Конечно, лучше обсуждать нашу «Парижскую группу», чем парк с его проблемами. Однако Лаура опять поворачивается к зеркалу и смотрит прямо на меня.
– Ты, как бы это сказать… несколько рассеян. Даже не погружен в свои мысли, как обычно… Что-то с тобой не так… Не знаю. Тебе это нелегко далось?
– Что? – спрашиваю я.
– Ну, переезд сюда… Новая жизнь.
– Это лучшее из того, что со мной произошло за всю жизнь,
Лаура как будто хочет что-то сказать, но вместо этого целует меня в губы, быстро и страстно.
– Мне так нравится твоя прямота, Хенри. Разумеется, я люблю тебя не только за нее, но она с самого начала произвела на меня впечатление.
– Я не…
– Разумеется, нет, – говорит Лаура и застегивает куртку на верхнюю пуговицу. – Ты не умеешь врать. Для меня это в новинку. И очень мне нравится.
– Еще эта поездка в Париж…
– Я догадалась, что ты из-за нее нервничаешь, и вообще все воспринимаешь близко к сердцу. А может быть, тебе тоже поехать с группой? Go with the flow[7].
– Go with the flow…
– Именно, – говорит Лаура. – Иногда проще и комфортнее просто поверить в то, что все будет хорошо, расслабиться и получать удовольствие.
Тепло одетые, мы стоим в тесноватой, но чрезвычайно функциональной прихожей. Если суммировать факторы многослойности одежды и центрального отопления, то, пожалуй, получится температура несильно протопленной сауны. Поэтому я не хочу пускаться в подробные рассуждения о том, чего я хочу, с учетом, разумеется, прогнозируемых и непредсказуемых рисков, и не говорю Лауре, что ее совет в глазах даже начинающего страхового математика – это сочетание невежественного безрассудства с попыткой закрыть глаза на потенциально опасные очевидные обстоятельства. Кроме того, Лаура Хеланто часто оказывалась права по части практических решений в так называемых житейских вопросах. Так что ее рекомендация вполне может относиться к их числу.
– Я стараюсь, – отвечаю я, – расслабиться и плыть по течению, хоть мне это и нелегко.
Лаура улыбается, натягивая на руки варежки.
– Возможно, тебе не стоит так себя загонять, – говорит она. – Мы уже приплыли.
Я отлично знаю, что под «приплыли» Лаура имеет в виду только то, что географически мы теперь находимся в одной точке, то есть стоим друг напротив друга в нашей общей трехкомнатной квартирке в Херттониеми. Но есть и еще кое-что, что меня волнует, и Лаура это чувствует.
– Я так быстро тараторю, что не даю тебе и слова сказать.
Для того чтобы мне и в самом деле окончательно «приплыть», мне нужно еще поймать убийцу, что требует сбора доказательств и времени. И разобраться со множеством проблем в парке. И отдаться течению, которое принесет меня в Париж. Но говорить об этом я не могу. Вдобавок ко всему температура в прихожей заметно повышается с каждой секундой.
– Я приплыл, – говорю я, хоть и понимаю, что это само по себе звучит абсурдно, – и нахожусь там же, где и ты.
Мгновение Лаура молчит.
– Да ты просто поэт, – произносит она наконец.
Не знаю, что Лаура имеет в виду, но киваю, потому что мне надо либо срочно выскочить на мороз, либо начать раздеваться.
– Я рада, что сегодня утром у нас выдалась такая славная минутка, – улыбается Лаура. – Здорово, что мы поговорили.