Через сорок одну минуту у меня появляется компания.
Пентти Осмала, старший следователь подразделения полиции Хельсинки по борьбе с организованной преступностью и экономическими преступлениями, одет, как всегда, независимо от времени года, в асфальтово-серый пиджак, голубую рубашку, растянутые на коленях брюки и карикатурно маленькие светло-коричневые кожаные туфли на шнуровке. У него одно и то же серьезное выражение лица и пристальный взгляд голубых глаз. Осмала устраивается в офисном кресле и, прежде чем заговорить, несколько секунд смотрит на меня.
– Я так понимаю, что у художницы работа продвигается, – начинает Осмала, и я, разумеется, понимаю, что речь идет о Лауре. – И нас ждет что-то интересное.
– Так и есть, – отвечаю я, не задумываясь, откуда у Осмалы эта информация.
Осмала смотрит на меня, а я – на него. Похоже, мы оба не большие любители вести светские беседы, поэтому я сразу перехожу к делу:
– В прошлый раз мы говорили о Ластумяки и Салми, и вы, если я вас правильно понял, затронули вопрос обмена информацией.
– Все зависит от качества информации и ее полноты, – говорит Осмала. – Но в целом я могу подтвердить, что ваша мысль движется в верном направлении.
Не то чтобы я надеялся, что после моих слов Осмала свалится со стула, но все же рассчитывал встретить чуть большую заинтересованность.
– Они сюда приходили, – говорю я.
– В данных обстоятельствах в этом нет ничего неожиданного, – кивает Осмала.
– Их интересовали две вещи. Во-первых, они хотели, чтобы я признался в убийстве директора «Сальто-мортале» Вилле-Пекки Хяюринена.
– Дело хорошее.
И снова я слышу не совсем тот ответ, которого ждал.
– Я не признался.
– Разумеется. – Осмала пожимает плечами. – Потому что вы его не убивали.
Какое-то время мы молчим.
– У них сроки поджимают, – говорю я. – Счет пошел на дни.
Осмала немного оживляется. Выражение его лица не меняется, но он укладывает локти на подлокотники офисного кресла и устраивается поудобнее, словно готовится внимать долгому рассказу.
– А что-нибудь более конкретное они говорили? Может быть, называли крайний срок?
– Нет, об этом речи не было. Но что-то их тревожит, иначе зачем говорить о днях?
Осмала на мгновение задумывается:
– Они спешат получить от вас признание. Торопятся закончить расследование и заняться чем-то другим.
– Собственно, это я имею в виду, – киваю я, с трудом скрывая разочарование. – Мне казалось, что обмен информацией, о котором я упоминал, подразумевает…
– Лошади, – произносит Осмала.
Проходит несколько секунд, прежде чем я понимаю, что не ослышался. Моя первая мысль: возможно, Осмала не так уж умен, как я себе представлял, и просто хорошо это скрывает. Но эту мысль мгновенно вытесняет другая, от которой я прихожу почти в состояние шока, хотя стараюсь этого не показать. Хорошо обмениваться информацией в рамках договоренностей, но услышать намек на то, что тебя с ледорубом в руке видели на лошадиной ферме, по территории которой, возможно, все еще мчится обезглавленный человек на снегоходе…
– Лошади? – переспрашиваю я как можно более бесцветным голосом.
– Лошади, – кивает Осмала. – Я не могу вдаваться в подробности, но прослеживается определенная связь…
Я прокручиваю в голове слова Осмалы и понимаю, что его ответы больше похожи на вопросы. И это неслучайно.
– Под формулировкой «определенная связь» вы подразумеваете…
– Ну, например, тот факт, что это ведь не вы убили Нико Орла.
На протяжении всего нашего разговора Осмала не сводит с меня глаз.
– Нет, – говорю я, хотя в этом, вероятно, нет необходимости, ведь я не тянул Осмалу за язык – он сам это сказал. Тут я вспоминаю, каким равнодушным казался Осмала в начале нашего разговора. – Вероятно, вы хотели в этом убедиться. Поэтому…
– Да, хотелось услышать подтверждение.
Мы молчим. Но пауза длится недолго, как и во время нашей прошлой встречи. Похоже, мы все еще на одной стороне.
– Насчет лошадей… – начинаю я, но Осмала меня обрывает.
– Мне не нужно знать больше необходимого, – говорит он. – То же касается всего остального, о чем мы говорили раньше. Основной фокус моих интересов не изменился.
Я понимаю, что он имеет в виду. По всему телу у меня пробегает ледяная дрожь. Ясно, что интерес Осмалы связан в первую очередь с Ластумяки и Салми. Но роль, которую он отвел мне, меня откровенно пугает. И не только. У меня возникают вопросы. Пожалуй, у меня есть право их задать.
– У вас сложности с Ластумяки и Салми? Не проще было бы…
И опять Осмала обрывает меня на полуслове:
– Еще раз повторяю: я не могу слишком углубляться в этот вопрос. Иногда есть широкие возможности для маневра, иногда – весьма ограниченные.
Осмала устремляет на меня долгий взгляд. Я понимаю: он сказал мне все что мог. Но нисколько не удовлетворил моего любопытства.
– Значит, вас не интересует, кто убил Хяюринена? – не сдаюсь я. – Кто…
– Разумеется, интересует, – произносит он спокойно, словно все это время мы болтали о погоде или вспоминали прошлогодний футбольный матч низшей лиги. – Но, по моему опыту, такого рода дела раскрываются, как бы точнее выразиться, когда удается распутать самый тугой узел. На это и нацелено наше… сотрудничество.
Я знаю, что сам пригласил Осмалу сюда, в свой парк, к себе в кабинет, и сам предложил взаимопомощь. Кстати, кое-что новое я все-таки узнал. Осмала не подозревает меня ни в одном убийстве.
– Именно так, – говорю я, – спасибо.
Осмала что-то обдумывает.
– Если вы не возражаете, я спрошу… – начинает он. – Есть еще одна вещь, которая меня интересует.
Сглатываю слюну. Неужели я ошибся в расчетах или что-то упустил?
– Разумеется. – Я стараюсь держаться как можно спокойнее. – С удовольствием отвечу на все вопросы.
– Не сомневаюсь. – Осмала выдерживает паузу. – Есть ли в нынешней работе Хеланто какие-то отсылки к другим художникам и произведениям? Мне очень нравились ее муралы…
– Поллок, – говорю я.
Уж не знаю, произносил ли кто-нибудь до меня имя художника с таким облегчением.
– Джексон Поллок, – Осмала сияет, словно ему только что вручили букет роз. – Эта новость сделала мой день.
Осмала встает со стула и, больше не глядя на меня, идет к двери, бормоча себе под нос: «Джексон Поллок, Джексон Поллок…». Уже на пороге он останавливается, и вместо имени американского художника я слышу:
– В Ластумяки и Салми есть что-то ковбойское, вам не кажется?
В следующую секунду его итальянские туфли уже цокают по коридору, словно отсчитывая время.
15
В «Рено» становится холодно. Зажигаются уличные фонари. На длинной прямой улице негде спрятаться от любопытных взглядов, но я нашел удачное место для парковки – в конце дороги, там, где асфальт заканчивается площадкой для разворота, а дальше переходит в прогулочную тропу, ведущую в довольно густой лесок.
Нужный мне дом расположен ближе к середине улицы. В окнах горит свет.
Я должен оставаться невидимым, чему в значительной мере способствуют наступающие сумерки: скоро силуэт моей машины полностью сольется с темным лесом и обнаружить ее можно будет разве что на ощупь. Я думаю, в ближайшее время никто на нее не наткнется. Двадцать два градуса мороза, полуметровой глубины снег и сгущающаяся темнота у кого угодно отобьют желание отправиться на прогулку в лес. Поэтому я продолжаю сидеть в машине и неотрывно смотрю на маленький белый «БМВ», стоящий на подъездной дорожке перед домом.
Я слежу за двумя полицейскими, которые хотят арестовать меня по подозрению в убийстве.
Расклад, конечно, так себе.
Мое наблюдение за Ластумяки и Салми длится уже несколько часов. Перед этим мы делали остановки в совершенно новых для меня местах, чтобы в конце концов добраться сюда, в Эспоо. Это правило было нарушено всего один раз – когда мы подкатили к «Сальто-мортале». Правда, надолго мы там не задержались. Парочка выскочила из машины, зашла в парк, но через мгновение вернулась. Как будто полицейские надеялись что-то там увидеть, не увидели и, разочарованные, поспешили назад, в машину. Или кто-то сказал им, что того, что они ищут, в парке нет. Все это не более чем предположения, но с чего-то надо начинать строить новую версию.
Трудно даже вообразить, какой шквал проблем обрушится, если меня здесь застукают. С другой стороны, если я в ближайшее время не получу результатов, будет не лучше. Несмотря на всю самоотверженность моих сотрудников, ради спасения парка поставивших на кон свое имущество, мое предприятие обречено. Если я не приму кардинальных мер, двери парка приключений закроются, просто чуть позже. Как ни странно, я испытываю облегчение: у меня в любом случае больше нет вариантов. Это состояние знакомо мне и по математике – возможно, поэтому я так легко с ним мирюсь. Иногда при решении задачи приходится отказываться от лобового подхода, даже если пока не видишь других вариантов. Вот и теперь, когда все очевидное отсечено, остается единственное направление поиска, на которое указывают как мои собственные умозаключения, так и намеки Осмалы.
Ластумяки и Салми.
Еще через полчаса я понимаю, что окончательно замерз. Между тем мороз усиливается. Ластумяки и Салми сидят себе в тепле, которое обеспечивает им центральное отопление, а я страдаю. И страдаю не только я, страдает моя семейная жизнь. Меня одолевает чувство вины. Справиться с ним не помогает даже сознание того факта, что я пытаюсь снять с себя подозрения в убийстве и действую в защиту своего парка, прибегая в том числе к не совсем математическим методам.
Это чувство сродни холоду, который неумолимо проникает в салон автомобиля. Я должен быть со своей семьей. Аргументы разума здесь бессильны. Я знаю, что Лаура Хеланто, как никто, понимает, что такое для меня парк приключений – а ведь все, что я сейчас делаю, я делаю ради парка, – и она никогда не предъявляла мне никаких претензий. Мы договорились об одном: когда я беру на себя заботу о Туу